Тридцать девять ступенек - Джон Бёкан

Как я и рассчитывал, к пяти часам вечера вагон опустел. Я решил сойти на следующей станции. Начальник станции, старый уже человек, окучивал на своем огороде картошку, да так с мотыгой на плече и встретил поезд. Взяв мешок с почтой, он опять ушел на огород. Девочка лет десяти долго смотрела мне вслед. Ей, наверное, было интересно, куда это глядя на ночь идет человек.

Дорога, светлея, бежала посреди болот, а вдали, словно куски аметиста, вставали холмы. Воздух был напоен весенней болотной прелью, и сейчас этот запах был мне милее соленого ветра с моря. Я вдруг почувствовал себя не солидным мужчиной тридцати семи лет от роду, а мальчишкой, который решил пройти пешком по этим местам во время каникул. Я совершенно забыл о том, что меня разыскивает полиция и — вы не поверите! — начал даже насвистывать что-то веселенькое. Я шел по дороге, не зная, куда я приду, и не задумываясь о том, что со мной будет дальше…

Перед тем как спуститься с большака в долину, где бежала шумливая речушка, я вырезал себе в зарослях орешника посох. Идя по тропинке берегом реки, я подумал о том, что сегодняшнюю ночь я могу спать спокойно — мои преследователи наверняка все еще ломают голову, где я. «Хорошо бы теперь поужинать», — сказал я вслух, так как почувствовал, что здорово проголодался — прошло уже почти шесть часов, как я ел в поезде. Но вот речушка, а вместе с ней и тропинка повернули направо, и я увидел у небольшого водопада пастушью хижину. На крыльце стояла, скрестив на груди руки, загорелая женщина. Подойдя к ней, я поздоровался и спросил, не накормит ли она меня ужином и не пустит ли переночевать. Она сказала, что может поместить меня на чердаке, и пригласила войти в дом. Вскоре хозяйка поставила передо мной дымящуюся яичницу с ветчиной, блюдо с пирогами и крынку простокваши.

Когда уже совсем стемнело, вернулся хозяин, неразговорчивый сухопарый великан, каждый шаг которого был, наверное, равен двум моим. Я понял, что не вызываю у него никаких подозрений, и потому сразу объявил ему, что я торговец скотом, направляющийся на ярмарку в Галлоуэе. Чтобы укрепить возникшее ко мне доверие, я стал расспрашивать, какие цены на ярмарке, много ли там скота на продажу и т. д. В десять часов я поднялся в свою светелку на чердаке и до пяти часов утра спал сном праведника.

Хозяйка покормила меня завтраком и, когда я от всего сердца поблагодарив ее, спросил, сколько я ей должен, наотрез отказалась взять у меня деньги. Еще раз поблагодарив ее, я вышел из дома.

Было шесть часов утра. Красное солнце еще стояло низко над горизонтом, и я снова зашагал по тропинке на юг. Мой план был таков: выйти к железной дороге двумя или тремя станциями раньше той, где я вышел, и сделать, таким образом, петлю. Опять вдали замаячили синие холмы, а я все шел, да шел вслед за веселой, синей речкой, по зеленым берегам которой паслись мирные стада овец. Как я и ожидал, на краю болотистой, поросшей вереском равнины появился дымок паровоза. Спрятавшись в зарослях вереска, я подождал, пока поезд подойдет к станции и, выйдя из засады, купил билет до Демфриса. Собственно, это была не станция, а разъезд, так как кроме боковой ветки, на которой мог стоять встречный поезд, да крошечного здания, служившего одновременно домом для начальника станции, здесь больше ничего не было. В палисаднике я увидел кусты крыжовника и клумбу с турецкой гвоздикой. Вдали голубело маленькое болотное озерцо.

В вагоне были только я да задремавший от выпивки пожилой пастух, на запястье которого был намотан поводок огромной овчарки. Она, как мне показалось, злобно посматривала на меня. Рядом с пастухом на скамье валялась газета. Я тотчас схватил ее. Это был утренний выпуск газеты «Скотсман».

Убийству на Портленд-плейс было отведено два столбца. Полицию, оказывается, вызвал Паддок. Разумеется, молочник был тотчас же арестован. Я усмехнулся и подумал, что ему дорого обошелся золотой, который он получил от меня. Далее сообщалось, что после проведенного расследования молочника отпустили, и я подумал, что, подозревая молочника в убийстве, полиция только теряла зря время — мне же это было весьма на руку. Предполагалось, что убийца скрылся на одном из поездов, идущих на север. Обо мне сообщалось, что я жил в этой квартире, но никаких дальнейших предположений относительно моей особы не было. По-видимому, полиция делала вид, будто не подозревает меня в убийстве, с тем чтобы выманить меня из моего укрытия. Я внимательно просмотрел всю газету — я не нашел в ней ни строчки о Каролидесе или о тех фактах, про которые мне рассказывал Скаддер.

