Культурный разговор: эссе, заметки и беседы - Татьяна Москвина

Да, ума у перемиловцев негусто – но у них есть душа, а душа главнее. Дьявол души покупает, а не ум (он сам умный). Поэтому художник Любаров топит свое Перемилово в чуть-чуть насмешливой любви и нежно-лукавом умилении. А оказаться в этом раю может каждый – приехать летним днем на речку, расстелить коврик с нехитрыми закусками и глянуть на Божий мир промытыми от суеты глазами. Или посмотреть картинки художника Любарова…

У Владимира Любарова есть прочная известность среди московской интеллигенции, но как хотелось бы, чтобы эта известность стала настоящей громкой славой. И чтобы его Россией наслаждались миллионы поклонников.

К революции не готовы

В последнее время, на фоне возросшей гражданской активности людей, стало мелькать грозное слово «революция». Однако всякой революции предшествуют революционные настроения. Есть ли они в современном творчестве?

Революция 1917 года была подготовлена в умах, и притом задолго до осуществления. Возьмем для примера хотя бы Максима Горького, обогатившего литературу образом грозно реющего буревестника или рабочей матери, ушедшей вместе с сыном в революцию. А как трудились десятки поэтов, призывая на свою голову грядущую «бурю»!

Революция 1991 года тоже готовилась в умах несколько лет перестройки – в литературе, кино, театре и на стадионах, куда красной волной русского рока вынесло Цоя, Кинчева, Шевчука, Бутусова и других талантливых парней. В их песнях не было никакой «политики», в них бушевало именно настроение – жажда перемен, обновления, свободы. Той самой «бури», без которой невозможен гордо реющий буревестник…

Итак, по прецеденту мы имеем такой сюжет: сначала буревестник, потом буря. Поэтому оглядываем современность с целью пристального поиска и возможного отлова буревестников.

Кинематограф стоит отмести сразу – он живет на большие государственные деньги, поэтому любые революционные настроения тут отстреливаются еще на стадии сценария. Впрочем, их и на этой стадии нет. Три самых значительных фильма уходящего года – «Елена» Звягинцева, «Цитадель» Михалкова и «Фауст» Сокурова – заслуживают внимания и, возможно, переживут свое время. Но ни перышка от буревестника мы тут не найдем.

На театральной сцене царит в основном перелицовка классики – иногда удачная, чаще нет. «Пер Гюнт» Ибсена в Ленкоме у Захарова и «Три сестры» Чехова у Додина (Малый драматический театр, Санкт-Петербург) – можно отнести к удачам. Взгляд постановщиков на жизнь человека глубок и мудр, и поэтому далек от любых революционных идей и настроений. Один из самых популярных спектаклей сезона – «Враги: история любви» Башевиса-Зингера в театре «Современник» – рассказывает нам именно что историю любви, случившуюся в Нью-Йорке пятидесятых годов. Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили (БДТ) блистают в спектакле «Лето одного года», но в этой американской пьесе речь ведется о старой интеллигентной паре, достойно переживающей близость смерти. «Наследники Рабурдена» Золя – премьера Малого театра с отличными актерскими работами Вячеслава Езепова и Эдуарда Марцевича – разворачивает картину жадной грызни своры буржуев за призрак наследства… И даже когда на сцену вдруг проникает современная пьеса, в ней трактуются темы, космически удаленные от «революции».

Например, «Дом» Евгения Гришковца и Анны Матисон – недавняя премьера МХТ (режиссер Сергей Пускепалис). Зритель видит хорошего, современного героя – это врач-уролог в исполнении Игоря Золотовицкого. Он жаждет купить домик, а денег нет, приходится занимать, а никто не дает. Почему в нашей стране квалифицированный специалист так унижен, что даже домик не может купить! – эта мысль посещает публику во время веселого и занимательного представления. Но запеть «Дубинушку» и воскликнуть «Доколе!!!» никому в голову не приходит…

В литературе у нас есть группа писателей, разрабатывающих протестные настроения путем описания быта революционеров (притом из личного опыта), – это и Лимонов, и Прилепин, и Шаргунов. Ненависть к порядку вещей им удается изобразить неплохо, а иной раз и отлично. Но мрак и нравственная духота, царящая в их произведениях, скорее отвращает, чем привлекает. Революционеры много пьют, дерутся и грубят окружающим. Никакого образа привлекательного будущего, никакой сильной мечты, обаятельного героя и убедительного призыва в этой литературе нет. Разве что интересная, но не новая идея – глушить водку не просто так, а в виде протеста.

