Срединная территория - Анатолий Андреев

Я решил поделиться своими рискованными наблюдениями с оракулами. Они рассмеялись.

– Совершено точно, – сказал Константин. – Я богат, ибо за плохие новости принято платить много, а за хорошие брать деньги неудобно. Карине платят гораздо меньше, но на жизнь хватает. Понимаете, я будто бы на вредном производстве нахожусь: общаюсь с темными потусторонними силами. Мало ли что я там могу шепнуть на ухо кому следует: порчу напустить или еще какой вред сотворить. Меня ублажают великой мздой как представителя великих темных сил. Деньги – символ власти и силы. Сила – к силе. Будешь отказываться или брать мало – клиентов не будет. Точнее, веры тебе не будет. А дар требует, чтобы им пользовались. Я ничего не сумею объяснить. Просто так устроен мир. Не навреди – мой принцип. Я не вправе нарушать не мною заведенное равновесие. Вскоре вы сами это поймете.

Я был озадачен – в который раз за сегодняшний день.

– И что же вы можете сказать мне, своему клиенту, Константин?

Он налил себе полстопки, не предлагая нам, выпил одним махом и сказал:

– Вами будут весьма активно интересоваться «оттуда».

Он энергично ткнул указательным пальцем вниз. Очевидно, привычный жест.

– У вас будет много неприятностей.

И только после этого аккуратно, как вышколенный породистый пес, откусил дольку груши.

– За такие вести принято благодарить? – вежливо поинтересовался я.

– Судьба у вас, скорее всего, сложится благоприятно, – перехватила инициативу бабушка Карина.

– И что конкретно должно случиться со мной? Что конкретно?

Константин покачал головой:

– Этого я не знаю. Тут уже началось бы гадание. Набор несчастий людских хорошо известен. В принципе все может грозить вам. Кроме старости в ближайшие 30–40 лет, – прибавил он с приятной улыбкой. – Но я не гадаю.

– О каких несчастьях вы говорите?

– Вы не знаете, что такое несчастья?

– Боюсь, что нет.

– Значит, до сего дня вы были счастливы. Боюсь, у вас появится возможность оценить это.

– Не могу с вами согласиться, – пробурчал я, ловя боковым зрением фигуру Елены.

– Болезни, утрата близких, потеря вдохновения, атомная война, непонимание друзей…

– У меня нет близких, – сказал я задумчиво.

– Значит, к несчастью, появятся, – констатировал Константин.

– К счастью, вы имеете шанс соединиться с близкими, – поспешила дополнить его Карина.

– Что же мне надо делать? – воскликнул я, растопырив пальцы на левой руке.

Оракулы как по команде пожали плечами.

– Надо поступать правильно, – сказала Карина. – Сколько вам лет?

– Тридцать три года. Уже или всего, сам не знаю. Вам виднее.

– В эти годы человек уже начинает понемногу соображать, хотя бы на библейском уровне, – сказал Константин, вставая из-за стола. Карина пошла его провожать.

Елена смотрела на меня по-другому. Серьезно и печально.

– Это не бред? – спросил я у нее. Она покачала головой.

– Нет, не бред. Я приду к тебе через час.

Теперь настал мой черед по-другому посмотреть на нее.

Боюсь, что я смотрел на нее как близкого человека.

Глава 4. Ёжик, ёжик – без головы и без ножек?!

Час тянулся невероятно долго – почти столько же, сколько вся оставшаяся ночь после прихода Елены. Но мы легко забываем о тяготах ожидания, если за ними следует счастье.

Она вошла, положила мне руки на плечи и, ни слова не говоря, поцеловала. Причем, сделала это как-то вопросительно, не вкладывая в поцелуй страсти, но и не скрывая при этом, что мне был подарен поцелуй женщины.

В первый раз в жизни я общался с практически незнакомым мне человеком при помощи поцелуев. И не могу сказать, что меня это разочаровало. Я тоже поцеловал ее – и поцелуй мой тоже получился ознакомительным. С этой девушкой не хотелось торопиться, было страшно все испортить. Хотелось поступать правильно – вот на каких мыслях-ощущениях я поймал себя.

Все, что она делала, даже самый приход ее ко мне – все было только шанс, я это чувствовал. Нет, с ее стороны не было мелкого расчета, который можно было расшифровать так: она, видите ли, давала мне шанс. Никакой надменности, никаких дешевых королевских замашек. Она сама была составляющей шанса, рядовым участником ситуации под условным названием шанс – без права решающего голоса. Впервые я почувствовал, что ситуация если не управляется, то направляется извне. Это было странное, почти неуловимое ощущение, и все же я чувствовал присутствие чего-то, что нам почему-то не мешало. Очень странно.

