Магам можно все - Марина и Сергей Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время шло. Через месяц я посоветовал Илу осторожно поинтересоваться: а где, собственно?..
Справки, наведенные через городскую префектуру (почтовые голуби, летающие туда-сюда) подтвердили самую смелую догадку. В Южную Столицу влюбленные не прибывали, более того, тамошнее уважаемое семейство знать не знало ни о каких странствующих ограбленных девицах. Бедным голубям приходилось носить весьма холодные, даже жесткие послания – кому же приятно узнать об авантюристе, использующем для своих делишек твое незапятнанное имя?!
Прошло два месяца со дня баронова отъезда; Ил пришел за помощью ко мне. Помнится, тогда я здорово потратился на разнообразные поисковые процедуры – распустил по дальним окрестностям побегаек и язычников, вопрошал принесенные Илом стариковы вещи – все без толку; чтобы не уронить свой авторитет в глазах молодого Ятера, пришлось соврать, что отец его обзавелся дорогим оберегом от магического глаза. Ил еще, помнится, спросил, сколько стоит такой оберег. Я назвал цену «от свечки» – такую несусветно громадную, что Ил мне сразу поверил…
Тогда молодой барон назначил награду за любые сведения о своем отце. Нашлись желающие приврать и получить денежки задаром: таких гнали от ворот кнутом. Подлинных сведений не мог предоставить никто: старого Ятера с молодой невестой будто драконом слизало.
Через полгода Ил вступил в права наследника. Еще через четырнадцать месяцев старый барон постучал в ворота собственного замка, и его встретил ошалевший Пер…
Боком им вылезла эта встреча. Обоим.
– Девка, – повторил я задумчиво. – Как ее звали?
Ил де Ятер поморщился:
– Эфа.
– Эфа, – повторил я, припоминая. – Красивое имя… Ее искали, Ил. И не нашли. Теперь, спустя почти два года – и подавно…
Ятер набычился. Вытащил из кармана и положил передо мной на стол яшмовый кулон; хищная мутноглазая морда была покрыта черной копотью и почти неразличима, но я-то помнил отлично каждую ее черточку, что-что, а память у меня профессиональная…
На мгновение мутноглазая морда уплыла в сторону, а на ее месте проступило беспомощное старческое лицо – дядя Дол, только много лет спустя. Как ты изменился, мой добрый дядюшка…
Некоторое время я подбирал слова. Надо было сказать коротко и убедительно – при том, что я отлично знал, как нелегко убеждать в чем-либо баронов Ятеров. Тем более в такой ситуации.
Хорошо бы вообще отложить разговор на потом. Пусть он забудет эту картину – сгорающий на его глазах отец. У Ила крепкая натура и здоровые нервы…
…А я, интересно, когда-нибудь от этого избавлюсь? От запаха паленого мяса, такого реального, что впору заткнуть ноздри?
– Да, – сказал я, глядя на покрытый копотью кулон. – Мне все-таки думается, что, хоть злые языки и не страшны тебе – надо бы их на всякий случай поукорачивать. Давай завтра, перед похоронами, я потихонечку твоих слуг…
– Это мое дело, – сказал Ил непозволительно резко, почти грубо. – Я к тебе… я с тобой о другом. Что ты скажешь об этой вещи?
Я поморщился, решив на этот раз пропустить его резкость мимо ушей.
– Видишь ли, Ил. Эта вещь… произведена крупным магом. Она несет в себе отсвет чужой силы, чужой воли…
В камушке было что-то еще, я сам не понимал, что это такое, но Илу в своей некомпетентности признаваться не спешил.
– Я так и думал, – сказал Ил с отвращением. – Что это колдуновская игрушка…
– Думаю, он уже не опасен, – сказал я мягко. – Он теперь так и будет… бессильно скалиться. Что ты еще хотел узнать?
– Отца заманили в ловушку какие-то колдуны, – сказал Ил свистящим шепотом. – Я знал, Хорт, я чувствовал…
В голосе его была настоящая боль.
– Какой ты непоследовательный… – пробормотал я.
– Что?
– Нет, ничего, извини… Ил, успокойся, пожалуйста. Ты до конца выполнял свой сыновний долг, не ты виноват, изменить уже ничего нельзя…
– Молчи! – рявкнул Ятер, и светильники под потолком полыхнули нестерпимым белым светом. – Ты… да заткни эти свои плошки, невозможно же разговаривать!
Я щелкнул пальцами, веля светильникам пригаснуть и не реагировать более на звуки. Ил, распаляясь все больше, продолжал:
– Какая-то жаба заманила батюшку в ловушку… Какая-то колдуновская дрянь, прости, Хорт, но какая-то колдуновская сволочь лишила батюшку рассудка, да еще, издеваясь, цацку навесила… Огонь этот… Сам ли Пер оплошал, сам ли батюшка свечку опрокинул, или это они, глумясь, все так устроили, чтобы я…
Он замолчал и посмотрел на свои ладони. Страшненькие были руки – после того, как довелось гнуть раскаленные прутья решетки.
