Сомнамбула - Екатерина Завершнева

Диана была классной, в смысле — классной руководительницей, и по совместительству историчкой. Она была величественна во всем — начиная от диссертации, защищенной не где-нибудь, а в МГУ, и заканчивая своей корпуленцией. Остановить коня на скаку ей ничего не стоило бы, попадись на дороге такой конь. В лифте она никогда не ездила по причине технического несовершенства оного. Ее голос, как трубный глас, призывал к ответу, и даже стопроцентные ботаны никогда не были уверены в том, что в конце четверти они войдут-таки в царствие небесное. Она безо всякого стеснения сообщала, что в молодости занималась в балетной школе. Ей было совершенно по барабану, что о ней говорят, потому что никто — даже откровенные циники — не мог не приметить ее масштаба.

Диана плыла, как ледокол «Арктика» среди торосов, и тропинка становилась дорогой в светлое будущее (интересно, если я все-таки поступлю на истфак, станет ли она хоть чуточку счастливей?). Яна, назначенная на сегодня политинформатором (ну и словечко), должна была прийти хотя бы на пять минут раньше, чтобы ознакомиться с папиной газетой, которая лежала в ее «дипломате», тоже папином, очень старом и даже перевязанном веревочкой, как у настоящего ботана. Из-за этого дипломата все и произошло.

Яна решилась на обгон и со словами «Доброе утро, Диана Ефимовна» (а как бы звучало — Афина Ефимовна? — многовато фукающих звуков, несолидно, шепеляво как-то, пусть остается Дианой) нырнула в сугроб. Зацепившись там за какой-то куст, она бесславно растянулась у ног богини охоты, бечевка на чемодане лопнула, и он развалился. Новенькие гелевые ручки повтыкались в снег и превратились в разноцветные флажки (ату его, ату), от конфет остались только дырочки в снегу (зубы будут целей, сказала бы мама), зато парочка потрепанных учебников, рассыпавшись веером, превратились в захватывающую, как говорила Диана, панораму истории Нового времени.

Это стоило бы подстроить, чтобы насладиться зрелищем Клио, переступающей через историю (а заодно через физику). Долой закон всемирного тяготения.

Однако 10-й «б» так и остался без политинформации.

Яна стояла у школы и ела снег. Снег был вкусный. Смешные нежные снежинки таяли на языке. Со стены напротив на нее пялились панковские рожи, намалеванные розовой краской, рядом почему-то — значки переменного-постоянного тока (а, это же «AC/DC», у нас Генка Глушко фанат, он писал, не иначе), еще с десяток ненормативных выражений в адрес какого-то Бугая (ясно, какого Бугаева, — физрука). История шла полным ходом, ее паровоз несся на всех парах к последнему звонку. И тут она увидела И., который переходил через улицу. Это была полная неожиданность. Неужели и он прогулял?

А, да не он один. Из-за угла вырулил Глушко с Мишиным и Нефедовой. Сейчас будут курить и материться. А потом Нефедова подойдет и попросит конфетку — зажевать. Все знают, у кого просить конфетку. Аттракцион «А ну-ка отними». Конфетка осталась одна. Главное дело, не поверит, что нету.

И. остановился возле них, что-то они с Генкой друг другу сказали, поручкались, раздался сиплый Генкин гоготок. И. поставил дипломат на снег (разве что веревочки нет, а раздолбанный не хуже моего). Не курит, надо же. Оригинал.

Потом он увидел Яну. Сделал собеседнику знак типа «до встречи, друг», поднял чемодан и пошел прямо к ней. Рабочая тройка с интересом уставилась на них обоих.

на глазах у всех подошел и сказал

— что ты делаешь, перестань

— он вкусный

— дурочка, простудишься

и начал отряхивать снег — с варежки, с шубки — где это ты так —

потом снял перчатку и холодной ладонью коснулся лица

черные-черные глаза где-то за спиной заиграл патефон сбился замолчал

— у тебя все лицо мокрое

я плакала но это было вчера а сегодня нет я как-то и забыла о тебе с этим чемоданом потом снова пошел снег

смотрела на его губы страдальческая усмешка и как всегда без шапки дуэлянт

у него перчатки а у меня варежки как у ребенка

дурочка и есть

слезы или снег неужели плакала хочется поцеловать кажется так говорят когда не знаешь что дальше

и чемодан в руке такой же нелепый как у меня чемоданное настроение чемоданное объяснение

