Детектив Клуб - 2 (Сборник) - Александр Кривенко

Я нагнулся и, к удивлению, обнаружил массивное кольцо. Поднял его, вытер большим листом лопуха и положил в карман. Почему-то оглянулся — тишина и безлюдье…

«УХОДИ ИЗ МИЛИЦИИ»

— Уходи ты с этой работы! — с такого призыва у нас дома часто начинаются разговоры. Я был готов к такому повороту и выпалил заранее приготовленную фразу:

— А я, мам, не с дежурства. На свидание ходил.

— Ты хоть бы предупредил… Я, как ненормальная, волнуюсь… Может, жуликов поехал хватать…

— Жулики — не мой профиль. Устал объяснять. Моя задача — мирное население воспитывать. Тебя, например. Что бы ты делала без милиции? Если что, сразу на помощь зовешь.

— Погоди, сокол, как бы тебе меня на помощь не пришлось звать. Смелый стал.

Матушка сердилась. И мне не захотелось говорить с ней о находке. Вообще, пора быть сдержанней в речах. Мама, правда, кремень, лишнего не скажет, но… «Уходи из милиции»…

Только не надо думать, что родительница и остальные домашние неосознанно толкают меня к тунеядству, паразитическому образу жизни. Нет, ими движет благородное чувство, они болеют за мою судьбу. Если откровенно, то мама не боится перестрелок с шайками, ночных облав и головокружительных погонь, в которых, по мнению ее подруг, обязательно участвует каждый милиционер. Она боится другого: как бы от постоянного общения со «сливками» общества я не утратил своего нравственного облика. На эту тему я с ней не спорю. Какие доводы могу я привести, коль язык мой огрубел, отношение к человеческим трагедиям стало профессиональным, а шутки мои лучше на ночь не слушать?

Разумеется, не в том суть. Издержки везде бывают. Главное, я продолжаю одобрять сделанный выбор. Мало кому понятно, для чего мне понадобилось скоропостижно покидать газету…

Совсем мальчишкой попал я в «районку». Получилось все само собой. В армии я строчил по родным местам сослуживцев заметки про их суровые солдатские будни. И пресса откликалась денежными переводами. С примерными воинами мы честно проедали гонорары в чайной. Славное было житье… Потом вернулся домой, и спустя неделю, волею случая, оказался у редакции. Дай, думаю, сунусь в это благодатное учреждение. Мимо же прохожу. Сила привычки. Сунулся. Поделился впечатлениями о своем «журналистском» прошлом, и меня… взяли. Сразу в штат. Впрочем, хлеб достался не сладкий. Мое кресло считалось чем-то вроде испытательного стенда. А для ясности добавлю: за год настольный календарик на моем столе сохранил образцы почерков двух предшественников.

Не удержались, бедолаги.

И в самом деле, если тебе поручают каждую неделю писать о доблестных строителях по двести строк в номер, а строителей этих — два ледащих управления, то сильно загрустишь. Уже через полмесяца осточертеешь несчастным мастерам кладки хуже горькой редьки.

И потом, не знаю, как в других местах, а у нас на объектах ситуация выглядела до крайности запутанной. Говорить о том, что на планы в управлениях смотрели исключительно перед утверждением квартальных премий, даже неудобно. В порядке вещей. На стройках бушевали метели, их сменяли весенние дожди, поднималось июльское солнце, зарастали дикими сорняками «нулевые» циклы. Точно местная достопримечательность, под действием разрушительных сил природы приобретал какой-нибудь несостоявшийся детский сад экзотический вид развалин. Старожилы мерили свой долгий век от закладки фундамента. То есть в окрестностях не было ничего более устоявшегося, чем «начатый» объект. Безмятежность, патриархальная тишина царили тут год из года.

Зато в СУ царила лихорадка. Тоже стойкая, неизлечимая. Мастера, прорабы, начальники, их замы, снабженцы крутились в бешеной карусели среди служебных кабинетов. Трудно было разобраться, о чем они толкуют на нескончаемых совещаниях. Там постоянно держался бедлам полного накала.

