Моё большое маленькое Я - Фабио Воло

Пока я сидел за столом и ждал, что меня покормят, дедушка прошел в кухню и сказал, что у него есть ко мне важный разговор.

Говорил он очень путано. Начал с того, что моя мама была женщиной необыкновенной, что ей пришлось на какое-то время покинуть нас, потом он рассказал мне про ангелов, про Иисуса, сказал, что с этого дня она будет защищать меня и все время будет рядом со мной. В конце его слов я понял, что он просто пытался объяснить мне, почему мама не пришла забрать меня домой. Она не смогла прийти в школу, потому что улетела на небо.

В восемь лет я представлял себе смерть не так, как взрослые: я тогда не думал, что смерть приходит раз и навсегда. После разговора с дедушкой я поверил, что у мамы выросли крылья и она улетела от нас. Мне было не только горько — я иногда сердился на нее из-за того, что она покинула меня, оставила одного и даже не подумала меня предупредить. Неужели она не могла прийти к воротам школы, где мы договаривались с ней встретиться, и попрощаться со мной, прежде чем отправиться на небо?

Мне было плохо без мамы, и я часто спрашивал себя, когда же она вернется.

Мне намного лучше жилось, когда мама была рядом. После того как она ушла от нас, я с сестрой все время проводил у дедушки с бабушкой, мы приходили к ним каждый день после школы и часто оставались у них на ночь. Иногда я плакал, потому что мне хотелось спать дома в своей комнатке, где лежали мои вещи.

Очень часто нужная мне игрушка была именно там.

Когда я потерял маму, я стал реже видеть своего отца.

Мне не нравились все эти перемены.

Теперь по утрам уже бабушка одевала нас и отводила в школу. Я быстро понял, что она не умела, как мама, покупать мне одежду и собирать меня в школу. Случалось, что в классе надо мной смеялись.

С тех пор как от нас ушла мама, я стал носить водолазки. Из акрила. Бабушка их безумно любила.

Я же водолазки ненавижу.

«Они плотно закрывают горло, если будешь их носить, не будешь болеть».

Моя старшая сестра, как девочка, пользовалась большей самостоятельностью, когда дело касалось нарядов, к ее голосу прислушивались; если же речь заходила о моем гардеробе, го я должен был молчать в тряпочку. Постоянно. К карнавалу, который готовили в доме Росселлы Бианкетти, моя бабушка сама решила смастерить мне костюм.

Могла ли она обойтись без водолазки? Нет!

Для такого случая бабушка купила еще одну новую водолазку. Белого цвета, как всегда из акрила. К ней она подобрала шерстяные брюки-трико того же цвета. Потом из тонкого красного картона она скроила опускавшийся до плеч шлем с большим вырезом, из которого выглядывало мое лицо, когда я напяливал этот котелок себе на голову. Результат, по ее мнению, был ошеломляющим. Я был одет, как… чупа-чупс.

— Как чупа-чупс? Бабушка, разве это карнавальный костюм?

— Ты будешь оригинальнее всех, ни у кого на празднике не будет такого костюма.

В этом я не сомневался.

Тяжелее всего на карнавале мне было отвечать на вопрос «А ты кем нарядился?».

Единственной девочкой, не задавшей мне этот вопрос, оказалась как раз Росселла Бианкетти в костюме Белоснежки, которая, между прочим, уже несколько месяцев была моей девушкой, хотя еще не знала об этом.

Она ни о чем меня не спросила, только быстро оглядела, а потом сказала: «Зря ты вырядился спичкой».

Я после этого ее бросил.

Я до сих пор ощущаю в ногах зуд от белого трико, стоит мне только вспомнить о карнавале.

За год до этого мама сшила мне костюм ковбоя, я в нем был такой красивый, что во время праздника Золушка и Пеппи Длинный чулок даже поссорились из-за того, кто из них первой меня поцелует.

Такие перемены мне совсем не нравились, я хотел, чтобы вернулась моя прежняя жизнь, которая была при маме.

Из-за этого само звучание слова «изменения» вызывало у меня неприятные ощущения. Оно сразу напоминало мне, что жизнь у меня не слишком блестящая. Потом уже с большим трудом я выдавливал из себя страх, который сковывал меня на протяжении многих лет.

Мне были нужны не изменения, а размеренная жизнь.

Все мои решения были полностью обусловлены этим чувством страха, а тот, кто живет во власти страха, никогда не совершит поступка, продиктованного чувствами. Он скорее выберет решение, которое позволит ему приглушить в себе страх и немного успокоиться. Мне всегда хотелось держать под контролем течение своей жизни и свои поступки. Я стремился к управляемым ситуациям, как на работе, так и в отношениях с людьми, особенно с женщинами.

