П. А. Кулиш. Биографический очерк - Борис Гринченко

В “Основе”, как уже сказано, печатались стихотворения Кулиша. В 1862 г. он собрал их в один сборник, озаглавленный “Досвиткы”/ [5] После “Кобзаря” Шевченко это лучший сборник малорусской поэзии, который всегда будет читаться земляками поэта. Весь этот небольшой томик это — поэтическое воззвание к пробуждению от духовного сна:

Ой ударю зразуУ струны жывыи:Прокыньтесь, вставайте,Старыи й малыи!Вищуванням новымМое серце бьеться,Через край из серцяРидне слово льлеться.

Поэт воскрешает перед нами своим поэтическим словом мученические образы предков, боровшихся за лучшие идеалы народа и сложивших голову в этой борьбе. Печально звучит песнь поэта при воспоминании об этих могилах, но не одною печалью наполнено его благородное сердце. На угрозы польских панов карать страшными муками всех, кто восстаёт за свободу, от отвечает:

Нехай буде, нехай буде,Колы Божа воля,Щоб росла в боях кривавыхУкраинська доля!Нехай знають на всим свити,Як мы погыбалыИ, гынучы, свою правдуКровью запысалы.Запысалы, — прочитаютьНепысьменни люде,Що до суду из шляхетствомЗгоды в нас не буде.Покы Рось зоветься Россю,Днипро в море ллеться, —Доты серце украинське.С панськым не зживеться!

Среди длинной галереи исторических лиц поэт выбирает для изображения такие рыцарско-благородные фигуры как Немирич и рисует с него своего Голку в поэме “Велыки проводы”. Голка, это — немного Немирич, немного сам Кулиш:

Ой засию я надииИ думы высокиУ козацький, у лыцарськийНатури широкий.

так думает он.

Збудуеться церква нова,Пид небо знесеться,Як истины вичне словоНа ввесь мыр прольлеться,Як забудуть братив браттяМужыкамы звати,Як у всих нас на ВкраиниОдна буде маты.

С такими мыслями и чувствами идет Голка защищать народную свободу и истину. Но слишком высоко стоял он по сравнению с своим народом, не избавившимся еще от чувств племенной вражды, и народ не может его понять. Голка умирает от рук своих же братьев, и брошенное в Днепр-Славуту его великое сердце

Ростерзане, кривавееБъеться пид водоюИ всю воду исповняеДумою святою.

Но не все могут прозреть сердцем в эту тайну родной реки:

Прозирають у СлавутуЗ устя до вершыныНе спанилы, не схлопилыДиты Украины.

От прошедшего поэт обращается к настоящему, и печально звучат его струны:

Ой нимуе, ой сумуеНаша вбога хата,Що багатый одцуравсяУбогого брата!Помынаю усих мертвых,А по жывых плачу,Що никого я жывогоСеред ных не бачу.

Но нет, есть и живые. Уже выростают те, которые приближают на земле царство истины. У этих людей одно дело.

Святу правдуСияты в народиИ этим делом —Доказаты,Що мы - ридни диты.Тых велыкых, що за правдуГынулы на свити (Стр 36-37-я 2-го изд.)

“Досвиткы” — это плач над тяжелым прошедшим и настоящим и, вместе с тем, это призыв к лучшему, светлому будущему.

Ой скоро свит буде,Прокынуться люде,У всяке виконцеЗасияе сонце.

И чтобы это сонце засияло — он работает неутомимо. Кроме “Основы”, он печатает еще в “Черниговском листке”, составляет малорусский словарь и т. п., и т.п. Его деятельность доставляет ему тогда популярность и уважение среди земляков и неземляков, он свой и в Киеве, Полтаве, Харькове, Чернигове, и в Петербурге и Москве. Его имя повторялось среди малорусской молодежи, а его портреты отпечатлевались не только на бумаге, но и в сердце не одной “панночки”, начинавшей любить родное слово, и поэт имел право сказать о себе.

На далекий Украини.Не одна, не дви дивчыныРади мене прывитаты,До серденька прыгортаты.В речах душу вылываты,Братом, татом называты (Досвиткы, 46).

Юмористы слагали шутливые рассказы о почитании, которым пользовался тогда Кулиш среди своих поклонников и поклонниц.

Но между этими цветами было много и терний, и часто весьма чувствительных и очень вредивших делу. Этим, между прочим, объясняется то обстоятельство, что “Основа”, выйдя в 22 книжках, должна была приостановиться, не закончив второго года. Пока еще трудно разобраться в той путанице недоразумений, которая произошла тогда среди кружка "Основы" в Петербурге. Кое-какие пояснения по этому вопросу дает г. Мордовцев в своей книжке "За крашанку — пысанка" [6], но все же еще больше остаётся неразъясненным. Не указывая подробности, которые заняли бы слишком много места, скажем только о том впечатлении, какое получается хотя бы от чтения напечатанных у г. Мордовцева писем Кулиша и Костомарова. Было, кажется, то, что часто бывает в подобных случаях. Искренний, сильный и талантливый человек всецело отдает себя деятельности для известной идеи. Вокруг — люди меньшие и по таланту, и по преданности идее. Сильный человек и видит дальше их, и работает больше и лучше их и вследствии этого хочет пользоваться большими правами, т. е. большею самостоятельностью в своей работе. Но толпа как раз этого и не хочет позволить. Окружающие с удовольствием предоставляют ему право работать, но желают, чтобы работа производилась по их указке, пусть он, пожалуй, пользуется и некоторой известностью, но не слишком большой ведь тогда будут думать, что только он все и делает и что он умнее всех. А он и в действительности умнее всех и не хочет отказываться ни от своего ума, ни от тех прерогатив, которые последнему принадлежат. Здесь и конфликт. С одной стороны начинаются крики о “чрезмерном самолюбии” и “диктаторских наклонностях”, а с другой — жалобы на толпу, не понимающую избранных умов, и пр. Видя это непонимание, сильный человек еще более убеждается в своей справедливости и совершенно перестает обращать внимание на мнения других. Для него исчезает критика, в нем одном уже совмещается и творец, и критик собственного творчества. Поэтому, делая ошибку и слыша со всех сторон, что это ошибка, он все же не верит никому, и думает, что его ошибка — открытие сильного ума, еще не понятое обыкновенными людьми. А обыкновенные люди, видя ошибки, в свою очередь начинают полагать, что у сильного человека и нет ничего, кроме ошибок, и оставляют его.