Травести - Том Стоппард

Действие снова становится неуправляемым и сходит с рельсов.

Беннетт. Да, сэр. Я положил телеграммы и газеты на буфет, сэр.

Сарр. Есть что-нибудь интересное?

Беннетт. Революция в России, сэр.

Сарр. Неужели? Что за революция?

Беннетт. Социальная революция, сэр.

Сарр. Социальная революция? Дамы являются в оперу одни, без кавалеров, и курят? Что-нибудь в этом духе?

Беннетт. Не совсем, сэр. Скорее речь идет о классовой борьбе, ожесточившейся в результате чудовищного неравноправия, царившего в русском обществе.

Карр. О классовой борьбе? Что вы имеете в виду, Беннетт?

Беннетт. Хозяева и рабы. Как обычно, сэр.

Карр. Ах вот оно что! Хозяева и рабы. Классовая борьба.

Беннетт (с присущим ему бесстрастием). Имели место случаи насилия.

Карр. Ясно. Что ж, Беннетт, я ни в малейшей степени не удивлен. Не хочу задним числом выглядеть пророком, но любой, кто хотя бы отчасти знаком с нравами русского общества, заметил бы, что недалек тот день, когда угнетенные классы, разочарованные постоянным пренебрежением их интересами, встревоженные непрекращающимся падением рубля и, что важнее всего, раздраженные свыше всякой меры наглыми требованиями прислуги, восстанут против тирании дворецких, лакеев, поваров, камердинеров… (В скобках, Беннетт, я вижу по вашим записям, что в четверг, когда у меня обедал мистер Тцара, в счет поставлено восемь бутылок шампанского. Я не раз говорил вам о пользе умеренности, Беннетт. На этот раз я скажу вам только: вспомните Россию!)

Беннетт. Да, сэр. Я положил телеграммы и газеты на буфет, сэр.

Карр. Есть что-нибудь интересное?

Беннетт. Царь отрекся от престола, сэр. Создано Временное правительство, которое возглавил князь Львов. Военным министром назначен Гучков, министром иностранных дел – Милюков. Социалист Керенский получил портфель министра юстиции. Введение Керенского в кабинет нацелено на то, чтобы народ поддержал Временное правительство, власть которого оспаривают комитеты рабочих депутатов – так называемые Советы, – которые в настоящий момент объединяют социалистов всех цветов и оттенков. Трудно, однако, ожидать, что социалисты попытаются взять власть в свои руки, поскольку произошедшая революция рассматривается ими как исполнение пророчества Карла Маркса о буржуазно-капиталистическом этапе в движении России к социализму. Согласно марксистской догме страна не может одним прыжком перейти от самодержавия к социализму. В то время как окончательная победа социализма неизбежна, поскольку ею завершается диалектический процесс исторического развития, ей должен неизбежно предшествовать буржуазно-капиталистический этап развития. Только когда наступит соответствующий момент, и ни в коем случае не раньше, произойдет следующая революция, которой будет руководить организованный класс промышленных рабочих – так называемый пролетариат, – который установит свою временную диктатуру, для того чтобы обеспечить безопасность на время перехода от классического государства к подлинной коммунистической утопии. Таким образом, каждый русский марксист обязан приветствовать нынешнюю буржуазную революцию, хотя на ее полное завершение может понадобиться жизнь нескольких поколений, как это видно на примерах Западной Европы или Соединенных Штатов. Можно с уверенностью сказать, что в ближайшее время Россия превратится в страну с парламентско-де-мократическим устройством, близким к британской модели.

Карр. Это шифрованная телеграмма или газеты?

Беннетт. Это слухи, распространяемые в Цюрихе всей этой толпой разведчиков, контрразведчиков, радикалов, художников и всякого отребья. Кстати, сэр, приходил мистер Тцара. Ждать не стал.

Карр. Я не в восторге, Беннетт, от того, что вы начинаете усваивать это модное новшество, именуемое «ассоциативным мышлением».

Беннетт. Простите, сэр. Я вспомнил про мистера Тцара, потому что он как раз художник…

Карр. Кто вам позволил судить о моих друзьях, Беннетт? То, что мистер Тцара – художник, это его личное несчастье, которое никого не касается.

Беннетт. Да, сэр. Я положил телеграммы и газеты на буфет, сэр.

Карр. Есть что-нибудь интересное?

