Что сказал табачник с Табачной улицы (киносценарий) - Алексей Герман

У следующей корявой сваи Румата постоял секунду, ударил правым мечом, мгновенно невозможно для глаз повернулся, ударил слева и выше и осторожно ткнул пальцем. Огромная колдобашка вывалилась из бревна, будто и не составляла с ним никогда целого. В проеме мелькнуло белое, залитое потом лицо с глубокой царапиной на лбу и трясущийся арбалет. Румата мягко провел мечом по плечу того, за столбом, по ноге до ботфорта, зацепил ботфорт кончиком и дернул. Плюхнулась и потекла на пол моча.

Потерявший опору потолок осел и треснул. На улице рассвело, и солнце, ворвавшись в комнату, образовало на полу, луже и каких-то камнях ярчайшее пятно, нестерпимо ярко полыхнул и наплечник Руматы. В углу открылся круглый странный предмет. Румата присел, дунул. Из-под пыли обнаружился морской барабан с изображением галер. От сотрясения барабан тихо и грозно гудел.

– Все, – сказал Румата, – пошел спать, – и добавил, обращаясь к Ваге так, как к тому не обращались много лет: Завернешь и отнесешь ко мне домой, – и тронул барабан ножной.

Когда он шел к дверям, вернее, к черной тряпке, были слышны только его шаги и неприятный звук колесиков шпор по дереву и камню.

Румата резко открыл глаз, потом второй. Внизу под окном слышны были два голоса, потом женский смех. Румата откинул два тяжелых железных крюка, оттолкнул ставни, ближние и дальние. Медные заклепки заплясали зайчиками. Так же он толкнул окно. Румата сел на кровать, стукнул кулаками по глазам, дернул веревку. Внизу ударил колокол, позади Руматы сорвались и закачались в окне два черного дерева больших ируканских арбалета на пружинах. Румата положил подбородок на кулак, как в детстве, и стал глядеть в открытое окно. С пролива потянул ветер, приятно обдувая лицо.

Под окном была та же улица, широкая, залитая грязью –не перейдешь, с глубокой колеей, где вода отражала небо. Чуть в стороне, в центре – старинной работы колодец да каменная скамья, на ней о чем-то говорят, говорят два маленьких толстых босых монаха. У колодца старинный каменный столб. Напротив темные низкие закопченные дома, куча дров, открытый дровяник. Куры и девочка с прутиком, рядом толстозадая рабыня в колодке и раб-охранник в очень длинной кольчуге на голое тело. Булочник и раб тащат на волокуше горячие хлеба. Еще дунул ветер с пролива, хлопнул ставень. Взлетела с крыши стая птиц. Монахи сразу посмотрели на окно, будто в глаза Руматы.

Грум-грум-грум. Тяжелые сапоги Руматы из грубой желтой варварской кожи с золотыми шпорами в виде вертящихся звезд на медных полуосях – по каменным, истоптанным поколениями плитам дворца. Сырым, провонявшим аммиаком и гнилью.

Как ни странно, Румата любил эти утренние обязанности при дворе. Про себя он называл это посещением обезьянника.

В глубине ниши торчала конная статуя прародителя предыдущей династии, нынче осужденной за небожественный настрой мысли. Здесь пристроился на корточках старый вельможа. Оруженосец держал золоченый в камнях меч тоже с колесиком и стопку лопухов. Тут же, заглядывая вниз, суетился слуга. Все трое, не мигая, уставились на него.

– Благородный дон, – сипел, не стесняясь своего кряхтенья, старик, – этот Арата оказался сгустком болотного тумана. Если вынести святые мощи, он исчезает и остается пьяное мужичье…

– Всегда был уверен, – Румата бросил слуге розу.

И дальше. Мимо, мимо.

Грум-грум-грум.

Слева дон Тамэо – молодой аристократ из провинции. Вокруг него аристократы – дворцовые умники. У слуги дона Тамэо под курткой бурдюк с трубочкой. Румата прикладывается. Все в восторге, дон Тамэо не может остановиться:

– Аристократия, – он машет рукой, – дух страны, и власть обязана слиться с ней в прозрачном единении…

– Да, – крикнул кто-то уже за спиной Руматы.

Ярко горит уголь в низких жаровнях, парит вода в медных тазах. Кипяток черпают потные Серые, шпарят. Морят вонючих гнусов-кровососов.

Грум-грум-грум.

Пар к потолку. Из пара опять большая ниша с необыкновенно красивым, невесть как сохранившимся витражом. На камнях, покрытых соломой, мальчик с огромной головой – принц – и маленькая, похожая на девочку, кормилица с огромной грудью. Рядом несколько донов и ослик в попоне.

Мальчик кричит, боится ослика.

Румата встал на одно колено, протянул мальчику маленький золотой рог на цепи. Принц схватил, дунул. Кормилица с тоской, не отрываясь, смотрела на Румату, будто просила о чем-то.

Грум-грум-грум. Мимо, мимо.

