Сказки для Евы - Игорь Фарбаржевич

Вот вам одно из неудобств, когда День рождения приходится на субботу! Правда, только в тех семьях, где есть праведные евреи.

…Другим неудобством было то, что школьники в этот день тоже учились. Даже первоклашки. Должно было пройти ещё лет двадцать пять, пока, наконец, не только школа, но и вся страна получила в подарок два выходных дня в неделю. И сегодня почти никто из молодых людей не знает о «шестидневках», а о «семидневках», тем более.

Но в те времена, о которых я веду речь, у всего взрослого населения была семидневная неделя – то есть, «вкалывали» люди без выходных. Ибо строить социализм – дело хотя и почётное, но довольное тяжёлое. Хорошо, хоть в школах был один выходной, в воскресенье.

Вот мы и вернулись в начало рассказа, в то летнеевоскресное утро, когда Еве Шварц исполнилось девять лет.

…Гостей ожидалось много, человек двадцать. Впрочем, много это или мало, судить вам. У каждого свой кошелёк и свои гости. Для кого-то и десять человек аншлаг, а для других и полсотни не деньги. Словом, количество гостей – дело сугубо личное.

Кроме детей-родственников, о которых я уже упомянул, Ева пригласила ещё троих соседских ребят – своих давних приятелей по двору – Надю, Тату и Шурку. Надя Пинкензон росла в семье инженера, Тата Маляр в семье партийного работника, а Шурик Холодов был сыном дворничихи Зины, и жили они вдвоём с матерью в подвале старинного четырёхэтажного дома. А ещё Ева позвала трёх своих одноклассников, с которыми закончила первый класс – Лёлю Турчину, Олега Гончарко и Марьяну Клейдман.

В те годы, о которых идёт речь, в первый класс брали строго с восьми лет. И если кто-то родился в октябре, то в школу всё равно попадал только на будущий год. То же самое произошло и с Евой. В сентябре ей было уже больше семи. И хотя родители убеждали директора школы, что их дочь умеет читать, писать и считать, её всё равно взяли в первый класс в положенное время, когда Еве давно исполнилось восемь.

Впрочем, в то время всё было очень строго – если «с восьми», значит, с восьми, и тут уж никакое начальство не переспорить.

…Ева повернула голову к соседней кровати. Там крепко и спокойно спал младший брат Лёвка. Хотя понятие «спать спокойно» было не для него. Одна рука свисала к полу, зато ноги лежали на подушке – там, где должна была покоиться голова в кудрях. И происходил этот «перевёртыш» почти каждую ночь.

Внезапно с небес раздался звонкий голос под музыку скрипки:

– Гоп, гоп! Выше, выше!Ест коза солому с крыши.

Ева вскочила с постели и бросилась босиком к раскрытому окну.

Высоко над двором, среди голубей дяди Коли, кружила старая коза Тася, широко распластав по небу свои белоснежные крылья. На ней сидел весёлый человек неопределённых лет, по имени Янкель-Сирота. Он распевал во всё горло, подыгрывая себе на скрипке.

– Ну, и какое вам до них дело?! Летают себе, и летают! – каждый раз защищала эту парочку от всех недовольных на Городском рынке торговка птицей Маня Гомельская. – Вам шо от этого, холодно? Мне, например, даже не жарко!.. – обмахивалась она газетой.

Точно так же думало большинство жителей. Ведь не вражеский аэроплан, в самом-то деле, летал в небе над Зуевом! А свой городской мешигинэр верхом на козе!

Вот тут уж позвольте за него вступиться!

Рассказ о том, кто такой Янкель-сирота, и о его месте в городе Зуеве

Начну с того, что никакой он не сумасшедший. А то, что любит баловство и разные шутки, то давайте тогда объявим всех детей мешигинэрами! Просто Янкель-Сирота умел делать то, что не умели другие. За это человека уважать надо, даже ценить, ибо второго такого нигде не сыщешь.

Как, впрочем, и самого города Зуева. Он тоже может похвастаться такими невероятными вещами, что – оёёй!.. Впрочем, о самом городе я расскажу позже – отдельно и подробно.

Сейчас же мы говорим о летающем на козе Янкеле.

Сразу после Революции один из ретивых работников ВЧК пытался даже подстрелить летунов, а спустя годы, кто-то из НКВД добивался их ареста. Но из этих идеологически-охотничьих затей ничего не вышло, словно сам Янкель-Сирота и его коза были заговорёнными.

А в прошлом году для порядка председатель горисполкома приказал записать Янкеля в лётный клуб ОСОАВИХИМа, а козу Тасю срочно превратить хотя бы на бумаге в дирижабль. Но так как она летала по одной ей известным траекториям, приказ на следующий день пришлось тихо свернуть.

