Наследник герцога - Helene P. Scheglova

Луи всё чётче видел разницу между Антонио и его сыном: отец Эдмона мог сказать всё в лицо, он был в юности резок и прямолинеен, вспыльчив и непослушен; он всё делал так, как хотел, а не как хотели другие, – он никому никогда не подчинялся. Хотя, с одной стороны, это было правильно. В этом плане Эдмон был полнейшей противоположностью своему отцу, во всяком случае сейчас: спокойный и покорный, он никогда не перечил. Милле даже было как-то не по себе по той простой причине, что как бы он ни разговаривал с юношей, как бы ни был зол и расстроен, тот всегда всё беспрекословно выполнял. Он даже ужасался от одной мысли, что если бы ему взбрело в голову приказать юноше броситься со скалы – тот в данный момент и это бы сделал, даже не спросив, для чего его посылают на верную смерть. Его безразличная уравновешенность просто поражала. И если Антонио, потеряв любимого человека, начинал всё громить и разносить в пух и прах, ввиду своей импульсивности, то его юный сын внешне со всем примирялся, но только внешне. Он терпел до тех пор, пока кто-то жестоко не пытался вскрыть его самые ужасные душевные раны. До этих пор он молчал. Молчал и терпел. Этому качеству можно было позавидовать.

Юноша вышел во двор. Его вдруг кто-то окликнул. Он оглянулся. К нему, отделившись от группы учеников, подбежал его товарищ по учебе, Джоэль Гордон. Эдмон не был с ним хорошо знаком, но, по всей видимости, Джоэль хотел стать другом де Гарнье, причём совершенно искренне и безо всяких выгод, которые он мог бы извлечь из знакомства с лучшим художником класса.

– Эдмон, извини, если сую нос не в своё дело, но если не секрет, за что тебя так недолюбливает господин Милле? Я не могу найти логику: ты в несколько раз лучше рисуешь, чем самый талантливый из нас, но даже самого худшего так не наказывают, как тебя… За что? Я не понимаю, это выглядит дико…

Эдмон улыбнулся в ответ, понимая всю искренность слов Джоэля, и ответил:

– Ему виднее, за что меня наказывать. Я действительно перед ним провинился…

– Жаль…

– Но я же сам виноват.

– Кстати, я тоже учился в школе Св. Павла в Лондоне. И я не удивляюсь, что ты и тут лучший. Даже там о тебе ходили легенды, – восторженно продолжал Джоэль.

– Какая ерунда, Джоэль, я особо по этому поводу не испытываю гордости. Я обычный и ничем не примечательный человек…

– Позволь с тобою не согласиться, поверь, что на той стене, где висит твоя первая академическая работа, нет работ первокурсников. Ты первый. Хотя бы это ты должен принять, как факт.

– Я рисую хорошо, как ученик, но не более того. Вершины мастерства я пока не достиг.

– Тогда я о себе промолчу, – с улыбкой сказал Джоэль. – Эдмон, а у тебя ещё есть рисунки? Я мог бы на них взглянуть, если конечно ты разрешишь. Мне так интересно, что рисуют люди не на занятиях. На уроках мы все рисуем одно и то же. Это несколько скучновато. Двадцать работ совершенно идентичных, несмотря на уровень исполнения.

– Есть конечно, можешь сейчас зайти ко мне, я тебе их покажу. У меня целая папка.

– Было бы замечательно!

Когда они были уже в комнате, Эдмон попросил гостя подождать, а сам стал искать в шкафу свои старые работы. Джоэль случайно подошёл к столу и увидел рисунок Элоизы, наполовину прикрытый книгами и тетрадями. Он осторожно немного сдвинул мешавшие предметы и взглянул на эскиз, изображавший обнаженного спящего юношу, лежащего вполоборота на постели из красных роз. «Ничего себе…, – подумал Гордон, – это же…» Единственное, что он не разглядел, – подпись, так как она была внизу и скрыта под уголком тетради.

– Ну, вот и они, – сказал Эдмон, возвращаясь; Джоэль вздрогнул от неожиданности.

– А… спасибо, – принимая из рук папку, ответил тот. – Эдмон, можно нескромный вопрос?

Тот лишь вопросительно посмотрел на него.

– Да… – наконец ответил он.

– Я случайно заметил рисунок на столе… это ведь… ты на нём изображен, ведь так?

– Да, – безо всякого смущения ответил Эдмон, – а что? Плохо нарисовано?

Он вёл себя так, словно ни о чём особенном не говорил, как о самых обыденных вещах.

– Нет, рисунок превосходный… просто…

– …просто это именно та причина, по которой меня и наказывает Милле, – с двусмысленной улыбкой закончил Эдмон.

– Из-за простого рисунка? Но это же такая ерунда! – в сердцах воскликнул Гордон.

– Даже если это рисовала девушка? – лукаво спросил хозяин комнаты.

