Деревенские нервы - Николай Каронин-Петропавловский

Докторъ все время улыбался.

— Случай, извольте видѣть, интересный, то есть у меня никогда не было такихъ больныхъ… Я уже было подумалъ — совѣстно даже сказать! — не нервное-ли это разстройство?

— Это вполнѣ вѣроятно, — замѣтилъ докторъ.

— Какъ! у деревни-то нервы?! — воскликнулъ фельдшеръ.

— Я не разъ уже встрѣчалъ между крестьянами нервно больныхъ, со всѣми признаками глубокихъ умственныхъ страданій…

Фельдшеръ пристально посмотрѣлъ на доктора, подозрѣвая, что тотъ хочетъ надъ нимъ подшутить, а онъ терпѣть не могъ этого.

— Ну, ужь это едва-ли!… По моему, они безчувственны къ болямъ; это ужь я отлично знаю… Къ физическимъ страданіямъ тупы, нравственныя оскорбленія выносятъ равнодушно — въ этомъ и бѣда вся!

— Говорю вамъ, у меня уже перебывало много такихъ… Мало того, было нѣсколько случаевъ, гдѣ я замѣчалъ явные слѣды нервнаго odium vitae… Отвращеніе къ жизни.

Фельдшеръ недовѣрчиво взглянулъ на доктора.

— А отчего же это, позвольте васъ спросить, происходитъ?

— Да, вѣроятно, оттого же, отчего и съ каждымъ изъ насъ можетъ быть… Упадокъ силъ… потеря царя головы… тоска… отвращеніе ко всему. Что касается вашего больного, то, быть можетъ, его поразилъ рядъ неудачъ; быть можетъ, у него было одно, но огромное несчастіе; быть можетъ, наконецъ, сочувствіе къ окружающимъ…

— Это у него-то сочувствіе къ людямъ, у остолопа-то эдакого?!

— У простого человѣка сочувствіе больше развито, чѣмъ у кого другого. У крестьянина связь со всѣмъ окружающимъ и съ обществомъ буквально кровная, неразрывная… И если это общество страдаетъ, и онъ хирѣетъ, и хвораетъ, и падаетъ духомъ… вянетъ, какъ листъ срѣзаннаго растенія… Это я и называю сочувствіемъ, невольнымъ, безсознательнымъ, но тѣмъ болѣе неумолимымъ.

Фельдшеръ задумался.

— Позвольте, докторъ, я приведу къ вамъ этого чурбана, посмотрите его, — сердито сказалъ онъ.

— Едва-ли я сдѣлаю ему что-нибудь нужное.

— Неужели ничего?

— Да что же?… Единственное средство — это совершенная перемѣна образа жизни и обстановки; но подумайте, какъ же это мужикъ перемѣнитъ образъ жизни? Безполезно и лѣчить… Пожалуй, приведите, — уныло сказалъ докторъ.

И, сказавъ это, онъ потянулся, зѣвнулъ и совсѣмъ прилетъ на лавку.

Фельдшеру, между тѣмъ, надо было ѣхать по дѣлу въ деревню Гаврилы, да еслибы, кажется, и предлога никакого не нашлось, онъ выдумалъ бы его, только бы притащить Гаврилу. Непонятная болѣзнь послѣдняго подмывала его. Ему отъ души хотѣлось помочь ему, въ крайнемъ случаѣ подробно разсмотрѣть и разспросить, чтобы на будущее время не срамить себя такъ передъ докторомъ. По счастливой случайности, ему удалось встрѣтить Гаврилу, не доѣзжая еще до мѣста. Тотъ шелъ посмотрѣть полосу, посѣянную на шипикинской землѣ. Фельдшеръ обрадовался ему, какъ давнишнему знакомому, и уже хотѣлъ хлопнуть его по плечу, для чего соскочилъ съ телѣги, на которой трясся, но взглянулъ на лицо мужика и оставилъ это намѣреніе. Гаврило злобно и мрачно смотрѣлъ на него, какъ на врага. Тѣмъ не менѣе, Фельдшеръ вскричалъ:

— Эй, тьи Иванъ!..