Прямо у ниши Румату ждет Гур, похожий на голодающего маршала, не сдавшего свое войско, – придворный поэт. На плечах у Гура нашиты крупные золоченые колокольчики.

Мокрая пакля в остывшем растворе от кровососов смазала Румату по лицу. Рука взлетела сама, не в перчатке, слава богу, Серый офицерик вместе с паклей на палке вмазался в стену. Из носа, как ягоды, крупные капли крови. Румата положил руку на меч, но зря.

– Благородный дон Румата, – крикнул офицерик, – вчера вы разрубили чучело в двойных соанских доспехах с одного удара, – он показал от макушки, на сколько хватает длины руки. – Я-то устоял…

Он зачем-то показал руку, на которую натекла кровь из носа. Голова у офицерика не брита, как у остальных, длинные льняные волосы до плеч.

– Так почему я плохой поэт? – Гур взял Румату за перевязь для мечей, колокольчики на плечах нежно забрякали.

Скверный ответ ему был заранее сладок, он даже прикрыл глаза.

– Отвратительный, – и Румата двумя пальцами снял его руку с перевязи.

Гур с улыбкой кивнул. Но прямо ему в ухо взвыл новый рог принца.

Принц с огромной головой ехал на шее маленького толстого вельможи на ослиной попоне и пронзительно гудел в уши всем встречным.

Румата за ними шаг в шаг. И в сторону – к болезненного вида серому офицеру.

Офицера аж свело, так ему нужен Румата. Он тощий и унылый. С длинным узким носом и тощей сморщенной шеей из широкого воротника.

– Дон Румата, – прошипел Рипат, пытаясь сунуть под нос Румате розу, – во дворце Вага Колесо с доном Рэба в лиловых покоях… Невероятно.

Он облизнул губы, сплюнул в кулак, посмотрел туда и незаметно вытер ладонь о грязную колонну:

– Невероятно…

– Вы имеете в виду… Но ведь он исчезает, если показать святые мощи.

– Никто не исчезает, – мрачно сказал Рипат, – ни Арата, ни этот… Я думал, вам интересно…

Он стал кашлять.

– Это невозможно, – вдруг с тоской выдавил он.

– Ах, как интересно… Но с высоты моего происхождения. –О своем происхождении Румата сказал неприязненно и подумал, что хорошо бы запомнить эту интонацию.

Ударил барабан, взвыли трубы, уже не детские, и простуженный голос трогательного в пуфах старичка прокричал:

– Их величество готов вновь видеть вашу преданность.

А голос совсем близко, продолжая начатое, произнес:

– Покажи-ка, красавица, где заноза… – и захохотал, как залаял.

Толпа двинулась к распахнутым дверям, кто-то из донов упал, споткнувшись о таз, и закричал, но на него не обращали внимания. К Румате протиснулся Гур и опять взял его за перевязь. Оркестр заревел, и Румата подумал, что такое количество странно уродливых, будто накачанных жиром и одновременно болезненных лиц с сыпью и красными ртами до того, как стать тем, кем он стал, он мог видеть только во сне.

И, подумав так, он повернулся, чувствуя прилив бешенства, которого так боялся в себе. Схватил Гура за воротник, затащил рывком за грязную во мху колонну и, видя прямо перед собой бледное испуганное лицо, тихо и раздельно произнес:

– «Быть или не быть?» – и еще несколько строк «Гамлета», уже закрыв глаза.

Он открыл их одновременно с Гуром. Они смотрели друг на друга, как в детстве, будто натворили что-то страшное.

В пустом уже коридоре бухнул барабан, и дребезжащий голосок церемонимейстера прокричал:

– Министр охраны короны, орел короны, светлейший дон Рэба!

С того места, где они стояли, был виден быстро идущий по пустому коридору, отдувающийся на ходу дон Рэба. Большую крестьянскую голову он выставил вперед, и оттого тяжелый золотой орел отвисал и бил его по животу. У дверей он уже почти бежал. Двери распахнулись, и Румата с Гуром на цыпочках устремились следом за Рэба. Оттолкнув гварцейца и трубача, Румата успел втиснуться в королевскую спальню и втянуть за собой Гура. Сейчас важно было не обратить на себя внимание, и Румата проволок Гура за собой. Король был виден через лысые в прыщах головы придворных, полуодетый, с обвисшими небритыми щеками и тяжелым больным животом.

– Кто это написал? – прошипел Гур. От бега он задохнулся и жевал губами.

– Я, – Румата ткнул себя кулаком в грудь, хамски улыбнулся и, кривя плечом, грубо расталкивая придворных, пошел вглубь, все также скрываясь за головами.

Король опирался на две позолоченные и поцарапанные полутрости, полудубины. Толстые монахи пытались поддержать его за локти. Ноги у него были голые, и каждый шаг доставался с мучением. Он остановился у маленького столика, за которым ел принц. Над принцем нависла кормилица с огромной грудью. Приготовленной веревочкой король попытался померить его большую голову. Принц широко и ясно улыбнулся. Это была улыбка впавших в детство стариков или дегенератов.