– Ил… – начал я примиряюще. – Подумай. Кто – они? С девкой он уехал, авантюристка его обманула, обокрала, зельем опоила… и бросила. Случаются такие дела, сам знаешь…
– И это, – кулак грохнулся на стол рядом с кулоном, – это тоже девка ему навесила? А?
Я пожал плечами:
– Мало ли. Может, и девка.
– Ты же сказал – здоровый колдун это сделал.
– Я сказал – крупный маг…
Глаза Ятера свирепо сузились:
– Ты сказал… Юлишь. Крутишь. А я этого дела так не оставлю. Если ты, колдун, сейчас откажешься… видит жаба, я другого найду. В столицу поеду, золотом заплачу, но этого дела так не оставлю и хозяина этой цацки найду! Слышишь?!
Он накручивал себя, намерено злил. Он сам себя убеждал, что страшная кончина отца вызывает у него сыновний гнев и желание отомстить; на самом деле уже завтра ночью он будет крепко спать, и заживо сгорающий безумный старик не приснится ему.
Приснится – мне.
– Дело твое, – пробормотал я, отворачиваясь. – Иди, ищи… Но никто не возьмется разыскивать человека, который производит такие кулоны. Это небезопасно, извини.
Сделалось тихо. Светильники, не смея реагировать на тишину, горели все так же ровно; кабанья морда из темной яшмы скалилась на столе, в окружении винных потеков, мне зачем-то вспомнились заляпанные кровью осенние листья, умирающий на рыхлой земле вепрь…
Тот самый, чье чучело пылится теперь в охотничьей зале Ятеров, тот самый, что скоро станет добычей моли.
– Хорт, – сказал Ятер, когда молчание стало совсем уж тягостным. – Хорт… Помнишь, как я тебя из колодца тащил?
Я поморщился.
…Нам было лет по тринадцать, отец Ила пребывал в отъезде, а потому нам удалось удрать на ночную рыбалку. Ни до какой рыбы дело, разумеется, не дошло – мы всю ночь купались, жарили мясо на вертеле, пили пиво и дурачились, а под утро я разродился фейерверком.
В окрестных селах до сих пор живы легенды об этом зрелище. Я выложился весь – запустил в небо все мое представление о свободе, силе и красоте; я ужасно гордился тем, что вышло, и жалел только, что этого не видит отец. Ил был потрясен моим искусством до глубины души – его наивная радость так рассмешила меня, что последний уголек я запустил баронету в штаны.
…Мы рассорились на всю жизнь. Со слезами на глазах Ил обзывал меня скотиной, самовлюбленным поганым колдуненком; я пожал плечами и, насвистывая, пошел домой.
По дороге мне встретился колодец.
Наверное, сама судьба отомстила мне. Потому что когда, вопя на все голоса и наслаждаясь эхом, я наклонился над срубом особенно сильно – ноги мои соскользнули с влажного от росы камня, и я кувыркнулся в черную бездну.
Эхо подхватило теперь уже нешуточный вопль.
Упал я относительно удачно – по крайней мере, шею не сломал и сознания не утратил, а значит, и оптимизма не потерял. При мне были мои заклинания – я мог сдернуть цепь, закрепленную на вороте, мог подняться, как муха, по отвесной стене, мог, в случае неудачи, призвать людей себе на помощь…
Вот тут мне аукнулся фейерверк. Оказалось, что сил, необходимых для даже для самого слабого заклинания, у меня не осталось.
И вот когда я понял это – наступила одна из главных минут моей жизни. Жизни наследственного мага тринадцати лет, баловня судьбы, убежденного, что мир существует только для него.
Холод. Темнота. Ужас смерти.
Мне предстояло барахтаться в ледяной воде, пока какая-нибудь ранняя хозяюшка не соберется набрать водицы, а до этого, по самым оптимистичным расчетам, оставалось часа три; тем временем начались судороги. Плавал я изрядно, но холодная глубина колодца, казалось, засасывала меня, а ухватиться за склизкие стенки не было возможности – руки срывались, ногти обламывались. Охваченный болью и паникой, я принялся вопить что есть мочи – орать, надсаживая горло, из последних сил звать на помощь, и мои крики то и дело переходили в бульканье…
Кто меня услышал? Конечно, Ил де Ятер, тринадцатилетний Ил, которому я полчаса назад подпустил огоньку в штаны.
Когда я увидел человеческое лицо над собой – моя радость была столь же неистова, как и сокрушительно было последовавшее за тем разочарование. Я узнал недавнего дружка; я ждал, что он скажет ехидным голосом: что, допрыгался, колдуненок? Ты побарахтайся, а я посмотрю, как ты тонешь, ладно?