Поезд начал замедлять ход и остановился на той самой станции, где я сошел вчера вечером. Я спрятался в тени и стал внимательно вглядываться в то, что происходило за окном. На запасном пути стоял встречный поезд, который дожидался, когда мы освободим главный путь. Тот самый старик, начальник станции, который вчера окучивал картошку, видимо, очень раздраженный тем, что ему мешают заниматься своим делом, разговаривал с какими-то тремя мужчинами в штатском. Стоявшая рядом со стариком девочка вдруг стала что-то говорить, и один из тех троих достал записную книжку и стал в нее что-то быстро записывать. Двое других посмотрели на дорогу, по которой я ушел вчера, и я понял, что эти трое из местной полиции. Видимо, Скотленд-Ярд уже сообщил им обо мне.

Мой спутник пробудился, едва мы отъехали от станции. Ткнув ногой в бок собаку, он пробурчал те самые слова, с которыми обращается к самому себе почти каждый очнувшийся пьяница: «Где я нахожусь?». Не получив ответа, он продолжал тоном человека, обманутого в самых лучших своих ожиданиях:

— Вот и будь после этого трезвенником.

Я не выдержал и выразил сомнение, применимо ли это понятие именно в данном случае.

— Я вам точно говорю, — очень обиделся и, видимо, не на шутку рассердился пастух, — что я трезвенник. С Мартинова дня[4] у меня не было во рту ни капли виски. Даже на Новый год я не прикоснулся к спиртному, хотя мне очень хотелось.

Он закинул ноги на сиденье и растянулся на лавке.

— В голове такой гуд, точно черти играют на волынке, — промычал он, — а во рту все горит адским пламенем.

— Как же это вышло? — поинтересовался я.

— Все из-за проклятого бренди. Ну, я думал, что это ведь не виски. Выпил рюмочку, потом другую…

Он пробормотал что-то еще и захрапел.

Я решил сойти на одной из следующих станций, но тут вышла оказия, которой я тотчас воспользовался. Поезд вдруг остановился и не двигался с места несколько минут. Я поднял раму и выглянул из окна. Поезд стоял у акведука — внизу, подо мной, стремительно мчалась коричневая речушка. Никто кроме меня не поинтересовался, почему мы стоим. Я бросился к двери вагона.

И тут случилось то, что я, конечно, мог бы предвидеть. Гнусное животное, очевидно, думая, что я обокрал ее хозяина, вцепилось зубами в мои брюки. Я вырвался и выпрыгнул из вагона. Слышно было, как овчарка залилась хриплым, отрывистым лаем.

Согнувшись в три погибели, я продирался сквозь густой кустарник. Собака, естественно, разбудила пастуха, своего хозяина, и тот, стоя в дверях вагона, начал орать, что человек выбросился из вагона и совершил самоубийство. Все мои планы исчезнуть из поезда быстро и незаметно рухнули, точно карточный домик. Добравшись до берега реки, я оглянулся назад. Двери многих вагонов были открыты — из них выглядывали испуганные пассажиры. Не знаю, что было бы дальше, если бы пьяница вдруг не потерял равновесие и не вывалился вместе с собакой вниз из вагона. Они покатились кубарем к реке. Проводник и несколько пассажиров бросились на помощь. Наверное, злая собака цапнула кого-то из спасателей, потому что слышно было, как жертва отводила душу в крепких выражениях. Я между тем продолжал, согнувшись, пробираться через кустарник дальше. Постепенно все стихло. Машинист дал гудок, и я увидел удаляющийся от меня поезд.

Я наконец-то распрямился и огляделся. Позади с тихим шелестом бежала река, где-то вдали кричал кроншнеп. Рельсы железной дороги блестели в лучах солнца, точно серебряные спицы. Тишина, покой, ни единой человеческой души, кроме меня, во всей округе. И тут впервые за эти сутки в голове моей мелькнула мысль о тех людях, которые охотились за Скаддером. Опять я подумал, что мне больше всего надо остерегаться их, а не полиции. Жуткий, леденящий душу страх сжал мне сердце, и я, не разбирая дороги, помчался вперед, к синеющим вдали холмам…

Сердце бешено стучало у меня в груди, пот заливал мне глаза, но я упорно карабкался вверх до тех пор, пока не достиг вершины холма.

На юг простиралось поросшее вереском болото — его я пролетел словно на крыльях. У меня прекрасное зрение, и поэтому, посмотрев направо, на восток, я увидел вдали аккуратные прямоугольники зеленеющих полей и белую дорогу на самом краю горизонта. Я глубоко вздохнул, поднял голову и посмотрел на чистое, голубое небо над головой…