Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера - Юрий Ерзинкян

Барнет охотно согласился прочитать сценарий. Обещал с помощью «могучих связей» утвердить его в министерстве кинематографии.

Спустя два дня я позвонил Борису Васильевичу.

– Могу тебя обрадовать, я все уладил, – картаво пробасил в трубку Барнет.

Я тут же помчался в министерство.

Большаков принял меня сразу (видимо, сработали «могучие связи»).

– Барнет прав, сценарий никудышный. Он решительно непригоден для вашего дебюта, – сказал Иван Григорьевич…

По-своему истолковав мою растерянность, министр добавил: |

– Не волнуйтесь. Сценарий мы отклоним – это избавит вас от неприятных объяснений с вашим руководством.

* * *

… Пил Барнет всю ночь напролет. Пил «по-черному». В мрачном одиночестве. Не оказалось рядом даже Михеича, неизменного свидетеля пьяных, бессонных ночей.

Сохранилась запись-до боли знакомые слова – «Не пей!»

… Строки разных лет – фразы из писем, подписи под рисунками, дарственные надписи на фотографиях.

Рисунок, сделанный в сорок четвертом, в Ереване. Мой портрет. Текст на лицевой и оборотной стороне листа:

«Дорогой, хороший Юрик! Этот плохой рисунок (см. на обороте) является доказательством необходимости работать и работать.

Вот результат того, что я не работаю. Вы не похожи и рисунок ГО….Й.

Нарушайте все заповеди, кроме одной – НЕ ПЕЙ!!!

Б.Барнет. 27 V 44г.»

Другой рисунок. Автопортрет мастера. И снова:

«ЕЩЕ РАЗ НЕ ПЕЙ!

Б.Б. 7 VII 44г.»

О художнике Валентине Подпомогове:

«Этот курносый армянин с русской православной фамилией, станет выдающимся художником (если не сопьется, конечно). Он обладает уникальным, врожденным даром рисовальщика-виртуоза .

ВАЛЯ – НЕ ПЕЙ!»

* * *

В Москве, в начале сорок пятого завершались съемки фильма «Однажды ночью». Строили последнюю декорацию в пустом неотопленном павильоне «Мосфильма».

Случилось так, что я, по мнению Барнета, в чем-то провинился – «сморозил такое, что…»

Барнет обрушился на меня всей своей «матерной» мощью. Я, тогда, бросил все – картину, незавершенную декорацию и… махнул в Ереван.

Борис Васильевич был вне себя от моей «чудовищной неблагодарности».

А затем… написал мне «покаянное» письмо. Только удивительной, барнетовской добротой и отходчивостью могли быть продиктованы эти строки:

«Дорогой Юра! Пишу вам, пишу, телеграфирую – как в пропасть. Если рассердились на меня, то прошу вас – простите. Если бы меньше любил Вас – меньше и разозлился…»

Письмо завершалось все тем же заклинанием – «ЮРА НЕ ПЕЙ!!!»

… Та, последняя ночь Мастера была тяжкой, муторной, беспросветной. И оборвалась она нелепо, не достойно «одержимого жаждою творить».

– Э-эх… Не сладил Василич с бедой… – размазывая по сухим, морщинистым щекам кулаком слезы, причитал Михеич, ночной сторож, отставной майор (жил Барнет в Риге в правительственном охраняемом доме).

– Как же это так… За что бога позлобил, мил человек… Жить тебе да жить…

Так нелепо, недостойно ушел из жизни могучий художник. Ушел «не сладив с бедой».

Прожил Барнет свою бурную, неоднозначную жизнь неисправимым бунтарем и закончил ее «бунтом».

Хоронили Мастера «буднично», без почестей.

Бунтарей на Руси издавна не миловали…

* * *

Страшно ВСПОМНИТЬ» – так, обычно, начинали свой рассказ о встречах со Сталиным:

Михаил Чиаурели:

… Случилось это осенью сорок седьмого. Впрочем все по порядку.

Семьи Джугашвили и Чиаурели дружили многими поколениями. Это, собственно, и определило отношение ко мне Иосифа Виссарионовича. Сталин не скрывал своего расположения ко мне, интереса к моему творчеству…

Приезжая в Москву (жил я тогда в Тбилиси), я бывал в Кремле, на «Ближней даче» – участвовал в застольях вождя, пил с ним «Напареули», играл в шахматы…

Так продолжалось несколько лет.

В сорок пятом Сталин подарил мне свой портрет, выполненный известным фотографом Моисеем Напельбаумом с дарственной надписью:

«Мише. Верю тебе. Ценю твой талант. И. Сталин.»

Были, правда, и «омрачающие» наши отношения ситуации:

Я все еще жил в Тбилиси. Как-то оказавшись в Москве я позвонил Поскребышеву и попросил организовать мне встречу со Сталиным. Работал я тогда над сценарием «Клятвы» и частенько пользовался «директивными» советами вождя.

Сталин пригласил меня отобедать с ним на «Ближней». Приглашение на дачу считалось проявлением особого расположения хозяина к гостю.

Встретил меня Иосиф Виссарионович в саду:

– Почему ты один? А где Верико?

Сталин имел ввиду жену мою – артистку Верико Анджапаридзе. Я решил отшутиться (как выяснилось – неудачно).

– Иосиф Виссарионович, какой дурак ездит в Тулу со своим самоваром.

Сталин нахмурился:

– Мой дом не Тула, Верико – не самовар… Приедет жена, тогда и приходите.

Сталин резко развернулся и быстрыми шагами направился к даче.

Или, вот еще:

После премьеры «Клятвы» Сталин пригласил меня и Михаила Геловани к себе.

У Геловани возникла «идея»:

– А что если я поеду к Иосифу Виссарионовну в его костюме и гриме?. . Это, пожалуй, позабавит вождя.

Сказано-сделано.

Увидев этот маскарад, Сталин помрачнел:

– За одним столом вполне достаточно одного Сталина,

– и обращаясь к генералу Власику, резко сказал. – Отвезите этого шутника в гостиницу и хорошенько отмойте. Чиаурели вам поможет.

… Было это поздней осенью сорок седьмого, где-то в девятом часу в моей квартире раздался телефонный звонок. Приглушенный вкрадчивый бас сообщил, что на проводе Сталин.

– Ну как, научился играть в шахматы?. . Могу преподать урок, бесплатно… – знакомо сострил Сталин.

Игра затянулась за полночь.

– Переночуешь у меня, а утром продолжим партию. .

Хозяину возражать не полагалось.

Сталин швырнул на кожаный диван подушку, плед, и, не глядя на меня, сказал:

– Да, все забываю тебе сказать, Берия видел во сне, будто ты готовишь на меня покушение.

Меня бросило в холодный пот. Я инстинктивно сделал шаг к двери, но тут же осекся.

Сталин сделал вид, что не замечает моего замешательства. Зашторил окно, погасил светильник. Не спеша разделся, лег. Включил ночник. Долго раскуривал трубку. Раскрыл томик Пушкина и погрузился в чтение.

Пять мучительных, казавшихся вечностью, часов я проле-

жал на спине, сдавив дыхание, боясь шелохнуться – что если Сталину почудится недобрым мое…

На рассвете Сталин отложил книгу, выключил ночник и, повернувшись к стенке, сказал:

– Ты что не спишь?. . Это я так, пошутил… Ведь это только сон, пусть Берии… А ты, я вижу струсил… Выбрось эту чепуху из головы… Пока ты исправно проигрываешь в шахматы, Берия тебе не страшен.