Люби меня нежно. И сердца боль - Анна Климова

— Зато это его кроссовки, — перестав смеяться, ответила она.

Они тогда крепко разругались. Тамара с твердой убежденностью, что подруга — «круглая дура», а Светка с тихой покорностью, но уверенностью в своей правоте. Она не могла иначе. Возможно, даже боялась каких бы то ни было перемен в своей жизни и той новизны, которую ей предлагала Тамарка. Сын Вадик, дом и работа стали ее жизнью, и другой она не хотела.

Но их ссора не продолжилась слишком долго. Тамара, прикипевшая сердцем к подруге, нуждалась в понимании, которое не находила среди своих «крутых» знакомых. А Светка просто не умела долго хранить обиду. Как ни в чем не бывало она пригласила подружку на свой скромный день рождения, и Тамарка с радостью примчалась, привезя с собой кучу подарков. Не вспоминали о причине ссоры. За рюмочкой и общими воспоминаниями забылись обиды, вспомнилось смешное и грустное, песни старые про «миллион алых роз»…

Вспомнив про наполнявшуюся ванну, Светка бросилась из кухни. Согревшись у батареи, купаться расхотелось. Да и до прихода сына оставалось мало времени.

Вытащив пробку из ванны, она пошла переодеваться. По дороге ее застал телефонный звонок. Звонила Тамарка.

— Привет, подруга! Хотела с утра позвонить, да не застала. Ну, так как, мы с тобой договорились насчет Олега? Присмотришь за этим охламоном, да, Светочка? Ключи у тебя есть, деньги на продукты я оставила в шкатулке, ты знаешь где… Слушай, ты точно не хочешь поехать с нами? А то еще не поздно билет заказать.

— Нет, нет, нет, Тамарочка! — запротестовала Света. — Что ты! У меня отпуск только в мае…

Это была смехотворная отговорка. Они обе это понимали. Тамара каждый раз, как только уставала от слякоти и холода родной страны, запросто брала билет до Флориды или на Карибские острова и катила с семьей к солнцу, при этом неизменно предлагала Свете лететь вместе, а Света с той же регулярностью отказывалась под разными предлогами.

Вот и сейчас Тамарка истомилась по песку и теплому морю, а Олег наотрез отказался лететь «в разгар занятий».

— Он же, паршивец, желудок себе пиццами этими угробит. Ты уж присмотри за ним, зайка. И тех сучек, которых он в дом притащит, гони в шею! От моего имени, не бойся. После них потом не то что духов, мебели не досчитаешься. А будет возмущаться, я приеду сама ему ввалю, гаду! Господи, что за наказание на мою голову! Машенька вот просто золотко, а не дочь, а этот…

Света знала, что Тамарка ругалась только для того, чтобы душу отвести, а на самом деле любила сына больше, чем младшую дочь, приторно-послушную девицу, чувства и взгляды которой были отшлифованы стараниями самой Тамарки, музыкальной школой, курсами вышивания, сладкими романами в мягких обложках и журналами мод.

— Ну, добренько, Светланка. У нас через час самолет, а у меня еще чемоданы открыты. Пока, хорошая моя. Да, как там твой обормот? Мой пакостник сессию вроде хорошо сдал. Уж как я его пилила, как над душой стояла, так ему все как об стенку горох! На уме только бабы. Так как Вадик?

— Нормально, — улыбнулась Света. — Это у него ответ такой на все вопросы. Раньше все рассказывал. Где был, что делал, с кем ругался, с кем мирился.

— Э-э, милая, нашла о чем бедовать! — засмеялась в трубку Тамара. — Яйца мехом обросли — мамка побоку! Все они такие. Теперь свои секреты они нашептывают какой-нибудь мокрощелке.

— Да, Тамарочка, хотела узнать: Вадик был сегодня у вас? Что-то он сегодня задерживается, — со скрытым беспокойством спросила Света.

— Боже ты мой, он уже взрослый мужик, а ты все еще по часам проверяешь, когда он домой явится. Жрать захочет, придет. Моего, кстати, тоже нет. Я лично перестала волноваться за Олега в тот момент, когда ему стукнуло четырнадцать, так как поняла, что сидеть до трех ночи на кухне и пить валерьянку — себе дороже. Сколько ни говори, что мать волнуется, ему хоть бы хны. Ох, ладно, все, а то как начну болтать, до утра не остановлюсь. Все, пока, Светочка! Буду позванивать, счастливо!

— Счастливо, и хорошо отдохнуть, — откликнулась Света в трубку.

Потом, томно и радостно потянувшись, отправилась на кухню. Быстро почистила картошку, бросила в шипящее на сковороде масло котлеты, сверх программы напекла блинчиков.