В кудреватом дыму эта карусель лаялась, искала выхода, кляла на чем свет стоит проектировщиков. Сюда еще впутывались какие-то «контрагентские связи», «паритетные начала» и тому подобное. Но основательней прочего наводила шороху передвижная механизированная колонна, мародерствующая по районам. Ее люди делали крайне мало. Но, к сожалению, кроме них, никто и этого выполнить не мог. И своей монополией ПМК лениво придушила местную ватагу. Впрочем, формы ради, мои землячки надрывали горло, кулаками испытывали крепость стола, грозили звонком в центр. Да толку…

Удивительный ритм управлял районным стройхозяйством. Вросшие в вагончики бригады неожиданно начинали тормошить, сдергивать с насиженного гнезда и перебрасывать на неведомую пустошь. И там затевалась круглосуточная катавасия. Недели две-три не стихает адский шум и треск. И вдруг — надлом, онемение. Точно кровожадный дракон прилетает сюда ночью и уносит по пять-шесть душ махом. Преображенная пустошь вновь замирает. Спроси через полгода начальство, за каким случаем землю изгадили, отмахнутся, где, мол, неспециалисту разобраться. А наука, на мой взгляд, нехитрая: затеял дом ставить — ставь «от» и «до». Чем быстрее, тем лучше и чтобы сам согласился в нем жить. Без халтуры, значит. Просто? Это нам, непосвященным, просто…

Ну, Бог с ними. Воевал я, да их ряды миной не подорвешь. А скоро пришлось втираться в доверие к этим странным людям. Пока принюхивался, не раз попадало на орехи. Без навыка в их карусель прыгать не рекомендуется. Один милейший прораб ловко провел меня.

Простым, доходчивым языком поведал, «по дружбе», о корне зла, о нечестной руке, которой в мутной воде проще премиалки отхватывать. С жаром заклеймил я печатным словом нехорошего человека. А потом выяснилось, что человек он хоть и впрямь нехороший, но воду мутит не больше других. Прораб же просто держал зуб на него. Сводил счеты…

С шишками и ссадинами, но влез я на своего конька в этой круговерти. Влез и… заскучал. За словесной трескотней, китайскими иероглифами отчетов висела такая же многолетняя паутина, как и на объектах.

Но газета — ненасытный зверь. Она «съест» тебя, если вовремя не подбросишь хотя бы три странички машинописного текста. Со мной в «конторе» особенно не нянькались. Удивительно: где бы я ни служил, мне предоставлялась самостоятельность. А ведь зарывающимся людям, вроде меня, обязательно нужна подсказка.

Запахло паленым. Как знать, продержался бы я еще, а возможно, сформировался бы и в нужное колесико в редакционной машине, да погубила меня Купчиха.

Редакторша наша была, как говорят, неудачлива в личной жизни, и это обстоятельство управляло ее мыслями и поступками. Мой непосредственный начальник, выбившийся из плотников в заведующие отделом, называл ее «стервой». Без сомнения, то был глас народный. Точнее не скажешь. Но мне хотелось добавить собственной краски, и я нарек ее «Купчихой» за истовость в поведении и манеру держаться, а также за непреклонную веру в то, что газета и сотрудники отданы ей в полную власть.

Моего заведующего, Виктора Петровича Куркина, не упрекнешь в неблагодарности. Добро он помнил. Кто, как не редактор, подняла его на командный пункт, отдала в аренду промышленный отдел? Виктору Петровичу славословить бы благодетельницу, отрабатывать аванс, стать верной опорой, а он… Кстати, остальные газетчики, имевшие университетское образование, часто допекали его. Куркин являлся отличной мишенью для острот, поскольку частью не понимал их. Едкий дух столярного клея не повыветрился в нем; и чем старательнее мой начальник рядился в одежды акулы пера, тем явственнее проступало его плотницкое прошлое. Он напрасно отступал от золотого правила не изменять себе. Но дело не в этом. Логика подсказывает, что он не должен был обзывать Купчиху стервой. Однако обзывал. И то сказать, заслужила.

Непонравившихся ей работников она выживала из редакции так, как выживают соседей скандальные бабы. В средствах особенно не стеснялась. Она бы всю «контору» перетряхнула, но мешало Купчихе собственное непостоянство. Настроения крутили редакторшей, как вино пьяницей. А еще она не могла существовать без шептунов. Вот они-то сидели крепко. А мне была уготована иная участь…

Однажды Купчиха призвала меня к себе и, объявив тысячу третье серьезное предупреждение, отослала на самый дальний стройучасток. Покатил я к очередным руинам, которым, судя по полуразмытой надписи, прочитанной мной у ворот, предстояло возвыситься до торгового центра. Страшная тоска охватила меня посреди бетонных плит, донельзя проржавевших кусков железа, разбитых шлемов, расколотых унитазов. Злая стихия разметала все это по площадке, заросшей бурьяном, будто стараясь доказать, что не все подвластно человеческому гению. Господи, какой будет прок от моей писанины! Скорее по привычке заглянул в вагончик. Трое детин нехотя рубились в козла. Пахло тут обычно — непросушенной одеждой и масляной краской. Один из строителей обернулся. Человек без особых примет. Он с остальными «доминошниками» составлял единое целое: массивный, краснолицый, с разбухшими кистями рук…