— ты прогулял историю

— как видишь

— а я и не знала, что ты способен на такое

сказать ей пошлость: ты, дескать, и в самом деле не знаешь, на что я способен

дурочка с переулочка завела светский разговор — ну что за манера острить невпопад

— с сегодняшнего дня я тебе не разрешаю есть снег

это он или мне послышалось звонок трещал над самым ухом из дверей посыпалась малышня нас почтительно обходили

появилась Нефедова и получила свою конфету — беспрепятственно

глупости никого не было мы одни

шел снег и мы пошли в школу — это армейский юмор

на урок начальной военной подготовки

учиться перевязывать раны задерживать дыхание и падать на снег

Сбежала. Испугалась-таки чудовища.

Что будешь делать? Караулить под дверью, разъяснять — ты же сама, твоя идея была. Я тут ни при чем. Я не виноват.

Ты, надо сказать, приложил руку. Показал себя в лучшем свете. Нет, я не Байрон, я другой, и ничего мне вашего не надо. Про Левку зачем-то вспомнил, отелло местного разлива.

Всегда знал, что дружба у них невинная, школьная, а злился. Левка мне все как есть выкладывал, и про киношку, и про коньки, как она его зимой по утрам тащила кататься, а он упирался, и солнце вставало красное, и лед был щербатый, и коньки тупые.

Велено ждать, однако. С другой стороны, польза налицо — теперь можно курить на балконе. Звездами любоваться.

Кажется, это мы уже проходили.

…

— Эй, Ромео.

Это она мне?

— Выходи.

Сейчас весь двор на ноги поднимет.

— Лик его прекрасен. Глаза… глаза… страшно сверкают. Короче говоря, он ужасен.

— А я и не надеялся.

— Идешь или нет?

— Мне, конечно, говорили, что женщины опаздывают. Но не на десять же часов.

— Не ворчи, пожалуйста.

Она пришла совсем другая, очень веселая. На лестнице взяла меня под руку и это почему-то насмешило ее еще больше. В конце концов я тоже начал смеяться.

— Что у тебя там?

— Вино.

— За мной еще никто так не ухаживал.

— У тебя хотя бы штопор есть в доме?

— А кто его знает.

— Он еще и непьющий.

— Я практически лишен недостатков.

— Протестую. Плагиат.

— Почему же. Чистая правда.

— Это не ты сказал.

— Конечно, я — ты же сама слышала.

— Знаешь что…

На этой ступеньке она вдруг перестала хохотать и мы поцеловались.

Вот так просто.

он сказал — и не надейся, нас в покое не оставят

сколько вокруг любопытных, передайте билетик, пожалуйста

я знаю его улыбку хотя никогда не видела его лица

он улыбается мы оба думаем об одном — темная комната три ступеньки над водой ветки в окно то чего никогда еще не было этой ночью с завязанными глазами огибая неподвижные

в трамвае много людей сосредоточенных зацепившихся за камни чтобы не унесло и нам не выбраться разделенная надвое вода ты говоришь значит мы еще живы а окружающие смеются им кажется это шутка потому что в трамвае давка и духота как под землей с единственным деревом уходящим вверх

веточки легких корни папоротников неглубоко тихо так легко

в толпе в поисках свободного места у окна сама не знаю как это случилось я положила голову ему на грудь и слушала ветер только удивилась что рубашка белая он же не служащий не клерк хотя почему бы и нет он может быть любым он может быть всем

люминесцентный белый жужжание ламп пустые столы следы от чашек ряды мониторов на экранах ступеньками растет индекс сейсмической активности и обваливается вниз и снова растет

автоматическая обработка данных провода идут к огромному телу земли суточные колебания температуры зубцы кардиограммы

ровно как у тебя ровно бьется сердце

что бы ни происходило он всегда уже здесь

это к нему я выходила ночью на лестницу с сигаретой в руке он отбирал — не надо

непохожий на отца — и все-таки кажется что у него есть дети

из-за стола когда только что было весело и вдруг до полной глухоты одиночество снег

но каждый раз кто-то обнимал меня полные карманы снега полярная шуба он говорил оленья доха клубился пар мы падали в сугроб сириус голубыми иглами пробовал не больно ли нет не больно уже не больно

он всегда был

насмешливо — твои мужчины — особенно красивые и высокие пассионарные оторвать и бросить рвать мясо зубами полусырое с запахом пороха и болот жесткое утиное мясо на осенней равнине