Князь Ядыгар (СИ) - Агишев Руслан

– Брат, они снова бьют в северную стену. После вчерашнего штурма она и так вся в трещинах. Урусуты же притащили настоящего огнедыдащего монстра. Слышишь, как они стреляют? – оказавшийся рядом со мной мальчишка и упорно называвший меня братом, с надеждой заглядывал мне в глаза. – Что нам делать? Отец погиб и теперь ты правитель Казанского ханства. Брат?

Кубок при этих словах только чудом не выпал из моей руки. В самый последний момент скользнувшие по рукояти пальцы сжали металл. «Казанское ханство! Казань! Русский князь! Пушки! Картина маслом!». Вот теперь картинка окончательно сложилась! Я оказался в Казани, которую пытался взять штурмом царь Иван Васильевич, будущий Грозный. Неясным, правда, оставался вопрос, а какой, собственно, это по счету штурм? Ведь от ответа на этот вопрос зависел и ответ на вопрос – сколько нам еще осталось жить под этим синим–синим небом?

Бросив занимавший руки кубок мальчишке, я резко развернулся и подошел к краю крепостной стены. Нужно было срочно выяснить, может ли крепость еще сражаться. Если да, то слава Богу, у меня будет небольшая передышка во всем разобраться и все хорошенько обдумать. В противном же случае, судьба моя и всех, кто мне доверился, будет незавидна!

– Давно они начали стрелять? – выкрикнул я куда-то в сторону, нисколько не сомневаясь, что вопрос будет услышан и мне ответят. – С сегодняшнего утра. Хорошо. Сколько раз стрельнули?

Выходит, еще не все орудия и царя прибыли на место. Насколько я помнил, для штурма казанской крепости русскими войсками было выставлено более сотни пушек самого разного калибра. Самыми опасными были крепостные орудия, ядрами которых и была разрушена часть стены. Спасибо, они еще и стреляли в сутки раз или два.

Оказалось, крепостное орудие, тот самый монстр, который так испугал моего младшего брата, пальнул лишь один раз. Как раз после стрельбы из этого многотонной пушки, ядром попавшей в верхнюю часть башни, меня и контузило. «Пока был лишь один выстрел... Я конечно толком не помню, что тут и как должно быть, но вроде время у нас еще есть. Может пара дней, а может и целая неделя еще в запасе. Это как повезет».

– Как у нас с припасами, водой? – я заметил, что отвечал мне всего лишь один – тот самый здоровенный воин с густой черной бородищей. – Раненых много?

С водой и припасами все оказалось довольно неплохо, несмотря на то, что вчера царским инженерам удалось подорвать башню над одним из подземных колодцев. Хуже было с защитниками крепости, потери среди которых от огнестрельного огня были просто катастрофическими.

– Паршиво, – протянул я, перегибаясь через парапет и внимательно разглядывая местность перед воротными башнями крепости. – А вот это уже не паршиво, а хреново.

Борода, которого, как оказалось, звали Иса, мгновенно среагировал на мой тон и тоже перегнулся через стену. Я показал ему на бревенчатые конструкции, что царские воины спешно возводили напротив башен. Квадратные, из мощных массивных бревен, они совсем не были похожи на домики для отдыха.

– Это туры, господин, – буркнул Иса, хищно скаля зубы; было видно, что он уже давно точит зубы на эти укрепления. – Ваш отец, да будет к нему милостив Великий Аллах, уже пытался сжечь их на южной стороне крепости. Но предатели, да сожрет Иблис их внутренности, все передали урусам и нас встретили почти у самых ворот. В крепость вернулась едва ли четверть из тех, кто вышел за ворота.

Тур, гуляй-поле, передвижные башни, кто же не слышал про это? Их использовали и греки, и римляне, и византийцы. Правда, нам от этого было не легче. Ведь Иван свет-Васильевич на них собирался и пушки затащить, что означало каюк! «Б..ь. Казань – это деревянная крепость, которую пушки рано или поздно разнесут по бревнышку. Если мы хотим еще немного пожить, то с ними нужно как–то решать вопрос. Кровь из носу. Судя по всему, завтра или крайний срок послезавтра они все достроят. Потом поставят пушки и все, амбец! После недели знатного артобстрела здесь останется только трупы выносить. Если же начнут каленными ядрами пулять, то мы и в первый день стрельбы сгорим. Хотя им ведь головешки не нужны. Васильевичу нужна крепость со всем ее содержимым, с золотом, серебром, восточными пряностями и тканями. Короче, ждать штурм надо».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

