Каролинец - Рафаэль Сабатини

И без того отталкивающая физиономия Чини болезненно посерела. Он облизал губы и дрожащим голосом закричал:

– У них нет никаких доказательств, никаких!

– Когда есть уверенность, доказательства не имеют значения.

– Имеют! Имеют значение! – Чини вскочил, хрипя, как загнанный зверь, – они не посмеют расправиться со мной без суда – законного суда – и знают это! Что вы имеете против меня? Какие обвинения? Я дважды представал перед комитетом, но они не предъявили мне ничего такого, что посмели бы передать в суд.

– Мне это известно, – спокойно ответил Лэтимер, – и именно поэтому меня прислали сообщить, что завтра утром комитет отпускает вас на свободу.

Заросший многодневной щетиной рот Чини раскрылся от изумления. Тяжело дыша, он уставился на Лэтимера и дрожащими руками ухватился за край грубого стола.

– Они… выпускают меня?! – хрипло выговорил он. Его поведение стало постепенно меняться. Теперь, когда забрезжила гарантия освобождения, в его тоне засквозило даже некоторое злорадство. Он засмеялся, как пьяный, брызжа слюной, – Я знал это! Я знал – они не посмеют учинить расправу. Если бы они это сделали, им бы не поздоровилось. Они ответили бы перед губернатором. Нельзя расправиться с человеком просто так.

– Комитет понимает это, – вежливо согласился Лэтимер, – поэтому мне и разрешили прийти сюда. Однако вы чересчур обольщаетесь, мой друг. Не будьте столь опрометчивы, думая, что все безнаказанно сойдет вам с рук.

– Что?! Что? – Злорадство Чини опять сменилось ужасом.

– Я отвечу вам. Завтра утром, когда вас освободят, вы увидите меня – я буду ждать за воротами тюрьмы. А со мною – не меньше сотни городских парней; все они Сыновья Свободы, все извещены о намерении комитета и не позволят вам продолжать свой грязный шпионаж. Их ни в коей мере не смутит то, что комитет не решился вас осудить, ведь не сможет губернатор привлечь к ответу толпу. Догадываетесь, что тогда произойдет?

Бегающие глаза Чини остекленели, лицо застыло, а рот был разинут в безмолвном крике.

– Деготь и перья! – рассеял Лэтимер последние сомнения в его охваченном паникой мозгу.

– Господи! – заскулил Чини. Колени у него подогнулись, и он плюхнулся на скамью, – Боже!

– С другой стороны, – невозмутимо продолжал Лэтимер, – может статься, там и не будет никакой толпы, и я один встречу вас и пригляжу, чтобы вы покинули Чарлстон без ущерба для здоровья. Но это зависит от вас, от желания по мере сил исправить причиненное вами зло.

– Что вам нужно? Ради Бога, чего вы хотите? Не мучьте меня!

– Вы меня не знаете, – ответил Лэтимер, – я скажу вам свое имя: меня зовут Дик Уильямс. Я был сержантом у Кекленда.

– Вы никогда им не были! – воскликнул Чини.

Лэтимер многозначительно улыбнулся.

– Для того, чтобы избежать дегтя и перьев, необходимо поверить в это. Убедите себя, что я – Дик Уильямс и был сержантом Кекленда. Мы вместе нанесем завтра визит губернатору, и там вы сделаете то, что я прикажу. Если же поступите по-другому, то за воротами поместья губернатора встретитесь с моими парнями. – И он перешел к подробностям, которым Чини внимал, как зачарованный. – А теперь решайте, как вы поступите, – дружелюбно закончил мистер Лэтимер. – Я не собираюсь ни принуждать вас, ни переубеждать. Я предлагаю альтернативу и оставляю за вами свободу выбора.

Глава III. Губернатор Южной Каролины

Мистер Селвин Иннес, секретарь лорда Уильяма Кемпбелла в бытность того губернатором провинции Южная Каролина, вел переписку с некой дамой из Оксфордшира. Письма его отличались полнотой, изобиловали подробностями и, вместе с тем, были весьма тенденциозны. Они, по счастью, сохранились и дают представление о личном взгляде их автора на события, развивавшиеся при непосредственном его участии; их можно считать memoires pour servirnote 10 – это не та история, которая обязана ограничиваться лишь более или менее общим очертанием актов человеческой драмы и вынуждена касаться только главных исполнителей.

В одном из этих многословных писем есть такая фраза: «Мы сидим, как на вулкане; в любой миг могут извергнуться огонь и сера, а мой хозяин озабочен исключительно своей прической и покроем мундира и ничего не предпринимает – лишь любезничает с дамами на концертах да не пропускает ни одних скачек в округе».

Этот и многие ему подобные отрывки из эпистолярных опусов секретаря свидетельствуют о недостаточно доброжелательном и искреннем отношении к дружелюбному, довольно великодушному и не слишком удачливому молодому дворянину, которому он служил. Но, собственно говоря, секретарь – всего лишь разновидность слуги – интеллектуального слуги – а слугам, как известно, хозяева никогда не кажутся героями. Сейчас, когда с момента описываемых событий прошел большой промежуток времени, мы оцениваемих более объективно и понимаем, что мистер Иннес был несправедлив к его светлости. Твердолобое английское правительство переживало кризис, и на молодого губернатора свалилось непосильное бремя ответственности. Будучи, вопреки мнению мистера Иннеса, человеком мудрым, он с унылым юмором предавался созерцанию происходящего и проводил время, как умел, в ожидании либо когда спадет напор обстоятельств, либо когда прибудет сил, чтобы его вынести.

Несмотря на то, что будучи верным слугой короны, он привык повиноваться не задавая вопросов, его натуре претило подобострастие. Лорд Уильям не находил для себя ответа на сложный вопрос о причинах неурядиц в империи, а после того, как взял в жены девушку из колонии, до некоторой степени утратил предвзятость своего официального положения и незаметно перешел на позицию большинства обитателей не только колоний, но и метрополии. А большинство считало, что несчастья и беды будут неизбежно сопутствовать политике кабинета, послушного воле своенравного, деспотичного монарха, который лучше разбирается в разведении репы, чем в делах империи. Кемпбелл не мог отделаться от ощущения, что правительство, которому он служит, пожинает плоды, посеянные Гринвиллом с его законом о гербовом сборе, и упрямо держится политики, пропитавшей, по выражению Питтаnote 11, горностаевую мантию британского короля кровью его подданных. Лорд Уильям понимал – да это и не требовало особой проницательности – что угнетение порождает сопротивление, а сопротивление провоцирует еще большее угнетение. Поэтому он, пока мог, старался держаться в тени событий и не намеревался выполнять жесткие указы, поступающие из-за океана; он все еще надеялся на примирительные меры, с помощью которых рассчитывал восстановить согласие между материнской державой и ее доведенным до неповиновения детищем; а потому лучшее, что ему оставалось – вести себя беспечно и приветливо, будто он не правитель, а благодарный гость колонии. Он открыто появлялся на скачках, балах и других развлечениях со своей, как писал мистер Иннес, колониальной женой и закрывал глаза на все, что попахивало антиправительственной деятельностью.