— Я не Иванъ, а Гаврило!

— Ну, чортъ съ тобой, Гаврило, такъ Гаврило, какъ будто мнѣ не все равно… Я только хочу сказать — поѣдемъ со мной въ доктору. Онъ тебя осмотритъ и найдетъ, можетъ быть, средствіе, — сказалъ фельдшеръ.

— Проваливай своею дорогой!

Фельдшеръ съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на говорившаго.

— Будетъ тутъ болтать… садись, я тебя довезу.

— Нечего мнѣ садиться. Знаю я васъ!.. Ишь гусь какой!

— Ты что же это, бревно? — сказалъ фельдшеръ сдержанно. — Я же тебѣ хочу пользы, а ты лаешься! Вѣдь пропадешь ни за понюхъ!

— Много васъ тутъ шляется… проваливай! — мрачно сказалъ Гаврило.

Фельдшеръ даже позабылъ выругаться. Онъ подождалъ, пока Гаврило удалялся, постоялъ въ нерѣшительности, сѣлъ въ телѣгу и поѣхалъ въ противоположную сторону, крайне недовольный собой и опечаленный.

Однако, впослѣдствіи вмѣшательство фельдшера положительно спасло Гаврилу. Безъ этого случая Гаврилѣ не миновать бы Сибири или, по меньшей мѣрѣ, арестантскихъ ротъ. Никому изъ окружающихъ въ голову не приходило, что это просто больной. Всѣ видѣли, что человѣкъ одурѣлъ, и не знали отчего. Къ этому времени Гаврило дѣйствительно сдѣлался невыносимымъ. Все лѣто онъ провелъ въ какомъ-то странномъ возбужденіи, отчего поступки его приняли безпокойный характеръ. Потерявъ, такъ сказать, свою точку, свою вѣру, онъ взамѣнъ ея не нашелъ ничего. Онъ уже совершенно потерялъ спокойствіе, и если иногда казался тихо настроеннымъ, то это было просто окаменѣніе. Онъ все куда-то порывался, что-то подмывало его. Напримѣръ, онъ измучился съ сѣномъ, которое онъ накосилъ въ Петровки. Сперва, какъ и всѣ люди, сложилъ сѣно на гумнѣ, но вдругъ его это смутило, и съ сумасшедшею торопливостью въ половину дня онъ перетаскалъ сѣно на дворъ къ себѣ и сметалъ его на сарай. Но тутъ его опять встревожило, и онъ то же самое сѣно побросалъ опять на дворъ и засовалъ его подъ сарай. Можетъ быть, онъ еще куда-нибудь стащилъ бы его, но помѣшали другія хлопоты, столь же нелѣпыя.

Гаврило уже плохо владѣлъ собой и дѣлалъ необдуманныя дѣла. Таковъ былъ его краткій разговоръ со старшиной, чуть-было не погубившій его. Обстоятельства этого дѣла крайне нелѣпы. Волостное правленіе вызывало Гаврилу для какихъ-то справокъ насчетъ его сына Ивана. Справки были пустыя. Гаврило долго не являлся на зовъ, можетъ быть, позабылъ его. Вспомнивъ, онъ безъ всякаго раздраженія отправился удовлетворить законное требованіе своего начальства. Передъ отходомъ изъ дома онъ даже нѣсколько оправился: пріодѣлся, пригладился и вообще велъ себя безупречно. Видъ онъ имѣлъ смирный. Явился въ волость совершенно равнодушно.

— Ты что тамъ ломаешься? — обратился къ нему старшина. — Я тебя сколько разъ требовалъ, а ты и ухомъ не ведешь. Ждать мнѣ, что-ли, тебя, остолопъ?

— Самъ ты остолопъ, — равнодушнѣйшимъ тономъ возразилъ Гавряло.

Старшина посмотрѣлъ на присутствующихъ, какъ бы спрашивая: что это такое?

— Что ты сказалъ? — спросилъ онъ.

