Последнее слово за мной - Паула Уолл

В те времена девушка, попавшая в беду, уезжала рожать в другой город, а если у ее родителей водились денежки — то и на другой континент. Иногда вместе с ней ехала и мать, и по возвращении они выдавали младенца за братца или сестренку юной мамаши. А иногда нет. Так или иначе в хороших семьях не рожали незаконных детей дома, а тем более на клумбе.

От боли было трудно дышать, Анджела запустила пальцы в рыхлую землю, словно корни. Запрокинув голову, она хохотала, как безумная. Вместе с туманными представлениями о морали Анджела унаследовала от Беллов смех. Если бы супруга Дьявола обладала чувством юмора, она бы хохотала, как женщины из семьи Белл. Доктор Монтгомери только оторопело таращился на нее. Одержимость бесами они в Гарварде не изучали, вот он и растерялся.

— Сделай что-нибудь! — прошипела Анджела.

Скинув свое пальто, он аккуратно прикрыл им ее голые коленки. Анджела поглядела на него как на идиота. Хоть рожать ей прежде и не доводилось, она подозревала, что акушерская помощь заключается не в заботах о благопристойности.

Прежде он видел ее лишь мельком, но даже на расстоянии она подвергала его принципы испытанию. Темные волосы, глаза как вишни и губы, от которых невозможно отвести взгляд. Адам принадлежал к числу мужчин, поклонявшихся обновленной святой троице: добропорядочность, деревня и деньги. Но в тот момент он почувствовал, как все эти устои зашатались. Он окинул Анджелу взглядом, и где-то внутри его тела стал разгораться жар. Он хотел эту женщину, хотел заполучить ее, владеть ею, чтобы она принадлежала ему и только ему.

— Я думала, ты врач, — пропыхтела она, вырывая его из дымки грез.

Откровенно говоря, он совсем позабыл о профессиональных обязанностях.

— Подождите, я сейчас принесу свою сумку, — пробормотал он, поднимаясь..

— Какого черта ты там забыл, в этой сумке?

Если уж начистоту, то ответ был — смелость. Однако было не время расписываться в своей неуверенности.

Нельзя сказать, чтобы медицина давалась Адаму легко и естественно. Он не имел к ней природной склонности. Уже больше месяца как он перебрался в Липерс-Форк, и до сих пор не принял ни одного пациента в одиночку, без прежнего доктора в качестве подстраховки. Его мутило от запаха йода, от вида крови дрожали коленки, а в чрезвычайных ситуациях он окостеневал что твой мертвец. Иными словами, он считал, что от больных одна только головная боль.

Адам стал врачом по той же самой причине, по которой делал всё в жизни — ради движения вверх. Он не принадлежал к высшему обществу по праву рождения — и этот факт чудовищно его раздражал. Его отчим был из толстосумов, а мать — нет. Он ни разу не видел своего настоящего отца и не стеснялся облегчения, которое испытал, узнав о его смерти. Если бы отец был жив, то в тот день, когда у Анджелы Белл прямо на клумбе отошли воды, Адам Монтгомери делал бы колбасу.

У сына мясника было четыре пути, чтобы выбраться со скотобойни: бизнес, юриспруденция, медицина или удачный брак. Адам был недостаточно зубаст для юриспруденции и слишком мягкотел для бизнеса, так что оставалось только два варианта: медицина и женитьба.

То, что в качестве лестницы наверх приходится использовать человеческие страдания, его не смущало. Вот если бы только работа была хоть немного почище…

Анджела Белл и в обычных-то обстоятельствах недолюбливала нерешительных ротозеев, а уж тем более когда пыталась произвести на свет дирижабль. Она вцепилась вымазанными в земле пальцами в его белую накрахмаленную рубашку и притянула Адама к себе.

— Ты сможешь! — процедила она сквозь стиснутые от боли зубы. — Я знаю, у тебя получится!

И вот, воодушевленный возлагаемыми на него ожиданиями, Адам закатал рукава и попытался вести себя по-мужски.

— Тужьтесь! Сильнее! — велел он, когда подошел срок.

— Не могу я сильнее! — вскричала Анджела, сминая затылком его ландыши.

— Еще как можете! — настаивал он.

Адам Монтгомери не сомневался: если Анджеле понадобится, она сумеет сбить Луну с орбиты. Недаром она была самой сильной женщиной из всех, кого он встречал.

Глава 6

У дочки Анджелы были карие глаза шоколадного оттенка, мягкие черные кудряшки и кожа цвета подрумяненного миндаля. И пахло от нее карамелью. Когда Анджела брала ее на руки, малютка таяла от счастья. Ее так и хотелось лизнуть — такая она была конфетная.

