Каменный пояс, 1978 - Александр Кутепов

— Да, — соглашается Захар Петрович, — почти не строим. Никак не могу убедить журавлевцев. Давно уже говорю: — Давайте новый поселок начинать, по ту сторону озера. Чтоб разом кончить с грязью, кривыми заулками, плетнями вот этими допотопными. Нет, уперлись. А того не могут понять, не вдолбишь, что для колхоза получилась бы еще одна выгода от нового поселка. Ведь как у нас делается? Где вид получше, поновее, привлекательнее — туда всяких гостей возят, показывают, попутно новое развитие хозяйству дают, чтоб еще лучше выглядело. А тут хоть ты сплошь рекорды ставь, а что кроме плетней покажешь?

— Может, не с плетней надо начинать, а с людей? — спрашиваю Кузина. Он сразу остановился, глянул на меня недоуменно-вопросительно.

— Ивановы слова… Нынче я опять подбивал его. Давай, говорю, первым на ту сторону озера. Для примера. Почти задарма домину поставлю, только зачин сделай, прорви мне эту оборону… А он вот про эти плетни. И что начинать надо с человека. Чтобы он плетень на новое место не поволок, не обрастал гнилушками… Будто я без него не знал и не знаю, что всякому делу человек основа, с него начинается, им и кончается. Эту политграмоту я усвоил.

Он остановился у приземистого домика, отворил скрипучую калиточку, без стука толкнулся в дверь.

— Принимай гостя, Марфа. Поживет сколько-то дней.

Сказал, повернулся и ушел.

А с утра я пошел по Журавлям говорить с причастными и непричастными, как советовал мне редактор. Кузин внимательно следит за моими встречами и несколько озадачен тем, что я подробно расспрашиваю его и других, как прошел тот или иной день в этом емком промежутке от зимы до весны и от весны до осени.

Когда кончаются мои дневные хождения, мы сидим с Марфой Егоровной на бревнышке у ворот и я слушаю бесконечную и подробнейшую историю деревни и ее обитателей.

Уже глубокая осень, а вечера теплы. Закат горит долго и тихо, неяркий розовый свет растекается чуть не в полнеба. От этого на земле уютно и покойно. Марфа Егоровна с любопытством, как в новинку, оглядывает деревенскую улицу, сладко прищелкивает языком. Сухое остроносое лицо старухи полно радости и довольства оттого, что прожит еще один день, ладно прожит и кончается хорошо.

Дождавшись звезд, мы уходим в дом. Я сажусь к столу и записываю узнанное и услышанное, пытаюсь понять поступки, мысли, поведение людей, имеющих отношение к происшествию. Перечитываю записи своих бесед и размышлений. Запись первая, вторая, третья…

Испытание славой

Весна в Журавли пришла дружная. С радостным перезвоном ударила с крыш капель. Зашевелились ветки на деревьях. Влажно и жирно заблестели обнаженные бугры. Снег пополз в низины, в тень и лег там серыми грязными ворохами ждать своего последнего часа.

Просторный дом Журавлевых стоит у самого леса. Старая с почерневшей корой береза у ворот когда-то мешала строить дом, но Иван Михайлович умудрился сберечь ее. Когда другие березки, особенно молодняк, спешат окутаться зеленой дымкой, похвалиться перед подругами веселым весенним нарядом, эта долго копит силу, в лист одевается без щегольства, экономно, чтобы каждой веточке соку хватило. Осенью же дольше всех зелена, пока первый мороз не сварит листву.

За столом у окна сидит Наташа, очень похожая на свою мать в молодости. Те же густые брови, те же ямочки на щеках и чуть припухшие губы. Только косы нет. Наташа стрижется коротко, по моде.

Сегодня, хоть и выходной у нее, а поднялась рано. Скоро ехать на областное совещание доярок, надо подготовить выступление. Сидит давно, а дело не идет. Пока написала только, как два года назад Кузин предложил ей организовать из выпускников школы бригаду доярок. Все вспомнила. И оркестр, и недлинную дорогу от школы до фермы, и как торжественно шли они, восемь девчонок в белых халатах, и как встретили их хлебом-солью на расшитом полотенце…

В комнату тихо вошла и остановилась за спиной дочери Мария Павловна. До прошлой осени она тоже работала на ферме, в телятнике, но болезнь уложила ее на всю зиму. Теперь вот только оклемалась. Лицо у нее еще серое, выболевшее, исполосовано свежими морщинами. Даже в доме одевается тепло, ходит осторожно, мелкими шажками.

— И чего, скажи ты, бумагу портить? — покачала головой мать.

— Не получается, — пожаловалась Наташа. — Про старое надоело, а нового нет. А Захар Петрович говорит: «Смотри, чтоб интересно было, чтобы — у-ух!»

— Нашли интерес языком молоть, — сухо замечает Мария Павловна.

«Ну вот, начинается», — думает Наташа.

Разговор этот уже не первый. История молодежной бригады получила совсем неожиданный поворот. Захар Петрович, прикинув, что в целом от сопливой бригады, как начал он выражаться, не получить рекордных показателей, избрал иную тактику: бить не числом, а умением. Постепенно все породистые и удойные коровы оказались в группе Наташи. Для них ввели особый рацион. И ровно через полгода доярка Журавлева оказалась на первом месте в районе. О других молодых доярках уже никто и не вспоминал. А однажды Наташа со страхом заметила, что идет она сразу как бы по двум лестницам. Одна вверх, другая вниз. На этой, другой лестнице, ступени круты и быстро привели ее от восторженности к обиде и одиночеству. Среди людей, а как в лесу. Даже в словах матери Наташе все чудится подковырка.

— Пойду к Захару Петровичу, — говорит Наташа. — Он мастер на такие дела.

Мать нахмурилась.

— Остереглась бы, дочка, этой славы. Маркая она и липка… Люди-то не слепые, им хорошо все видать. Любому породистых коров дай…

Вот-вот, снова да ладом. Каждый день мать заводит этот колкий разговор. Жалит и жалит.

— Я что, не работаю? — закричала Наташа. — Мозоли с рук не сходят. Вот, глянь! Свежие… Отец ворчит и ты туда же. Надоело!

— Не кричи, — голос у матери слаб, но строг. — Ты речи говоришь, а виновата я. Меня винят люди-то.

— Завидуют.

— Как не завидовать? Работать вместе, а почет — одной. На отца не серчай, он правду говорит.

— У Захара Петровича тоже правда: один всегда должен впереди идти. Для примера, чтобы равнялись.

Был такой разговор. Прошлой весной. Кузин пригласил Наташу в контору, усадил к столу, повздыхал насчет того, что Журавлям не повезло, крепко не повезло. Не родились тут космонавты, всякие знаменитые артисты и ученые. Пропадает деревня в безвестности, пропадает, даже в своем районе не все про нее знают, а про область и говорить нечего… После такого вступления Захар Петрович разложил перед Наташей районную сводку надоев молока и свою, колхозную. «Отстаем, Наталья Ивановна! — сказал он строго. — Отстаем по главному показателю животноводства, а по нему определяется и оценивается вся наша способность работать. Улавливаешь?» Наташа согласилась, что далеко еще дояркам из «Труда» до верхних строчек районной сводки. Но у Захара Петровича уже готов был план скорейшего прохождения этой дистанции. Он нажимал на заразительность примера, на комсомольский задор, его мобилизующую силу, заинтересованность и тому подобное…