Обожженные языки (сборник) - Мэтт Иган

– О господи… Гляньте, что с ней сделали!

Мужчина проводит рукой по ее блестящей спине, и кошка поворачивает ко мне голову.

– О господи… – эхом повторяю я.

Чудо, что она до сих пор жива: в боках и спине глубокие колотые раны, правый глаз вываливается из покрытой запекшейся кровью глазницы – не глаз, а вздувшийся мешок кровеносных сосудов с дыркой в оболочке.

Кошка чихает, и на мой халат оседает облачко красного пара.

У меня холодеют руки.

– Мать твою… Уму непостижимо!

Но потрясен я не видом кошки. За последние семь лет я на всякое насмотрелся: рваные уши и сколотые зубы, сломанные хвосты и раздробленные лапы. Каждый день к нам в приют попадают животные, на которых смотреть страшно, жертвы человеческой жестокости или хозяйского недосмотра.

Нет. Меня подкосила отметина на голове у кошки – жирная белая клякса в виде звезды со скругленными лучами, доходящая до середины ушей.

Совсем как у Чарли.

И возраст примерно тот же: даже если эта кошка оправится от побоев, ей так и так скоро умирать.

Она пристально смотрит на меня единственным здоровым глазом – светло-голубым, окруженным толстой красной коростой, – и в мозг, точно осколки битого стекла, впиваются воспоминания.

– Я нашел ее рядом с парком на Гринвуд-авеню, – объясняет мужчина. – Какие-то мелкие придурки тыкали в нее палками. Вы ведь ей поможете, правда?

Я тру лоб, пытаясь привести мысли в порядок.

– Извините, сэр, но здесь просто приют. Мы не оказываем медицинскую помощь. Ее нужно отвезти в ветеринарную клинику.

Он поглаживает кошку по голове. Даже представить страшно, каково ей сейчас, и все же она подставляет ухо и начинает мурлыкать.

– И там ей помогут?

Пальцы мужчины размазывают капельки крови по белому пятну на голове у кошки, окрашивая его в бледно-розовый цвет.

– Конечно. Но без операции тут не обойтись. Придется выложить несколько сот долларов.

Он смотрит на меня так, словно я спросил, какой у его жены размер груди.

– Господи, да вы что? Я же не собираюсь оставить ее себе! Просто хотел спасти, отобрать у этих мелких уродов.

Кошка обнюхивает его раскрытую ладонь. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Что с ней будет, когда я уйду?

Я объясняю, что если оплатить лечение некому, приют берет медицинские расходы на себя – при условии, что повреждения не слишком тяжелые, а животное достаточно молодое. В данном случае мы, скорее всего, порекомендуем усыпление.

Инъекция пентобарбитала натрия.

Быстро и безболезненно.

Со стороны, наверное, я выгляжу последним мерзавцем, но что поделаешь? Я связан по рукам и ногам. Приют и так уже переполнен, да и вообще, вряд ли кто-нибудь захочет взять престарелую кошку, тем более изувеченную.

Такова уж печальная правда: приюты существуют не для того, чтобы спасать животных.

Вовсе нет.

Приюты существуют, чтобы тешить людское самолюбие. В обмен на двадцать баксов и положительную характеристику мы ублажим любого, страдающего комплексом мессии на ранней стадии.

Сюда приходят не просто за питомцем. Людям нужна добротная душещипательная история, которую можно рассказывать друзьям и родственникам. История о том, что только у них нашлось достаточно любви и сострадания, чтобы дать бедному, обездоленному животному шанс на нормальную жизнь.

Впрочем, здесь есть одно «но»: история не должна быть чересчур добротной. Потому что чересчур добротная история, как правило, предполагает тяжкий труд или, что еще хуже, животное с отталкивающей внешностью.

Люди подыскивают себе слегка недокормленную кошку тигрового окраса, а не совершенно слепую американскую короткошерстную. Немецкую овчарку с вислым ухом, а не бордер-колли с хроническим поносом.

Каждый мечтает поиграть в спасителя, но никто не хочет забирать животных, которые действительно нуждаются в спасении.

Кошка мяукает, как будто отлично понимает, что ее ждет. Она снова глядит на меня своим светло-голубым глазом. Глазом Чарли.

– Можете вы хотя бы оказать ей первую помощь? – спрашивает мужчина. – Чтобы она не так мучилась?

Мне хочется сказать, что уже слишком поздно. Что бы я ни сделал, легче от этого станет не кошке, а только ему самому. Но, глядя, как он крепко прижимает ее к груди и осторожно почесывает белую отметину в форме звезды, я отвечаю:

– Да, конечно.

Мужчина кивает, потом резко выдыхает, отчего все его подбородки слегка подрагивают.