Беннетт. В Санкт-Петербурге Временное правительство заявило о своем намерении продолжать войну до победного конца, чем завоевало симпатии правительств стран Антанты. Однако комитеты рабочих депутатов, так называемые Советы, считают войну империалистической авантюрой, которая ведется вопреки интересам рабочего класса воюющих держав. Тех, кто поддерживает эту авантюру, Советы заклеймили выражением, которое переводится на английский примерно как «лизоблюдствующие прислужники буржуазии». По моему мнению, такая грубость неуместна и излишня…

Карр (томно). Боюсь, что меня не слишком интересует ваше мнение, Беннетт…

Беннетт (извиняясь). Оно действительно не представляет особенного интереса, сэр. Однако следует отметить, что в рядах левых нет подлинного единства. Существует и более экстремистская позиция, которой придерживается партия большевиков. По их мнению, российская ситуация обладает рядом уникальных особенностей, которые Маркс не мог предвидеть, а посему буржуазно-капиталистический этап в российской истории завершился в течение нескольких последних дней и теперь настало время для пролетарской революции. Но большевики представляют в Советах незначительное меньшинство, а их вождь, Владимир Ульянов, известный также как Ленин, находится в изгнании со времени неудачной революции тысяча девятьсот пятого года и в настоящее время проживает в Цюрихе.

Карр. Ну, разумеется!

Беннетт. Да, сэр. С вашего позволения я процитирую Ларошфуко: «Quel pays sanguinaire, même le fromage est plein des trous».[7] Ленин отчаянно пытается вернуться в Россию, но союзники, естественно, всячески препятствуют ему в этом. Поскольку Ленин в настоящий момент является чуть ли не единственным представителем большевистской ортодоксии, которую, несомненно, он сам и создал, с его взглядами в Санкт-Петербурге никто особенно не считается. Даже самый отчаянный любитель пари не поставил бы на то, что точка зрения Ленина возобладает больше чем один к миллиону. Однако предполагается, что именно вы поможете ему вернуться на родину.

Карр. Я помогу ему вернуться на родину?

Беннетт. Телеграмма от министра. (Поворачивается, чтобы покинуть кабинет?)

Карр. Один к миллиону.

Беннетт. Я бы поставил на него фунт, сэр.

Карр. Вы его знаете?

Беннетт. Разумеется, сэр. И, чтобы развеять ваши сомнения, скажу, что, по мнению лондонских газет, в действительности нам следует опасаться Керенского. (Выходит?)

Карр (в сторону). Беннетт начинает проявлять тревожащую меня склонность к иронии. Я всегда полагал, что ирония у низших классов общества есть симптом пробуждения социальной ответственности, хотя в настоящий момент еще трудно сказать, к чему это в конечном итоге приведет – то ли к вооружейному восстанию с захватом средств производства, распределения и товарообмена, то ли к расцвету либеральной журналистики.

Беннетт (входя). Мистер Тцара.

Входит Тцара, Беннетт удаляется.

Карр. Как поживаете, дорогой Тристан? Что привело вас сюда?

Этот Тцара (поскольку будут и другие) выглядит как ходячая пародия на румына. Появление его может сопровождаться соответствующей музыкой.

Тцара (полон энтузиазма, говорит с чудовищным румынским акцентом). Развлечения, развлечения! А что же еще? Как всегда, жуете, Генри? Эй, эй, к чему тут все эти чашки и все такое? Кого вы ждете к чаю? Надеюсь, это Гвендолен! Я люблю ее, Генри! Я приехал сюда на трамвае с намерением сделать ей предложение – ого-го!

Беннетт (входя). Мисс Гвендолен и мистер Джойс.

Входят Гвендолен и Джеймс Джойс. Беннетт остается у двери. Гвендолен и Тцара пристально смотрят друг на друга, но этого никто не замечает, потому что в тот же момент начинает говорить Джойс.

Джойс. Я – Джеймс Августин Джойс, всем привет!

И живу здесь уж много я лет,

извиняюсь за вид и поспешный визит,

но мне нужен ваш мудрый совет…

Этот Джойс выглядит как ходячая пародия на ирландца. Дальнейшая сцена написана лимериками.

Карр. Извините… как все же вас звать?

Джойс. Матерь божья!.. Ну что ж, объяснять,

Видно, все мне придется сначала…

Тцара. Ах, мисс Карр?

Гвендолен. Вы пришли, мистер Тцара?

Джойс (только что заметив Тцара).

Попросил бы не перебивать!

Гвендолен. Ах, какая неловкость, друзья,

Что представить забыла вас я!

Карр. Генри!

Джойс. Джеймс!

Гвендолен. Гвен!

Тцара. Тристан!

Джойс. Стало все по местам:

На чужбине мы все – как семья…

Карр. Говорят, вы, однако, поэт?

Джойс. Вычитали?

Карр. К несчастию, нет.