Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Мы с Лукой Месхи допивали “Кахетинское № 8”, каждый из нас пьяно прочел строчку из Галактиона, и Лука продолжил свой рассказ:

– Санитар и его напарник были аферистами, разъезжавшими по маленьким городкам под видом Красного Креста. Собранную кровь они выгодно продавали в госпиталях. Думаю, что санитар-кровопийца, как он себя называл, мог стать моим папой, но не успел, его опередил решительный “лунный незнакомец”.

В ночь, когда я был зачат, мама смотрела, как я говорил, в деревенском клубе концерт. В этот раз показывали отрывки из пьес Шекспира. Черный Отелло душил в постели белую Дездемону. Юный Ромео говорил о любви, стоя под балконом Джульетты, потом перебирал струны мандолины. Мама, завороженная, смотрела на сцену, повторяла шепотом монологи влюбленных. После концерта в клуб должен был заехать дедушка Иосиф. Он очень любил свою дочь и следил, чтобы ее никто не обидел, особенно сейчас, в пору ее прощания с детством. Крупные ноги, крупный зад, большие зеленые глаза, пышная грудь Лауры могли свести с ума кого угодно. Даже конь почтальона как-то не удержался и лизнул потный мамин зад, когда та собирала оставшиеся перезрелые виноградные гроздья. Лизнул и не смог оторвать язык от маминых прелестей. Виноградари хохотали.

Дедушка Иосиф не пришел в ту ночь в клуб – он проспал. Лаура ждала-ждала своего отца, потом пошла домой одна. В сухой траве мерцали светлячки. Мама уколола палец. Дальше знаешь, что произошло.

Лаура, завороженная, смотрела на то, что делал актер. Минут через шесть в природе образовалось нечто, что смело можно назвать моим приходом в этот мир.

“Он был бледным”, – сказала Лаура своей подруге Медее, которой первой раскрыла сладчайшую жуткую тайну.

– А если будет ребенок? – спросила Медея.

Лаура разинула рот. Немая сцена длилась так долго, что мне захотелось крикнуть: “Я уже есть!”

– Расскажи еще раз, как это было? – попросила Медея.

– Он уложил меня на траву. Осторожно. Всё делал осторожно. Трусов на мне не было, я их терпеть не могу, ты знаешь. Потом во мне что-то взорвалось, как бомба, нет, как динамит, – помнишь, на Базалетском озере бросили динамит, и рыбы взлетели в воздух? Вот так разлетелись в разные стороны мои ноги, живот, сердце, груди.

Медея закрыла глаза, желая яснее представить этот взрыв.

Девочки ходили по пустой столовой, где Медея помогала своему отцу-буфетчику чистить лук, картошку, потрошила рыбу.

– Я забыла сказать, он нес гуся, мертвого, – добавила Лаура.

– Мертвого?

– Да.

– Тогда это действительно был актер. Они воруют ночами дичь, душат и увозят в город.

– Зачем?

Вошел папа Медеи Титико Лазишвили. Девочки замолчали.

Вскоре Лаура, убедившись, что в ней затаился я, решила от меня избавиться. Она с Медеей тайно поехала в городок металлургов Чиатура, где добывали марганец. Врач-гинеколог тщательно помыл руки, стал кипятить инструменты. Мама сидела в гинекологическом кресле, и я с ужасом всматривался в действия гинеколога. Я хотел кричать, как, наверное, кричат слепые котята, которых несут топить в реке. “Оставьте меня в живых, может, я буду Эйнштейном, Кассиусом Клеем, Гагариным, может, Джиной Лоллобриджидой или… Не убивайте меня!” Удивительно, но меня услышали там, выше облаков…

Ожидая, пока прокипятятся орудия моего убийства, гинеколог вышел во двор покурить. Неожиданно рядом остановилась пыльная машина, из которой раздались три выстрела. На халате несчастного гинеколога появились три пунцовые розы, он упал. Позвал санитарку: “Скажи девочке, что я не сделаю аборт. Пусть рожает, так хочет Всевышний”.

Врач был сван, всем известны их родовые разборки. Язык не поворачивается сказать: спасибо, дорогие сваны! Но что в таком случае можно сказать?

Не буду считать число пощечин, которые надавал дочери лиойский милиционер Иосиф, узнав, что та забеременела. Когда страсти приутихли, Иосиф решил действовать.

– Мы объездим все театры, ты должна узнать этого негодяя!

Иосиф поспешно сунул в пустую кобуру револьвер. Мир театра был для него незнаком, поэтому на всякий случай он решил прихватить верного стального друга. Первое время Иосиф пытался скрыть тайну дочери от родственников, от односельчан, но деревня Лио быстро узнала о случившемся. Строгие вековые традиции не допускали мысли, что у ребенка не будет отца. “Ничьих детей” в Лио никогда не было. Иосифу, олицетворяющему закон и порядок, легче было застрелить дочь, застрелиться самому, чем дожить до дня, когда родится этот “ничейный”.

Иосиф пошел в клуб. Директор клуба Акакий Гугунава был полупридушен в своем кабинете, словно был виноват в том, что среди артистов, игравших в мае, оказался совратитель невинной девушки Лауры Квирикадзе. Акакий, с шеи которого Иосиф не убирал стальные пальцы, разыскал список актеров, посетивших деревню три месяца назад. Прочтя фамилии, сказал:

– Это не мог сделать кто-нибудь из них. В тот раз приехали такие хилые, а с твоей дочкой чтоб справиться, нужен…

– Кто? – спросил Иосиф настороженно.

– Смотри! – Акакий ткнул пальцем на плакат старого фильма с Юлием Бриннером. – Одни мышцы! Этот бы мог, а эти наши… Не знаю. Когда твоя Лаура ходит по улице, в ней всего так много…

Иосиф растерянно смотрел то на обнаженный торс Юлия Бриннера, то на директора клуба, не зная, как реагировать.

Акакий налил вина, велел клубному аккордеонисту принести закуску. Аккордеонист играл душещипательные мелодии.

– Насыпь пепел на мою седую голову, – бил милиционер по своей круглой, как бильярдный шар, голове. – Я опозорен. Мой род опозорен.

И вот мотоцикл с пьяным Иосифом, женой и дочерью уже мчится в дождь, сверкают молнии, гремит гром… Вот они сидят в зале Потийского драматического театра… При входе Иосиф грозно спросил билетера:

– Партугимов сегодня играет?

Фамилия этого актера стояла первой в списке директора лиойского клуба.

– Играет, – подтвердил билетер.

Спектакль уже начался. Иосиф заметил, что в задних рядах пили водку из горлышка.

На сцене шел снег, ветродуй гнал снежинки в зрительный зал. Это было странно, так как показывали спектакль “Отелло”. В Венеции шел снег, и черный мавр ходил в завывающей пурге босиком и спрашивал Дездемону, куда она девала платок, который когда-то он подарил ей. Дедушка Иосиф провалился в сон. Бабушка Натали обалдело смотрела на зимнюю вьюгу, на черного человека, который таким прекрасным голосом страдал от несправедливости белых людей и мелочно ревновал к жене. Крупные слезы покатились у бабушки из глаз. Дедушка громко храпел. На храп обратил внимание венецианский мавр. Он сделал паузу в монологе и попросил Натали разбудить “этого мудака”. Так и сказал прямо со сцены, тыча пальцем в дедушку. В задних рядах засмеялись. Иосиф, услышав слова Отелло, приподнялся на стуле.