Она любила возиться на кухне в ожидании сына. Сын был для нее всем в этом мире. Ради него она терпела мелкие неудобства. Приучила себя просыпаться без будильника, двигаться по маленькой квартире бесплотной тенью. Когда он был маленьким, она терпеливо отвечала на все его вопросы, читала ему сказки, стихи, придумывала забавные игры, истории, странные праздники (такие, как день рождения сказочного Крокодила Гены). И вообще Света была странной женщиной. К этому мнению склонялись и соседи, и те, кто рядом с ней работал. Но она вовсе не замечала своей странности. Света жила, как путник, умиротворенно идущий к своей цели, не замечая ни неудобств, ни злобы людской, ни насмешек, ни пренебрежения, ни грозных окликов.

Она жила сыном, его проблемами, заботами, болезнями, радостями и огорчениями.

С безумной, необъяснимой радостью Света наблюдала, как он разрисовывает обои карандашом, как ест, спит, играет. С восторгом следила, как в его глазах зажигается понимание, интерес и разум.

Для нее не было больше счастья, чем впервые обнять его после нескольких самостоятельных шагов, которые он проделал навстречу ей, протягивая ручки и лепеча что-то на своем счастливом детском языке.

Она чувствовала себя самой гордой мамой в толпе других мам, которые привели своих малышей в первый класс.

Она терпеливо шла чуть позади него, подбадривая, помогая, ласково наставляя и укоряя, если он делал что-то не так.

Все остальные мужчины перестали для нее существовать. Да и не сказать, что у нее была масса поклонников. Света была не очень красива. Впрочем, таково было первое впечатление, менявшееся, стоило только заговорить с ней. Она обладала чем-то таким, что компенсировало ее некрасивость, сглаживало угловатые черты лица, выправляло нос, делало выразительнее глаза. Была ли это неизменная доброжелательность, желание помочь, выручить, поддержать, выслушать, способность дать дельный совет — трудно сказать. Но тогда проступал другой образ, который, казалось, прятался под маской некрасивости.

Света услышала звук открывшейся двери и крикнула:

— Вадик, это ты?

— Да, мам!

— У меня сейчас все будет готово. Умывайся пока.

Она суетливо накрыла на стол. Быстро нарезала салат из последних оставшихся двух помидоров.

Сын вошел и поцеловал ее.

— Привет, ма.

— Здравствуй, сынок. Садись.

Вадим послушно уселся на табурет.

Что-то насторожило ее в поведении сына, но она не подала вида, что заметила это. Поставила перед ним блюдо с картошкой, котлеты, хлеб, салат, блинчики, кефир.

— Ты уже ела?

— Ешь, ешь, я потом. Ты же знаешь, что вечером я только кефир пью. И так уже ни в одно платье не влезаю. Еще немного, и разнесет, как Ольгу с третьего этажа. Она после беременности вон какая пышка стала. Поперек себя шире.

Сын только усмехнулся и покачал головой.

— А сегодня тетя Тамара на юг собралась. Звонила только что. Просила за Олегом присмотреть. Кстати, чего это ты задержался? Опять с Олегом куда-то ходили?

В другое время она бы не задала этого вопроса, так как знала, что Олег частенько сманивал ее сына в ночные клубы или в «кабаки», как они выражались. Правда, говорилось: «Мы пойдем в кино», но она знала, что после кино коньяком обычно не пахнет. Также она не задавалась вопросом, откуда у сына деньги, полагая, что раз Олег приглашает, значит, платит он. Поначалу она осторожно возражала, говорила, что это нехорошо, но Вадик настойчиво и даже, как могло показаться со стороны, резко попросил ее не беспокоиться на этот счет. Резкость сына она не пожелала заметить, но больше не допытывалась ни о чем.

Но сейчас Вадик выглядел очень странно. Она отметила это интуитивно, помимо своей воли. Обеспокоило ли ее то, что ел он вяло, или то, что ни разу не поймала его взгляд — в этом Света не отдавала себе отчета. Хотя, конечно… Сын не мог не видеть, как Олег бросает деньги родителей направо и налево, посещает шикарные клубы и рестораны, одевается в лучших магазинах, не появляется на улице без сотового телефона. Она понимала, что это не могло не унижать.

А ей, чтобы купить Вадику хорошие зимние сапоги, пришлось два месяца откладывать большую часть получки.

Они никогда не поднимали вопрос денег. Вадик просил деньги, но не так часто. Да и она за эти дурные годы научилась виртуозно экономить (правда, вся экономия сводилась к полному игнорированию своих собственных нужд). Но эта тайная невысказанность, эта нищета, дамокловым мечом висевшая над их кошельком, иногда приводила в отчаяние даже ее.

Вадик ничего не ответил.

Ею овладело странное возбуждение, какое бывает у людей, старающихся через силу разрядить обстановку, внести в нее свой наигранный задор, призванный замаскировать нечто тяжелое и непонятное, нечто грозное и неотвратимое.