Если делать революцию, то во имя чего? Какую новую картину мира создавать? Под какими лозунгами хотя бы?

Единственный лозунг, который четко звучит сегодня, – это «Россия без человека Икс». Прикажете всерьез верить, что без «человека Икс» жизнь мгновенно расцветет, истина воссияет?

Некоторую артистическую убедительность несет в себе проект «Гражданин поэт» Дмитрия Быкова – Михаила Ефремова. Правда, трудно назвать это «революционным искусством», скорее перед нами боевая сатира, «синяя блуза», «утром в газете – вечером в куплете». Насмешка иногда разит точно, иногда летит мимо, приносит легкое удовольствие, веселит иллюзией свободы ума. «Надо же, вот они их как!» Но, истребляя огнем сатиры то, что ненавистно, что может автор (Д.Быков) предложить взамен?

Что плохо, мы знаем. А что хорошо? Кто хорош? Кому уготовано увлечь жизнь блеском мечты? И где хоть краешек этой мечты?

Но главное, что доказывает неготовность общества к революции, – это полное отсутствие революционных песен. На Болотную площадь люди шли под призыв всё того же Цоя – «Перемен, мы ждем перемен». Всё тот же хмурый честный Костя Кинчев выходит на сцену и кричит в зал: «Есть тут кто-нибудь, кто голосовал за…?» – «Нет!! – ревет зал. – Нет, никто!!!» – «Интересно получается…» – недобро смеется Костя и поет затем свой знаменитый «Тоталитарный реп».

Но этой песне 25 лет. Она, конечно, созвучна и нашему дню. И все-таки, где же новые звуки нового времени? Везде царит шансон, и только шансон. Шансон уголовный, шансон ресторанный, шансон, притворяющийся романсом, и шансон, который даже в шутку нельзя показывать цивилизованному миру. Шансон, от которого хочется удавиться, и шансон, сдобренный крупицами таланта, – но все тот же шансон, то есть агрессивная пошлость.

Шансон и есть подлинные звуки этого времени. Песни вырвавшихся из зоны на волю рабов, желающих теперь погулять «по-господски».

Возможно, идеологическая подготовка к революции только начинается – но пока что мы к ней не готовы. Нет образа будущего, ради которого надо переворачивать настоящее. Не создали его ни «мастера искусств», ни молодые таланты.

Может, за сто лет вывелась сама порода этих загадочных птиц – буревестников?

