Врач и изгнанная им жена - Шмуэль-Йосеф Агнон

Я оторвал от себя руки жены, и великая печаль наполнила мне сердце. Я лег в постель и стал думать обо всем спокойно, без раздражения, пока не задремал и не погрузился в сон.

Наутро мы встали с постели и вместе позавтракали. Поглядел я на жену и увидел, что лицо ее не изменилось. В душе я поблагодарил ее, что не попрекнула меня за вчерашнее. Вспомнились мне все горести и страдания, на которые я обрек ее после нашей женитьбы, ведь дня не было, чтобы я не портил ей кровь, не обижал и не оскорблял бы ее, а она безропотно все сносила. Сердце мое преисполнилось любовью и жалостью к этой несчастной, так мною терзаемой, я решил положить конец ее мучениям и окружить жену только добром. И следовал своему решению один день, и другой, и третий.

11

Я уже стал думать, что все наладилось. Но на самом деле ничего не наладилось. С того дня, как я помирился со своей душою, угроза миру пришла из другого места. Жена вела себя со мною так, будто я для нее посторонний, а ведь все мои усилия и старания были ради ее же пользы. «До чего бесчувственная женщина!» — говорил я себе. Однако она все чувствовала.

Однажды сказала мне: «Лучше бы я умерла».

«Почему?»

«Почему? — ты спрашиваешь». И в морщинках у ее губ мелькнуло что-то вроде усмешки. Сердце мое упало.

Я прикрикнул: «Не будь дурочкой!»

Вздохнула и сказала: «Ах, друг мой, я-то не дурочка».

«Выходит, это я простофиля».

«Да и ты не простак».

Я повысил голос и спросил: «Коли так, чего же ты хочешь?»

Она ответила: «Чего я хочу? Того же, чего и ты хочешь».

Я развел руками: «Да ничего я не хочу».

Устремила она на меня взор и сказала: «Если ты ничего не хочешь, значит, все в порядке».

«В порядке?» — засмеялся я высокомерно и презрительно.

Она сказала: «Знаешь, друг мой, не нравится мне этот смех».

«Коли так, что же мне делать?»

«Делай то, что собирался делать».

«То есть?»

«То есть… зачем повторять то, что тебе и так известно».

Я сказал ей: «Не знаю, что ты имеешь в виду. Но ты, поскольку знаешь, скажи мне».

Она прошептала: «Развод».

Я возвысил голос: «Значит, ты принуждаешь меня дать тебе развод».

Покачала она головой и сказала: «Если ты полагаешь, что для тебя будет лучше считать, будто я принудила тебя к разводу, я согласна».

Я спросил: «То есть?»

Она сказала: «Зачем напрасно повторять одно и то же. Сделаем то, что предначертано нам свыше».

Я рассердился и сказал с издевкой: «Пред тобою даже Небеса как открытая книга, и ты знаешь, что там написано. Я врач, для меня существует только то, что открыто глазу, но вам, сударыня, ведомо то, что начертано на небесном своде. И кто ж научил вас этой науке, уж не тот ли мерзавец?»

Дина сказала: «Замолчи, прошу тебя, замолчи».

Я сказал ей: «Не стоит тебе так волноваться. И что я такого сказал?»

Но она встала, вышла в другую комнату и заперла дверь на ключ.

Я подошел к двери и попросил открыть, но она не открыла. Я сказал: «Вот, я ухожу, и весь дом в твоем распоряжении. Нет нужды запираться». Когда она не ответила, я испугался, а вдруг она примет снотворное и покончит с собою… Я стал ее молить и упрашивать, чтобы открыла, но она не открыла. Я заглянул в замочную скважину, а сердце мое стучало в груди сильно-сильно, словно убивало кого-то. Так я стоял перед запертой дверью, пока не иссяк день и стены не подернулись мраком.

Когда стемнело, она вышла из комнаты. Бледнее мертвеца была. Я взял ее руки в свои, и их мертвенный холод морозом ожег мне пальцы. Она не отняла рук, словно они потеряли чувствительность.

Я уложил ее в постель и успокоил ей сердце каплями, а потом не отходил от нее, пока она не уснула. Я смотрел на безупречные черты ее лица и говорил себе: «Как прекрасен мир, в котором пребывает эта женщина, и до чего трудна выпавшая на нашу долю жизнь. Я склонился, чтобы поцеловать ее, но она покачала головой: нет. Я спросил: «Ты что-то сказала?» Она ответила: «Нет». И я не знал, почувствовала ли она, что я рядом, или во сне сказала. Не знал, как быть, и больше к ней не приближался. Но всю ночь просидел у ее постели.