– Она могла построить фигуру, основываясь на законах анатомии, – парировал Джоэль.

– Даже если это рисовалось с натуры?

На сей раз отбивать удары было нечем.

– Ты шутишь? – удивленно спросил Гордон.

– Нет, я сейчас абсолютно прямолинеен…

Джоэль задумался на мгновение. Если взять во внимание тот факт, что Эдмон не только богат и титулован, да ещё и имеет прекрасные внешние данные, то удивляться в целом было и нечему. В этом плане Джоэль был более демократичен, чем Милле, за что ему нужно отдать должное. Придя к выводу, что Милле зря тиранит Эдмона, он ответил:

– Знаешь, я всё равно считаю, что он неправ.

– Милле?

– Именно он.

– Я не хочу вдаваться в подробности, но он просто боится, что станет свидетелем моего духовного падения…

– Из-за таких рисунков???

– Ну… возможно не только из-за таких рисунков.

Эдмон точно знал, о чём говорил, но Джоэль трактовал это для себя иначе, так как фраза была настолько двусмысленна, а Эдмон постоянно оставлял недомолвки в своих речах. Так что вытягивать смысл из его последней фразы можно было бесконечно.

– Ладно, оставим эту ерунду, – усаживаясь на стул и открывая папку, сказал Джоэль.

Эдмон лишь слегка улыбнулся.

Джоэль перебирал лист за листом, и перед его глазами мелькали прекрасные наброски, сделанные Эдмоном в Эворе, виды Лондона, портреты каких-то людей. Но больше всего было эскизов, изображавших одну и ту же девушку. Джоэль так же заметил, что хозяин комнаты помрачнел, как только увидел эти портреты. И он почувствовал, что лучше о них не спрашивать.

– Я ещё немного рисовал маслом, но все работы остались дома – везти их сюда не было смысла, – вдруг сказал Эдмон.

– Насколько мне известно, после графики у нас будет техника акварели, а потом и рисование маслом. И каждый раз будем начинать с натюрмортов и заканчивать гипсовыми фигурами, а в самом конце – с натуры.

– И кто же будет выступать в качестве модели? – поинтересовался Эдмон.

– Старшие ученики говорят, что Милле в основном берёт кого-то из группы, кого он может позволить себе освободить от практического занятия. Боюсь, что этим человеком будешь ты, – шутливо закончил Джоэль.

– Почему я?

– Думаю, что к тому времени ты самого Милле превзойдёшь по мастерству, если будешь двигаться в таком же темпе. И у тебя отпадёт необходимость присутствовать на занятиях вообще.

– А если я разленюсь и стану самым худшим учеником в группе? Что тогда? – вдруг сказал Эдмон.

– До этого времени мы все вылетим из колледжа! – шутливо ответил Джоэль, засмеявшись.

– Знаешь, – продолжал Эдмон, – ты мне напоминаешь одного моего друга по учёбе из Лондона, Сэмюеля Чарлстоуна. Ты случаем ему родственником не приходишься?

– К сожалению, нет, а где он сейчас?

– Убежал из школы, и я предполагаю, что он сейчас работает юнгой на корабле своего дяди, а в будущем, я так думаю, он станет и капитаном. Главное, захотеть, и всё будет так, как ты задумал.

– О, Боже, – вдруг воскликнул Джоэль, что-то вспомнив. – У нас осталось всего двадцать минут до начала занятий. А мы ещё не обедали… Я четыре часа не выдержу без еды.

– А мне в таком случае сегодня уготовано восемь часов без всякой пищи… – отозвался Эдмон.

– Почему восемь? – удивился Гордон.

– Я наказан, ты не забыл? Милле в качестве наказания дал мне дополнительных четыре часа занятий.

– Ужас какой…

– Да мне всё равно… если честно, – безразлично ответил Эдмон.

Джоэль был в лёгком ступоре. Эдмон показался ему таким простым в общении человеком, честным и серьёзным, что придирки учителя стали ему ещё более непонятны. Он принёс свой поднос с обедом в комнату Эдмона, и молодые люди в скором темпе пообедали вместе и поспешили обратно в аудиторию.

– О том эскизе на столе лучше не распространяться… – тихо попросил Эдмон, когда они входили в аудиторию.

– Да я и так не дурак, всё понял, – подмигнув, ответил Джоэль.

Эдмон только улыбнулся в знак благодарности.

Девятнадцать человек честно дождались окончания занятий и ровно в четыре вечера разошлись по своим комнатам. Предпоследним выходил Джоэль; проходя мимо мольберта Эдмона, он сказал:

– Удачи!

– Спасибо… – только и успел ответить Эдмон, как подошёл Милле.

– Ну, как? Вы готовы?

– Конечно, учитель, – безропотно проговорил Эдмон.

Другого ответа Милле и не ожидал.

Милле создавал композиции из разных предметов, а Эдмону приходилось рисовать натюрморт за натюрмортом.