В конце концов, когда приструнить летунов не удалось, городская власть махнула на них рукой и сделала вид, будто в Зуеве нет и никогда не было никакого Янкеля с его летающей козой! А ведь, на самом деле, Янкель-Сирота заслуживал к себе самого пристального внимания.

Начнём с того, что он был полиглотом и знал не только все языки, на которых говорят сегодня, но и «мёртвые» тоже. На них общались когда-то шумеры, ассирийцы, филистимляне и копты. Таким языком была и латынь. Прошли тысячелетия, древние языки забылись, а Янкель-Сирота все их каким-то непостижимым образом помнил.

Из Москвы и Ленинграда приезжали в Зуев разные профессора – языковеды (ну, и психиатры, конечно) и никак не могли взять в толк: кто его всему этому научил.

И хоть Янкель объяснял, что выучил их сам, так как живёт на свете почти двадцать веков, его ответ только усугублял подозрительное к нему отношение со стороны учёного мира. Каждый проверяющий перед тем, как поставить свою подпись, делал одну и ту же запись в командировочном журнале: «желательно отправить гр-на Янкеля-Сироту на долгое и, главное, интенсивно-принудительное лечение».

И в этом не было ничего удивительного. Любой советский учёный, воспитанный на здоровых и бодрых законах социалистического общежития, не мог бездоказательно верить в такой бред, как «временной телекинез», благодаря чему испытуемый, по его словам, был лично знаком со многими известными людьми мировой истории.

Например, Янкель-Сирота утверждал, что дружил с Улугбеком и знал хана Батыя, что помогал размешивать краски самому Леонардо да Винчи, а ещё, будто плавал на каравелле Магеллана и пил вино с Исааком Ньютоном, закусывая печёными яблоками из его сада. Кроме того, был свидетелем поражения Наполеона Бонапарта при Ватерлоо, а на голландских верфях, во время строительства корабля, устраивал перекур вместе с русским царем Петром Первым. Ну, как вам такое? Понимаю ваше недоумение, но, зная лично Янкеля-Сироту, склонен ему верить. Уж если он что сказал, – значит, так оно и было. В Зуеве таких правдивых людей было двое – он и служка из синагоги реб Хаим. Но о нём рассказ впереди.

Словом, нашествие учёных ни к чему не привело, «заговорённость» продолжала действовать, и Янкель-Сирота, как летал на своей козе, так и летает до сих пор.

…Ева распахнула занавеску и крикнула:

– Привет, Яник! Сегодня у меня День рождения! Прилетай в гости!

Янкель в этот момент хоть и висел в небе, всё же её услышал и приветственно махнул рукой в ответ:

– Я помню! А будет Тасинолюбимое миндальное печенье?!

Ева принюхалась, стараясь уловить в аппетитном облачке с кухни запах миндаля, и радостно сообщила:

– Будет! Бабушка его уже испекла!

– Тогда обязательно прилетим! Поздравляю тебя, малышка!

Надо вам сказать, что и без миндального печенья Янкель-Сирота обязательно прилетел бы в гости – уж очень он любил праздники и веселье! Тут Тася заблеяла, взмахнула хвостом, затрясла бородой, и направила свои крылья в сторону Городского рынка.

А Ева села в постели по-турецки и принялась заплетать косу. И пока её быстрые пальцы ловко наводили на голове неземную красоту, она вспоминала о вчерашнем дне, когда закончились занятия в школе и наступили первые в её жизни летние каникулы.

Учительница Нина Борисовна поздравила класс с окончанием учебного года и пожелала хорошего отдыха. А ещё попросила прочесть много нужных книг, потому что во втором классе, предупредила она, учиться будет труднее, чем в первом. И раздала рекомендованный Наркомпросом список книг для чтения – от Пушкина и Некрасова до Гайдара и Бианки.

С книгами проблем в доме не было. Их собирал отец, а несколько больших шкафов со старинными томами в кожаных переплетах с позолотой на корешках достались им от второго дедушки, Матвея – отца папы. Дедушка Мотя был человеком образованным, широких взглядов, а его отец Натан Моисеевич – прадедушка Евы и Лёвки – был лично знаком с писателем Львом Толстым и художником Николаем Гё.

…Тут в детскую вошла мама Хана. Ханой её называли все родственники и папа тоже. Для детей же она была «мамочкой» и «мамулей». А вот в больнице, где мама работала хирургом, все коллеги и больные обращались к ней официально – Анна Павловна.

Мама была небольшого роста, очень изящная, и этим ставила в тупик некоторых «доброжелателей», которые утверждали, что еврейские женщины, по своей природе, всегда толсты и безобразны. А ещё у мамы были рыжего цвета пушистые волосы, разбросанные по плечам, и даже в пасмурный день они походили на копну «домашнего» солнца.