Она свободно расположилась на моем диване, оставляя место и для меня. Я и это воспринял как шанс и не упустил своего: тотчас занял свое место.

«Чужое», как она выразилась, свадебное платье мы снимали вместе, удивляясь его ажурности и качеству отделки и вовсе не удивляясь тому, что Елена оставалась без платья. Потрясающая смесь несомненной целомудренности и полной раскованности так впечатлила меня, что я почувствовал себя скованным. Ее поведение означало только одно: абсолютное доверие ко мне, и это как раз налагало на меня ответственность, сковывало.

Но робости и нерешительности – и это я тоже чувствовал – мне бы не простили. Это означало бы, что я не желаю брать на себя ответственность, сам не знаю, чего хочу, не дорожу шансом. Робость в этой ситуации была бы фальшью, ибо все, что я делал до этого, должно было исключать робость. Я должен был быть выше робости.

Мне сразу стало ясно и без слов, что имела в виду Карина, когда она говорила о «правильности» моих поступков. Правильность – означала равновесие, гармонию со всеми законами космоса, в том числе с законами человечности и любви. И сам факт того, что они все считали меня способным к постижению этих законов, что они не сомневались в масштабе моей личности, – этот факт меня вдохновил. Елена демонстрировала не просто доверие ко мне, она излучала уверенность в моей исключительности. Это само по себе было не меньше, чем признание в любви.

Все, что происходило между нами, больше всего напоминало игру – и меньше всего было игрой. «Все или ничего», «сейчас или никогда» прямо витало в наэлектризованном воздухе моей гостиной, которая одновременно служила мне спальней и кабинетом. Я с большой легкостью и радостью принял на себя душевный груз «не притворяться». Во мне проснулся дар чуткости, о котором я всегда подозревал: я был смелым до дерзости, где необходимо и где это помогало избегать неловкости, и одновременно как бы робким – там, где не знал, как поступить. Здесь мне помогала Елена.

Удивительное единение и взаимопонимание (слаженный ансамбль!) с едва знакомой мне девушкой были какого-то высшего порядка, и сами по себе свидетельствовали о том, что мы все делаем правильно.

Наши тела медленно, но уверенно сближались, сладко тоскуя друг без друга.

От ее груди я не мог оторваться добрых полчаса. Просто не мог убрать руки, не веря в реальность неземного (буквально!) наслаждения.

– Как ты называешь все происходящее с нами? – спросила Елена.

– Я бы рискнул назвать это любовью. С первого взгляда. Это в порядке вещей.

– Ты хочешь сказать, что любишь меня?

– Я очень надеюсь, что и ты меня любишь. Я бы этому не удивился.

– Нахал. Ты хочешь, чтобы я первая сказала тебе?

– По-моему, ты опоздала.

– Разве ты говорил мне о своей любви?

– А разве ты в ней сомневаешься?

– Нет, не сомневаюсь. А как ты называешь эту штуку? – спросила она без стеснения, когда я безо всякой неловкости освободился от трусов.

– Ментула.

– Ментула… Почему? – изумилась она.

– Меня научил этому римский поэт Катулл. Благодаря ему я тоже едва не сделался поэтом. Оцени: «У Валерия Катулла была огромная ментула».

– Тебе тоже не на что жаловаться. По-моему.

– Я рад, что ты это заметила…

Мои руки в это время уже плотно обвивали ее упругое и такое открытое, податливое, жаждущее тело.

– Если я правильно понял, у тебя еще не было брачной ночи…

– У меня еще никого не было, – просто сказала Елена. – Моя шкатулка – для тебя.

Пальцы мои побежали резвее, и вскоре я убедился, что ничего прекраснее я никогда в жизни не держал в своих руках. Тело ее открывалось мне и верило мне до конца. Такое доверие несказанно возбуждало меня, ласки мои были сдержанными только потому, что я боялся испугать ее своей страстью.

Нужный момент наступил быстро и неотвратимо – и я бережно вложил свою роскошную ментулу в ее изумительно увлажнившуюся шкатулку, нежный, мармеладный бархат которой был доступен мне одному.

– Что это было? – спросила тихо потрясенная Елена, когда мы похитили у вечности несколько бесконечных волшебных мгновений.

– Это было счастье, – ответил я, как молодой бог, совершенно уверенный в своих возможностях давать и правах получать райские ощущения.