Что такое любовь и другие микроновеллы - Режис Жоффре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я сама выставила тебя, потому что слишком боялась, что ты будешь мне изменять.
Она почувствовала, что я готов переспать с ее подругой – рыжей толстухой, любившей проводить рукой мне по волосам в попытке пригладить торчащие в стороны вихры и пряди. Кажется, как раз что-то такое она и говорила, но я не уверен. Я взял паузу и вышел из комнаты, встал в коридоре и стал подглядывать за ней из-за приоткрытой двери. Она мотала головой – справа налево, вверх и вниз, а иногда совершая круговые движения. У меня сложилось впечатление, что ее сегодняшняя внешность покрыта прозрачной оболочкой, за которой скрывается девушка, которую я знал тридцать лет назад. Достаточно было содрать с пятидесятилетней тетки эту оболочку и освободить девушку, которую я так любил, а потом совсем перестал любить.
– Тогда почему ты меня любил?
На самом деле не исключено, что она говорила обратное – что я ее не любил. Или укоряла за то, что я любил ее слишком сильно. Она предпочла бы более сдержанные чувства, более спокойную историю любви, которая потихоньку угасает сама собой, не вызывая потрясений и боли.
– Я закрыл дверь в кабинет.
Она невозмутимо продолжала извергать потоки слов. Я сел в машину, съездил в деревенский магазин, выпил, устроившись под зонтиком на террасе кафе, чашку кофе, почитал газету. Вернувшись домой, пожарил себе стейк. Из-за стены до меня доносился ее голос.
– Я знал, что есть единственный способ избавиться от нее – дать ей пинка под зад.
Робкие юнцы
У меня есть привычка. Я ухожу от мужа по ночам, пока он спит. Мужчины могут уступать меня своим друзьям, обращаться со мной как с животным или вещью, например, как с рулоном одноразовых салфеток, которыми вытирают сперму. Я, как насосом, накачиваю наслаждение, пока оно не достигнет вершин полуразваленных, как в войну, башен. Я шляюсь по лестницам. Принимаю деньги, которые мне иногда предлагают, потому что мне нравится изображать из себя продажную девку. Позволяю робким юнцам, желающим меня трахнуть, собираться компанией, поскольку в одиночку у них не встает. Они могут затащить меня в подвал и привязать к угнанному мотоциклу, а потом выстроиться кружком и поливать, даже не прикасаясь ко мне, – точь-в-точь мальчишки, теребящие свой стручок над телом дохлой псины.
Я не боюсь боли. Они гасят о мою спину окурки или пинают меня ногами в лобок, боясь того, что под ним и что представляется им мышеловкой. На рассвете они призывают подмогу, чтобы наполнить меня, как презерватив – пока не лопнет, как лопается под высоким давлением поливальный шланг. Они держат меня взаперти несколько дней, заставляя питаться одним пивом, которым я мочусь тут же, на месте. Еще они водят меня по коридору и приказывают становиться на четвереньки. Моют они меня водой из бутылки.
– Хотя некоторые предпочитают, чтобы я для пущего унижения оставалась грязной.
Когда мне надоедают эти развлечения, один из них приглашает меня к себе. Пока я принимаю душ, он стирает мою одежду и развешивает ее на батарее. В приоткрытую дверь ванной он протягивает мне халат, а потом угощает чаем с печеньем в виде фигурок животных. Он рассказывает мне о девушке, с которой познакомился в августе и на которой собирается жениться, как только окончит профессионально-техническое училище. Чтобы мои вещи высохли быстрее, он гладит их утюгом, а когда я одеваюсь, отворачивается к стене. Он отвозит меня домой на машине, позаимствованной у родственника.
– Прежде чем подняться к себе, я быстренько обегаю пару-тройку магазинов.
Вечером, когда муж возвращается с работы, я встречаю его надушенная и накрашенная, в сексуальном атласном халатике, который он подарил мне на десятую годовщину нашей свадьбы. Стол уже накрыт – фарфор, столовое серебро, бордо хорошего года в хрустальном графине. Мы счастливы снова быть вместе после нескольких дней разлуки. За ужином я рассказываю ему о своих приключениях в мире, о котором он только слышал, и то краем уха. Он просит меня показать ему отметины у меня на теле.
– После чего набрасывается на меня, сшибая со стола графин.
Крапива на развалинах
В моем возрасте, когда у тебя изнашиваются туфли, ты идешь и покупаешь ту же самую модель. Мы ходим в одну и ту же булочную, в одну и ту же мясную и винную лавку. Мы не меняем машину – в отличие от органов твоего старого тела, любую груду железа еще можно починить. Мы не меняем адрес, поскольку не можем позволить себе расстаться со своими корнями – новые уже не дадут всходов. У нас больше не выпадают волосы; те, что еще остались, сидят на голове крепко, как заросли крапивы на развалинах. В моем возрасте ты избегаешь любых перемен; ты знаешь, что уже никогда не станешь лучше, а преобразиться можешь только в труп.
– Жену ты тоже не меняешь.
Ты привязываешься к ней, каждый день видишь, как она крутится вокруг тебя, не роняя лампы, и бесшумно открывает окна, напустив на себя суровый вид, что почему-то действует на тебя успокаивающе, особенно в те дни, когда ты болеешь гриппом. Ты женат на ней пятьдесят или шестьдесят лет, и она давным-давно стала для тебя привычкой, причем привычкой хорошей. Как обыкновение бриться по утрам или выпивать перед обедом рюмку пастиса.
– Тебе невыносима мысль, что она от тебя уйдет.
Моя жена ушла от меня, когда ей было восемьдесят лет. Она не говорила мне ни что больше не любит меня, ни что по-прежнему меня любит. Мы никогда не испытывали друг к другу этого чувства. Мы вообще думали, что оно существует только в кино. В любом случае нам оно было не по средствам. Мы не хотели ни неприятностей, ни драм.
– Она сбежала, пока я сидел в туалете.
Оставила мне записку, прикнопленную к входной двери. Ни телефона, ни адреса. Просто написала, что никогда не вернется. С собой она взяла свою сумочку, но больше ничего – ни чемодана, ни туалетных принадлежностей, ни ночной сорочки. Я подумал, что она не могла далеко уйти и вечером снова явится и с удовольствием ляжет в постель. Детей у нас не было, а немногие друзья, с которыми