Опять воскресили Маяковского

Новая книга Дмитрия Быкова «Тринадцатый апостол. Маяковский» по объему так же солидна, как его предыдущие книги о Пастернаке и Окуджаве, – 827 страниц. Читается легко – но, конечно, при непременном условии: надо знать русскую поэзию. Тогда книга Быкова воспринимается с живым интересом, вызывает мысли, подталкивает к спорам… Пастернака и Окуджаву автор любит горячо и безоговорочно; с Маяковским, видимо, дело обстоит не так однозначно. Недаром книгу Быков писал долго, выход ее был объявлен еще в 2013 году, к круглой дате со дня рождения поэта, но появилась она только сейчас. Следы крупных творческих мучений заметны в тексте: он неровен, что-то выписывалось довольно тщательно, что-то в спешке, не все концы сходятся с концами. И композиционный прием – начинается с самоубийства Маяковского и заканчивается им же – кажется вынужденным. Поэт снял все противоречия своей жизни, убив себя, автор книги о нем «закольцевал» рассказ, погрузив все противоречия своего текста внутрь трагедии поэта. Быков Маяковского любит, но не очень. Не слишком. Не безоговорочно. И несколько побаивается говорить об этом чересчур прямо – ведь те, кто развенчивал Маяковского, кончили жизнь не лучшим образом. У мертвого Маяковского есть кое-какие возможности, намекает Дмитрий Быков и проявляет определенное благоразумие. Сохраняет по отношению к жизни и творчеству поэта некоторую дистанцию. И это, надо заметить, благотворно сказывается на качестве текста: книга о Маяковском удалась автору, на мой взгляд, куда лучше, чем сочинения о Пастернаке и Окуджаве. «Тринадцатый апостол» – текст внятный, ясный, Маяковский в нем отчетливо виден и не заслонен страстной жаждой автора превознести излюбленного поэта. Желающие подробнее узнать о личной жизни Маяковского найдут почти (поэт был скрытен) всех его женщин, включая тех, с которыми, как говорится, «ничего и не было», кроме нежной дружбы. Любители истории литературы могут ознакомиться с отношениями поэта и его выдающихся современников (Горький, Луначарский, Есенин, Брюсов, Чуковский, Хлебников и многие другие). Правда, не для всех нашлось место – так, лишь упомянут и никак не представлен важный для Маяковского человек, режиссер Мейерхольд, которому мы и обязаны появлением драматургии в творчестве поэта. Но что поделаешь, «всех не переброешь» – так сказал в анекдоте один парикмахер перед тем, как повеситься. Трудно назвать книгу Быкова аналитической – он любит не записывать ход мысли, а давать сразу результат, формулу, афоризм. Получаются сплошные утверждения, и нередко впечатление, будто автор тебя грузит, что-то вдалбливает, да и не по одному разу. Но формулы и афоризмы любил и сам Маяковский, поэтому будем считать, что автор книги заразился методологически от своего героя. Тем более что Быков чувствует некоторое родство с поэтом – по конфликту с современной им действительностью. «Первый признак затравленности – глубокой, настоящей – именно неразличение масштабов противника: реагируешь уже на любой укус, не раздумывая, стоит ли вообще брать в расчет столь ничтожного оппонента», – пишет Быков. Конечно, это и о себе. (Хотя остроумная быковская формула верна в принципе.) Вообще настроение автора книги «Тринадцатый апостол» – неважное. Можно сказать, плохое. Россия опять идет не туда, и поэтам опять нет места в действительности, хотя оно им и не нужно, как они любят утверждать. Да к тому же – «Литература не способствует душевному здоровью. В литературе никто никого не любит. У поэтов еще случается подобие солидарности, потому что они от среднестатистических здоровых людей отличаются еще больше, чем прозаики; но тоже, в общем, “обычай, в круг сойдясь…”». Что это за оборванная цитата – «обычай, в круг сойдясь»? Это из стихотворения Дмитрия Кедрина «Кофейня» (1936). «У поэтов есть такой обычай – в круг сойдясь, оплевывать друг друга…» Быков считает, эти стихи настолько общеизвестны, что достаточно и трех слов из них? Или фигура Дмитрия Кедрина ему для текста совершенно не нужна, лишняя, мешает, вредит концепции? Возможно, что так. Ведь мысль автора книги, которую он упорно повторяет, состоит в том, что к 1923 году лирическая поэзия в Советской России (с введением НЭПа) стала не нужна, невозможна, немыслима, читатель исчез, поэты замолчали, самоубились, уехали. Дмитрий Кедрин (не он один, но он особенно) эту мысль опровергает. Причем – начисто. Поэзия была, есть и будет, другое дело – общественная востребованность поэтов, но ведь это совсем другой вопрос, не так ли? Если человек собирает тысячную аудиторию, а потом перестает собирать тысячную аудиторию – имеет ли это такое уж важное значение для собственно поэзии? Маяковский в изложении Быкова не выглядит ни святым, ни чудовищем. Читатель, скорее всего, будет колебаться между симпатией и сожалением, и это для современной ситуации – отношение здоровое. Быков перелопатил столько литературы и натащил в свой текст столько цитат, что вне зависимости от любви-нелюбви к Маяковскому читателю гарантировано приятное напряжение интеллекта. Правда, воскресшим Маяковским трудно пользоваться в современных публицистических целях – ну не подходит он для этого. Для живописания своего отношения к России XXI века Быкову надо написать совсем другую книгу, которая кусками «вылезает» из «Тринадцатого апостола» и только портит хороший текст. Специалисты, возможно, найдут ошибки и оговорки, я нашла одну. По словам Быкова, Маяковский «танцевать любил, выделывал, как Белый в парижских ресторанах, эксцентричные, сумасшедшие па». Андрей Белый выделывал па в берлинских ресторанах. Но это, конечно, мелочь. В сравнении с тем, что автор так и не определился: Маяковский – трибун революции или глашатай империи? Если учесть, что революцию Дмитрий Быков почему-то любит, а империю почему-то ненавидит, это уже мелочью не назовешь.