— А ты долженъ слушать, уши-то есть у тебя, — равнодушно отвѣчалъ Гаврило.

— Да ты какъ смѣешь грубить, негодяй? — взбѣшенно вскричалъ старшина.

— Самъ ты негодяй, — вспыхнулъ Гаврило и сразу потерялъ свой видъ, и принялся кричать, — Негодяй! именно негодяй! Вотъ тебѣ и сказъ! А окромя того, обдирало! Всю волость ободралъ! Староста вонъ влопался ужь, а ты еще сидишь… Какъ ты смѣешь ругаться? Я тебѣ дамъ, какъ срамить хорошаго человѣка!

Старшина бросился-было къ нему, готовый, повидимому, разодрать его, но овладѣлъ собой и только затрясся.

— Ребята… вали его! — слабымъ голосомъ выговорилъ онъ, обращаясь къ присутствующимъ двумъ-тремъ крестьянамъ. Тѣ принялись исполнять приказъ. Гаврило, ужь не помня себя, схватилъ какую-то вещь въ руки и давай ей размахивать, обороняясь отъ нападающихъ. Впослѣдствіи ужь оказалось, что моталъ онъ огромнымъ сапогомъ, принадлежащимъ волостному старшинѣ Конечно, отчаянная оборона только замедлила его взятіе, да еще, пожалуй, посадила двѣ-три шишки на головахъ нападающихъ, но не могла принести пользы. И тутъ никто не подумалъ, что взяли, избили, скрутили и посадили въ чуланъ нездороваго человѣка.

Дѣло, напротивъ, явилось серьезнымъ: «оскорбленіе словами и намѣреніе оскорбить дѣйствіемъ волостного старшину при исполненіи обязанностей службы». Старшина, впрочемъ, рѣшился сперва не давать хода этому происшествію и предложилъ, въ смыслѣ мировой, высѣчь его, но Гаврило ничего не отвѣчалъ изъ чулана, и дѣло пошло дальше. Гаврилу увезли въ тюрьму, гдѣ слѣдователь дѣятельно принялся разыскивать въ хворомъ человѣкѣ преступную волю. А тѣмъ временемъ Гаврило все сидѣлъ, до той поры, пока не вмѣшалась его старуха.

Напередъ ошеломленная, она, однако, не упала духомъ, бодро кончила лѣтнія работы, начатыя мужемъ, и тогда рѣшилась все лишнее распродать или отдать на сбереженіе сосѣдямъ, дворъ припереть, избу заколотить, кое-какую живность порѣзать, чтобы свезти въ городъ для продажи. Только телку да безсмертнаго мерина оставить. Такъ и сдѣлала. Запрягла мерина и поѣхала по свѣту добывать Гаврилу. Буквально по свѣту, потому что она не знала, гдѣ онъ спрятанъ, у кого о немъ спросить и кому надоѣдать просьбами; знала только, что надо ѣхать въ тотъ городокъ, гдѣ при трактирѣ живетъ Ивашка-сынъ. Старуха съ мериномъ избороздила въ два мѣсяца осени тысячи двѣ верстъ. Нашла въ городѣ, при помощи Ивашки, того слѣдователя, въ рукахъ котораго находилось дѣло Гаврилы, но слѣдователь прогналъ ее. Ей посовѣтовали обратиться къ самому губернатору, и она поѣхала на меринѣ искать губернатора, объѣзжавшаго губернію. Но губернатора не увидала, и, чтобы она больше не надоѣдала, ее прогнали. Посовѣтовали ей еще обратиться къ прокурору, и она тѣмъ же путемъ обратно поѣхала въ городъ, но и прокуроръ ее не выслушалъ. Тогда она двинулась на неутомимомъ меринѣ назадъ въ деревню, чтобы попросить у общества одобрительнаго свидѣтельства о Гаврилѣ, но міръ по ея дѣлу не собрался; отдѣльные мужики хотя и жалѣли ее, но ничего сдѣлать не могли. Много она съ мериномъ изъѣздила лишняго. Но она вѣрила, что мужа, по нездоровью, отпустятъ.