Все тревоги оказались напрасны: быть матерью оказалось для Анджелы столь же легко и естественно, как дышать. Куда бы она ни пошла, повсюду она брала с собой младенца, и, ничуть не смущаясь, кормила его грудью прямо на ступенях муниципалитета.

Для большинства мужчин кормление грудью выглядело священнодействием, однако женщинам все представлялось в совершенно ином свете. Энн Лестер созвала экстренное собрание Благотворительной организации женщин-христианок, чтобы за сандвичами и фруктовым чаем обсудить вопрос о богохульстве.

— Сборище драных кошек возле мусорного бака, — прокомментировала Шарлотта, указав Летти на цепочку машин, выстроившихся на подъездной дорожке Лестеров до самого крыльца.

Стоило только религиозным дамам собраться больше двух, как Шарлотта тут же лишалась тех крупиц веры, какие у нее еще оставались.

— Сама по себе вера еще ничего, но вот верующие… Если бы все они в одночасье испарились, Бог бы только выиграл, — пробурчала она, уткнувшись в газету.

— Не стоит выплескивать вместе с водой и ребенка, — напомнила Летти.

Затем, воздев очи к небесам, она беззвучно помолилась за языческую душу Шарлотты и на всякий случай напомнила Богу: если Он когда-нибудь вздумает поразить Шарлотту молнией, пусть постарается не задеть ее благочестивую домработницу.

Сколько наседки из Благотворительной организации женщин-христианок ни лезли вон из кожи, чтобы запретить кормление грудью в общественных местах, у них так ничего и не вышло. Ни один из членов городского совета не смог заставить себя произнести на слушаниях слово «грудь». А поскольку объявить вне закона просто «кормление» они не могли, вопрос был снят с повестки дня.

Глава 7

Старый доктор наконец передал преемнику все дела, и Адам унаследовал увитую плющом кирпичную клинику, пациентов, медсестру-ассистентку и ее африканские фиалки. С фиалками у Адама сразу возникли проблемы.

Горшки с приземистыми мелкими цветочками, которыми был плотно заставлен каждый подоконник, явно противоречили строгому, спартанскому стилю приемной. Белые фиалки оккупировали окно в смотровой, а сиреневые пялились на Адама в туалете. Он же скорее видел себя доктором с благородной пальмой. Или, на худой конец, доктором с филодендроном двоякоперистым. Африканские фиалки никак не вписывались в его имидж.

— От них много грязи, — заметил он, разглядывая увядшие лепестки на полу и разводы на подоконнике после полива.

— От всех живых существ много грязи, — сухо проинформировала его сестра Маршалл.

До этого сестра Маршалл несколько лет проработала в школьном медкабинете, но ей это наскучило — ее медицинским талантам негде было развернуться. Ей бы куда-нибудь на фронт, на передовую! День без крови и тяжелых пациентов она считала потерянным.

Для сестры Маршалл работа была подобна военной кампании. В приемной все было продумано до мелочей — как в планах генштаба. В холле из всего имущества было только четыре простеньких стула и латунная плевательница. На оштукатуренных стенах ни одной картины. Только один журнал мог скрасить пациентам ожидание своей очереди, да и тот — «Альманах фермера». Но вообще подразумевалось, что ждать пациентам не придется.

Единственной пламенной страстью сестры Маршалл (кроме медицины, разумеется) были фиалки. Она заботилась о них с удивительной нежностью, прищипывала их непослушные листья и удобряла чуть ли не по часам.

По мнению Адама, фиалки были символом мещанства. В Липерс-Форке в каждой семье среднего класса на кухонном окне непременно стоял хоть один цветок. Адам не желал выглядеть простым обывателем, но и приказать сестре Маршалл избавиться от фиалок он не мог — пороху не хватало.

Значит, нужно было их уничтожить, иного выбора не оставалось.

Каждую пятницу сестра Маршалл брала две большие банки из-под маринованных огурцов, наливала туда воды, насыпала удобрения и оставляла на кухонном столе до понедельника, чтобы смесь настоялась. Каждую пятницу вечером, стоило только сестре Маршалл уйти домой, доктор Монтгомери принимался колдовать над водой.

Вскоре ухудшающееся самочувствие фиалок стало главной заботой жителей Липерс-Форке. Каждый пациент, придя в клинику, начинал с того, что щупал безжизненно обвисшие листья, тыкал в землю пальцем и выносил свой вердикт: «Слишком много солнца. Слишком мало солнца. Слишком много воды. Слишком мало воды. Слишком много удобрения. Слишком мало удобрения». Некоторые пациенты предпочитали ждать приема на крыльце — из опасений, что напасть, скосившая фиалки сестры Маршалл, может оказаться заразной.