– В хреновом же мире мы живем, если у детей теперь такие развлечения.

– Не волнуйтесь. Когда-нибудь они об этом пожалеют, – говорю я и неожиданно для себя самого добавляю: – Даже если не хотели причинить ей вреда.

Мужчина сощуривает на меня глаза.

– По-вашему, это несчастный случай? Да эти мелкие засранцы… – Он ненадолго замолкает, а потом произносит: – Мы ведь сейчас не об этой кошке говорим?

Черт…

Я не упоминал о Чарли целых пятнадцать лет, но что-то в этой искалеченной бродяжке, настолько на нее похожей, вытягивает из меня признание. Она – священник в кошачьей шкуре, готовый выслушать мою исповедь.

– Девятый день рождения моей сестры, – начинаю я.

Джессика была избалована до ужаса и всегда требовала только самого лучшего. Наши родители с трудом сводили концы с концами, но в том году они как-то ухитрились устроить на заднем дворе настоящий парк развлечений: взяли напрокат миниатюрного пони и надувной замок и накупили штук сто огромных шаров из фольги, наполненных гелием.

Все это я объясняю, натягивая чистые резиновые перчатки.

– Отношения у нас с Джессикой были не самые дружеские, – продолжаю я. – По правде говоря, мы друг друга терпеть не могли. Сестра никогда не упускала случая посмеяться над моими очками и кривыми зубами.

Я вытаскиваю из стоящей на столе коробки ворох одноразовых салфеток и осторожно промокаю бока и спину кошки. На бумаге тут же расцветают темно-красные кляксы.

– На глазах у всех гостей Джессика распаковала целую гору подарков: игр, игрушек и одежды, которой хватило бы на два шкафа. Любая нормальная девчонка была бы на седьмом небе, но эта только скрестила на груди руки и надула губы. И вот сидит она посреди лужайки в своей короне и коротком красном платьице с таким видом, словно не получила ничего, кроме непарных носков.

Кошка снова чихает. Еще одно алое облачко опускается на пол и оседает на изжеванную тряпичную куклу, из которой торчит набивка. Кукла отправляется в помойное ведро вместе с грязными перчатками и салфетками, насквозь пропитанными кровью.

– И тут наши родители торжественно выносят из дома картонную коробку, – продолжаю я, надевая чистые перчатки.

Мама гордо объявила, что у них есть еще один подарочек для любимой доченьки. Все сгрудились вокруг Джессики. Она распахнула картонные створки коробки и завизжала от восторга.

Мужчина хмыкает:

– Дайте-ка угадаю. Кошка?

– Котенок, – отвечаю я и достаю из ящика стола аптечку первой помощи. – Не старше двух месяцев. Джессика запустила руки в коробку и вытащила оттуда крошечный комочек шерсти. Чисто черный, только на голове белая отметина.

Глаза мужчины сначала сужаются, потом широко распахиваются.

Испачканным в крови пальцем он обводит по контуру порозовевшее пятно на голове у кошки, но ничего не говорит.

– Джессика тут же окрестила кошку Чарли, потом обняла родителей и объявила, что именно о таком подарке она и мечтала. Затем сестра принялась расхаживать по двору с Чарли на руках, давая всем ее погладить.

Всем, кроме меня.

Я достаю из аптечки небольшие ножницы и подставляю под кошку помойное ведро. Пока я срезаю слипшиеся клочки шерсти вокруг ран, она мурлычет.

– Когда наконец настала моя очередь, Джессика подскочила ко мне и заявила, что таким уродам, как я, Чарли гладить не разрешается. Все дети засмеялись, а я заревел и убежал к столам с угощением. Потом Джессика отдала котенка маме и вместе с остальными пошла играть в надувной замок.

Очередная пара перчаток отправляется в помойное ведро. Я надеваю новые, достаю из аптечки шприц без иглы и пузырек с перекисью водорода.

– Я пытался объяснить маме, что произошло, но она, как обычно, встала на сторону сестры: Джессика просто дурачится – не надо принимать шутки так близко к сердцу. Ну а чтобы обиды поскорее забылись, я могу присмотреть за Чарли, пока они с папой ходят за тортом. Прежде чем я успел что-нибудь ответить, мама усадила котенка мне на колени и ушла в дом.

Я набираю перекись в шприц и вытаскиваю из коробки ворох чистых салфеток.

– Наверное, от столь обильного внимания Чарли перенервничала: когда я попытался ее погладить, она так глубоко вонзила когти мне в руку, что выступила кровь.

Каждый раз как я нажимаю на поршень, из-под кошачьего меха вырывается белая пена. Струйки розоватого раствора быстро впитываются в бумажные салфетки.