От все ярче и ярче открывающихся перспектив или сгореть заживо или быть насаженным на пику или саблю русского (представляете, русского) воина, меня так знатно качнуло, что я едва не свалился со стены. «Черт, черт... Что делать? И ждать опасно, и что делать не понятно! Может посоветоваться с кем-нибудь? И с кем? С местными? Маразм! Меня же при первом признаке страха или малодушия свои же беки сместят. Этим волкам только дай повод. Стоп!». Не знаю, что мне прочистило мозги – ощущение неотвратимо надвигающейся гибели или гнетущее меня отчаяние? Однако, меня вдруг осенило. «Вот же я олух царя небесного! Есть же выход! Картина! Я же, как пить дать, попал сюда из-за картины! Этот чертов телепорт выкинул меня сюда, а значит сможет закинуть и обратно». В те мгновения эти лихорадочные соображения казались мне довольно логичными. Раз картина отправила меня в прошлое, значит картина отправит меня обратно, в мое время. «Картину нужно найти...».

Я резко обернулся назад и начал обшаривать взглядом стоящих рядом, словно кто-то из них притащил с собой на стену какую-нибудь картину. Вздрогнувшую толпу придворных и воинов явно впечатлил мой полубезумный взгляд. Кто-то из слуг даже сразу свалился ниц и, поскуливая от страха, закрыл голову руками. Для них все было ясно, как день: хан в гневе и ищет виновного. Тому же кто разгневал казанского хана, то есть меня, было не позавидовать. Обычно такого бедолагу ждала яма со змеями или клетка со волками.

– Где? – вырвалось у меня. – Где она...

И тут до меня дошло, что никакой картины тут и быть не может. Конкретно, здесь в крепости, вообще нет ни каких картин. «Б...ь. Им же нельзя изображать живых существ. Поэтому мусульманская живопись практически вся развивалась через каллиграфию. Вот же дерьмо!».

Махнув рукой на стоявших в ожидании придворных, я отвернулся к стене, и тут мой взгляд остановился на копошившихся внизу русских ратниках. Некоторое время я бессмысленно разглядывал это море людей, лошадей и повозок, пока, наконец, не замер.

– Это шатер уруского князя, – негромко проговорил Иса, заметив, что я уставился на высокий темный шатер в окружении десятка или двух всадников. – А вон и он сам, – воин вытянул палец в кольчужной перчатке в сторону высокого нескладного всадника на светлом жеребце.

Я же молчал, боясь вспугнуть внезапно пришедшую мне в голову мысль. «Картины, живопись... Дебил с дипломом! Тормоз! Вот же где все это надо искать!». Прикрыв глаза, я стал лихорадочно вспоминать все, что имело хоть какое-то отношение к живописи этого периода. «Так, так... Московское княжество, XVI век, царь Иван Грозный. Так... Светской живописи в стране, как таковой еще не было. Парсуна или светский портрет появляется лишь в начале XVII века или может даже в конце XVI века. До этого времени русская живопись развивалась только в русле иконописи. Грек, Рублев, Дионисий... Что там еще?». Память, получившая очередную дозу стимулятора в виде здоровенной дозы адреналина, начала быстро выдавать одну порцию сведений за другой, одну за другой. «Значит, сейчас картины существуют лишь в виде икон. Ну, собственно, и что? Какая разница? Все равно это картина! Надо попробовать. Кто знает, вдруг я смогу найти портал и в здешних картинах? Надо попробовать... Если же ничего не выйдет, у нас есть литовские, польские, германские живописцы. Эти прощелыги уж точно рисуют светские картины. Словом, здравствуй «добрый» Иван Васильевич...». В любом случае это был шанс. Пусть шанс был небольшой, призрачный и связан он был с человеком, которого в мое время и в России и за рубежом объявили одним из самых жестоких бесчеловечных тиранов Земли...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Пережевывая все это, я потерял счет времени. Однако, в какой-то момент, раздавшееся негромкое покашливание вернуло меня обратно, в реальность, где сразу же наткнулся на обеспокоенное лицо Исы, моего телохранителя и, как оказалось позже, воспитателя.