Назавтра я пошел на работу и вернулся к полудню. По мудрости ли, нет ли, но я ничем не поминал вчерашнего. И она тоже не вспоминала. Так же было и на следующий день, и на третий. Я уже думал, что все вернулось к прежнему. И при этом знал, что если я желаю многое забыть, она ничего не забывает.

В те дни она стала выглядеть лучше и несколько изменила свои привычки. Прежде имела обыкновение встречать меня, когда я возвращался домой, а теперь не встречала. Теперь порой оставляла меня одного, и по возвращении я не заставал ее дома.

Как раз в те дни выпала годовщина нашего обручения. Я сказал ей: «Давай устроим себе праздник и поедем туда, куда мы ездили в самом начале». Она отвечала: «Это невозможно». — «Почему?» Потому что ей необходимо быть в другом месте. Я сказал: «Позволь-ка узнать, куда ты направляешься?» Она сказала: «Есть тут больная, за которой я ухаживаю». Я спросил: «Что это вдруг?» Она сказала: «Не все, что человек делает, делает вдруг. Я уже давно рассудила, что должна что-то делать, работать». Я сказал: «Разве тебе недостаточно, что я работаю?» Она отвечала: «Прежде мне этого было достаточно, а теперь недостаточно». — «Отчего это?» — «Отчего? Если ты сам не знаешь, я не могу тебе объяснить». Я сказал: «Неужели дело настолько сложно, что его и объяснить нельзя». Она ответила: «Объяснить нетрудно, да сомневаюсь я, что ты захочешь понять». — «Почему это?» — «Потому что я хочу зарабатывать на жизнь». Я спросил: «Неужели тебе не хватает на жизнь дома, что ты ищешь заработка на стороне?» Она сказала: «Сегодня у меня есть на что жить, но кто знает, что будет завтра». Я спросил: «Что это вдруг?» Она отвечала: «Я уже говорила тебе, что не все, что человек делает, делает вдруг». Я сказал: «Не понимаю я, о чем ты говоришь». Она отвечала: «Ты-то понимаешь, но предпочитаешь говорить: не понимаю». Я покачал головой в отчаянии и сказал: «Пусть будет так». Она сказала: «Это и в самом деле так». Я заметил: «Не силен я в диалектике». Она ответила: «Ты не силен, да и я не слишком, оттого лучше нам помолчать. Ты занимайся своим делом, а я буду заниматься своим». Я сказал: «Что мне делать, я знаю, а вот что ты собираешься делать, мне неведомо». Она отвечала: «Если не знаешь сегодня, узнаешь завтра».

Однако успеха в делах она не добилась. А если и добилась, то ни гроша не заработала. Она ухаживала за одной парализованной девушкой, дочерью бедной вдовы, и плату за свою работу не получала, более того, сама помогала ей деньгами и приносила цветы. В те дни силы Дины были на исходе, как у больной, ей самой помощь требовалась, не то что других обслуживать. Однажды я спросил ее: «Доколе ты еще собираешься ухаживать за своей больной?» Посмотрела на меня и сказала: «Это ты меня как врач спрашиваешь?» Я ответил: «Какая разница, как врач или как твой муж?» Она сказала: «Если как врач, я не знаю, что тебе ответить, а если из других соображений ты спрашиваешь, не вижу необходимости отвечать». Я притворился, будто она пошутила, и засмеялся. Отвернулась от меня и, оставив одного, ушла. В тот же миг смеха моего как не бывало, и больше я не смеялся.

Я сказал себе: это все от настроения, пройдет, и при этом знал, что все мои надежды напрасны. Вспомнил, что прежде говорил с ней о разводе, и еще вспомнил, как она сказала: хочу я этого или не хочу, я буду рада сделать все, что ни попросишь, лишь бы облегчить твои муки, даже ценой развода. И вот я сказал себе: ничего не поделаешь, единственное, что нам остается, это развод. Едва закралась эта мысль мне в сердце, я стал о ней размышлять, как размышляет человек над трудной задачей. Но Дина была права, нам следует делать то, что предначертано свыше. Не прошло и нескольких дней, как я воочию увидел и понял разумом то, чего не видел и не понимал прежде. Не откладывая, посоветовался со своим сердцем и решил отпустить Дину. Детей у нас не было, я боялся заводить детей: как бы они не оказались похожими на того человека. Выполнив все формальности, я дал ей разводное письмо.

Так мы и расстались. Но расстались лишь внешне, потому что в душе моей, дружище, поныне хранится память об ее улыбке и о той бездонной синеве ее очей, что поразила меня при первой встрече. Порой по ночам я приподнимаюсь на кровати, как, бывало, больные, за которыми она ухаживала, протягиваю вперед руки и зову: «Сестрица, сестрица, поди ко мне!»