Король среди ветвей - Стивен Миллхаузер

— Зачем три стрелы, Сир? — спросил Освин.

— Третью получишь ты, — ответил Король, — если не уберешься в замок. Томас проводит тебя до калитки.

Услышав это, я выступил из темноты. Оскорбленный, стеревший с лица какое ни на есть выражение Освин молча проследовал со мной до калитки и, холодно простясь, удалился. Только когда калитка закрылась, я вернулся садом к яблоне у потока. Я стоял, глядя вверх, на густолиственные ветви, пока Король не приказал мне взобраться наверх, и присоединиться к нему в его бдении.

Когда я устроился рядом с ним на соседней ветке, Король шепотом осведомился:

— А скажи-ка, Томас, когда ты в последний раз забирался на дерево?

И я немедля увидел себя в саду при замке моего дяди, срывающим, сжав их в горсти, сразу несколько вишен.

— Сорок лет назад, — прошептал я.

Услышав это Король улыбнулся — внезапно, обезоруживающе, — озорной, как мне показалось, улыбкой, тронувшей мое сердце, ибо, при всей серьезности происходившего, он все еще оставался мальчишкой — в определенных вещах.

Пока мы ждали, мысли его приняли направление сумрачное. Он выглядел беспокойным, хмурым, полным печальных предвкушений, наполовину склоняющимся отказаться от своей нелепой затеи, — ибо как мог он желать убедиться в том, знание чего было бы для него нестерпимым? И за вспышками ребяческой веселости я различал стыд, порожденный тем, что он затаился на дереве, чтобы шпионить за Королевой и Тристаном — не комический же он рогоносец из повести менестреля, но король всего Корнуэлла.

Внезапно под деревом возник Тристан. Я не успел уловить ни звука. Резкие черные тени ветвей лежали на облитой лунным светом траве. Тристан казался встревоженным, прохаживался взад и вперед, всматриваясь во мрак.

При звуке шагов Королевы я ощутил, как Король в неистовстве замер — так, словно тело его было ладонью, что сомкнулась над бьющейся птицей.

Тристан не шагнул вперед, чтобы встретить Королеву. Напротив, он отступил от нее, почти как если б желал избежать этой встречи. Когда же Королева Изольда приблизилась, я увидел ее освещенное луною лицо — встревоженное и неуверенное. Она остановилась футах в десяти от Тристана, который стоял прямо под нами.

— Зачем вы просили меня явиться сюда? — спросила она тоном холодным и величавым, какого я у нее прежде не слышал. И меня охватило странное чувство, что я присутствую на спектакле, играемом при дворе.

— Чтобы просить вас о помощи, о госпожа моя. Враги обратили против меня Короля; Богу ведомо, какую любовь я питаю к нему. Если вы, в доброте вашей…

Так они и декламировали, два подлунных актера. Ибо я понял — внезапно и точно, — оба знали, что за ними следят: отсюда, из ветвей. Мне хотелось спрыгнуть вниз и закричать: «Отлично, Тристан! Превосходная речь!». На земле, средь теней листвы, я увидел тень, отбрасываемую головой Короля. Тристан, должно быть, тоже приметил ее и подал знак Королеве. Вот они и разыграли под ветвями яблони небольшую пиесу: Безупречная Дама и Оскорбленный Рыцарь. Сыграно все, хоть представление несколько и подзатянулось, было неплохо; речи, пусть отчасти напыщенные, произносились с подлинным чувством. А я дивился сущей их отваге, бесстрастной уверенности, с которой оба актера исполняли свои роли. Конечно, они попали в западню и сражались, пытаясь выбраться из нее. Но не было ли во всем происходившем и чего-то большего? Тристан ведь воистину любил Короля, который приблизил его, пятнадцатилетнего мальчика, к Корнуэльскому двору и вырастил, точно отец; Королева определенно считала, что упрекнуть ее не в чем, ибо замуж она вышла против своей воли, — да и в любом случае, что может противопоставить человек могуществу Любви? А что же Король? Действительно ли мог он обмануться? Уверен, он смотрел это маленькое представление, испытывая благодарность, жаждая обмана — поскольку единственным, чего Король не мог себе позволить найти, была правда, которой он искал.

Когда они удалились — безупречная Королева первой, за нею, выдержав приличное время, опечаленный, превратно понятый рыцарь, — Король долгое время молчал. Потом повернулся на своей ветке, чтобы взглянуть на меня. И с силой, с подобием безумного упоения прошептал: «Вот видишь, Томас! Видишь!».

— Я вижу наши тени, господин мой, — резко ответил я, однако Король в приливе энергии одним махом спрыгнул с дерева и, подняв ко мне лицо, крикнул: «Вниз, Томас! Какого дьявола ты там делаешь? Взрослый уже человек! Вниз, Томас, вниз!».