Я никогда не отважился бы бросить свою работу ради новой, полной риска и неизвестности жизни, как на это решился Федерико. Для меня это просто невозможно. Поэтому из-за своего страха я обрек себя на жизнь, далекую от моих внутренних устремлений. Я отказался от своего предназначения. Лишь единицы отдаются своей судьбе, и я наверняка не относился к их числу. Я жил в мире, который своим гнетом буквально сплющил меня. Я скроил свой мир, как костюм, и постепенно убедил себя, что он мне впору. Правда, иногда я замечал, что костюм мне кое-где жмет. Но в жизни ко всему привыкаешь. К надоевшей работе, к ушедшей любви, к собственной посредственности.

С увлечением я относился только к романам с женщинами. Когда я встречал симпатичную девушку, я никогда не терял голову и не лез напролом. Ради собственной безопасности я не отказывался от приключения, а всего лишь пытался управлять своими чувствами или, вернее, прятался под маской. Я выдумывал подходящий персонаж и в начале ухаживания выводил его на сцену, благодаря чему сам оставался в тени, в стороне от любой опасности. В первый раз я увидел Франческу в баре, куда зашел позавтракать. Она там работала.

Мы тогда и предположить не могли, что это мгновение стало зарождением любви, которая изменила течение нашей жизни и до сих пор связывает нас.

В отличие от большинства моих увлечений, ничего особенного в тот момент я не испытал, наоборот, наша встреча произошла в обстановке полного взаимного равнодушия. Никакого удара молнии, никаких взглядов, говорящих о родстве душ. Самые обычные рыночные отношения. Спрос и предложение.

— Что тебе принести?

— Кофе по-американски и рогалик, пожалуйста.

Я обратил на нее внимание только после того, как еще несколько раз зашел в этот бар. Можно сказать, что именно тогда я впервые увидел ее, и она меня заинтересовала. Я сидел за чашкой кофе, а Франческа стояла на улице и курила сигарету. Я через витрину смотрел на нее; ее взгляд терялся в пустоте. Это был взгляд женщины, которой давно все наскучило. Он казался неподвижным. При встрече с незнакомым человеком у меня давно появилась привычка выдумывать для себя историю его жизни: я пытался догадаться, о чем он думает, чем живет, но прежде всего старался понять, счастлив ли он. Если только это пресловутое счастье действительно существует в жизни человека. У меня сложилось впечатление, что Франческа хотела на какое-то время отстраниться от всего, что ее окружало. Она, видимо, переживала тот момент в жизни, когда человеку просто нужно получить небольшую передышку, обрести минуту покоя, чтобы было легче прийти в себя.

И все же, несмотря на то что была она вся какая-то бесцветная, не делала привлекательных жестов, не надевала притягивающую взгляд одежду, я никак не мог оторвать от нее глаз. В ее облике было что-то магнетическое, я не понимал, в чем это выражалось, но она манила меня. Казалось, что в ней таилась какая-то необыкновенная сила, которой только надо было дать выход. Я был, наверное, самым закрепощенным на свете человеком, но мне всегда хотелось освободить человечество от его оков. Возможно, это происходило самопроизвольно. Я не нашел в себе сил для собственного освобождения, зато пытался раскрепостить мир, даже не имея нужных для этого инструментов.

В общем, что-то внутри Франчески, без сомнения, сковывало ее и мешало ей выглядеть живой. Я подумал, что мне надо подойти к ней.

Я рассчитался и вышел из бара.

Когда я оказался напротив нее, наши глаза встретились, она улыбнулась мне пустой, дежурной улыбкой, я же несколько мгновений не мог оторвать от нее глаз, а потом, чтобы побороть смущение, попросил у нее сигарету, хотя уже бросил курить. Она открыла пачку и жестом предложила мне самому взять сигарету. В ее движении не было и намека на любезность, она даже не взглянула мне в лицо. Никаких эмоций. От нее веяло холодным равнодушием. Я отошел в сторону, потом опять вернулся к ней. Не решившись сказать то, о чем думал, я попросил у нее огонька. Она протянула мне зажигалку. Я не курил уже почти два года. Я поблагодарил, снова, как кретин, уставился на нее и только потом отошел.

Помню, что по дороге к дому я испытывал чувство досады. Ее равнодушие меня слегка задело.

Я уже вернулся домой, а Франческа все никак не выходила у меня из головы. Мои нервы совсем расшалились.