Освин в опале. Король, ослепленный любовью к Королеве, поет дифирамбы Тристану, гоняется по лесам за благородными оленями, ланями, косулями, пьет до дна из своей золотой фляги, хохочет, откинув назад голову: все отлично, все хорошо. Одному только мне тревожно. А тревожно мне потому, что я примечаю в усердии Короля оттенок чрезмерности, — уж не пытается ли он простым усилием воли отогнать сомнения, которые снедают его? Глаза Короля сверкают от безумного веселья. Он обнимает Тристана, с обожанием взирает на Королеву. «Томас! — восклицает он. — Разве она не прекрасна?». «Да, господин мой». Королева опускает глаза.

Поскольку Король не способен вынести мысль о том, что супруга его и племянник — любовники, он снова отдал ее под защиту Тристана. Это способ показать себе, что они неповинны, а сам он мудр, — ибо будь они повинны, Король оказался бы дурнем, позволив им оставаться наедине. Все утро и все послеполуденные часы Король охотится в лесу, а между тем Тристан сопровождает Королеву повсюду. Он гуляет с нею по саду, взбирается по винтовым лестницам, ведущим в ее башенный покой. Освину запрещено, под страхом тюремного заточения, находиться в ее присутствии. В первые часы вечера Тристан возвращает Изольду Королю. Король с Королевой удаляются рано. Ночью из королевской опочивальни до меня доносятся клики любовных сражений.

Всякому, кто дурно отзовется о Тристане или Королеве, грозит ныне изгнание.

И именно сейчас, когда Королеве и Тристану следовало бы проявлять особую осторожность, они ведут себя так, словно доверие Короля, его беззаботная веселость обманули их. Они обмениваются полными томления взорами, вспыхивают и бледнеют, появляются, утомленные и разнеженные, из потаенных покоев. Когда Тристан передает Королеву Королю, лицо молодого человека полнится нежной грустью. Королева, выступая рядом с Королем, оглядывается в поисках Тристана, ловит его взгляд. С ума они посходили, что ли? Начинает казаться, будто они стараются подстрекнуть Короля к тому, чтобы тот покарал их. Возможно ли, что это его неизменно веселое настроение, упрямое неведение обмана, выводит их из себя, подталкивая к открытым выражениям любви? Не кажется ли им, будто Король искушает их — давайте-ка, посмотрите, сколь многое он способен снести? Или все дело в том, что они, влекомые неодолимой силой, о Короле и вовсе забыли?

Право же, они заходят слишком далеко. Неужто у них совсем не осталось разума? Не осталось стыда? Король уехал на два дня. Объявил, что проведет две ночи в одном из своих охотничьих домиков и вернется только на третий день; вверил, в присутствии Совета, Королеву заботам Тристана. Целый день они расхаживали, точно любовники, выискивая укромные уголки. Один из слуг видел Королеву с Тристаном выходящими на утренней заре из той расположенной в основании ее башни двери, что ведет в королевин сад. Во время обеда они сидят бок о бок за королевским столом; Тристан позволяет своей ладони скользить по ее, и шея Королевы — над золотой пряжкой, держащей блестящую зеленую мантию, — заливается краской. Все, страшась королевского гнева, отводят глаза, сконфуженные и будто бы ничего не заметившие. Освин холодно взирает на них. Едва ли не слышно, как в верхней темнице юго-восточной башни лязгают цепи Модора.

Западня! То была западня? Посреди ночи Король разбудил меня, положив на плечо руку, отблеск свечного пламени горел на его щеке. Он возвратился один, тайком, ночью. Я никогда не замыкаю дверь, чтобы Король мог, если сон бежит его, поднять меня. Ему приснилось в охотничьем домике, будто дикий вепрь пропорол Изольде бок. Я торопливо поднялся, нащупал в шаткой тьме одежду и пояс с мечом и последовал за Королем в его опочивальню. Медленно отвел он забряцавшую кольцами завесу. Выдвинул перед собой свечу. Постель была пуста.

Король знаком велел мне следовать за ним. По винтовой лестнице мы поднялись в женские покои; стражник пропустил нас в большую залу с занавешенными, предназначенными для камеристок Королевы постелями вдоль стен. Там и сям на покрытом тростником полу лежали под лоскутными одеялами служанки. Небольшой, смежный с залой покой служил Королеве личной спальней. Если не считать кровати и одежного сундука, в комнате этой также было пусто.

Мы спустились в замковый двор, пересекли его, направляясь к северо-восточной башне, и поднялись в парадную спальню Королевы. Король отпер большим ключом дверь. Темные столбики ложа с золоченым деревянным лебедем наверху мерцали в лунном свете. На покрывале лежал шитый золотом шелковый кушак. Темной лестницей мы спустились на первый этаж — в кладовую с запертыми сундуками, — и вышли через узкую дверь в сад Королевы. Перешли его посыпанными песком тропками — поблескивающий павлин недолгое время бежал перед нами, а после исчез. Король отступив за древесный ствол, заглянул в нишу с покрытыми дерном скамьями, резко поворотился, услышав шорох, с которым метнулась мимо него крыса. Дойдя до арочного прохода в зеленой изгороди, он извлек меч и провел меня лабиринтом шпалер к рощице плодовых деревьев. Все пребывало в неподвижности под светом луны.