Переворот - Эдвард Люттвак

Если переворот не использует массы или боевые действия, то какой же инструмент позволяет ему захватить власть? Короткий ответ может звучать следующим образом: этот инструмент заложен внутри самого государства. Длинный ответ составляет большую часть данной книги. Далее следует наше формальное и функциональное определение переворота: он состоит в проникновении в государственный аппарат небольшой критически настроенной группы, которая использует его, чтобы устранить правительство от контроля над оставшейся частью госаппарата.

2. Когда возможен государственный переворот?

«Большевики не имеют права ждать съезда Советов… Они должны взять власть немедленно… Победа обеспечена, и девять шансов из десяти, что она будет бескровной… Ожидание — это преступление против революции».

С 1945 года процесс деколонизации увеличил число независимых государств более чем вдвое, и возможности, открывающиеся для нашего исследования, возросли самым значительным образом. Мы должны, однако, признать, что не все государства заслуживают нашего пристального внимания. Нет ничего, что помешало бы нам совершить переворот, скажем, в Британии, но мы вряд ли сможем удержать там власть на длительный срок. Общественность и бюрократия в этой стране имеют четкое понимание природы и законных основ власти, и их реакция на переворот будет такова, что рано или поздно произойдет восстановление легитимного руководства.

Такая реакция сведет на нет любой первоначальный успех переворота и возникнет даже в том случае, если прежнее правительство было непопулярным, а «новые лица» могут показаться привлекательными. Неизбежна эта реакция потому, что значительная часть населения активно интересуется политической жизнью и участвует в ней. Это предполагает признание того факта, что власть правительства вытекает из легитимного источника, и поэтому даже те, у кого нет основания поддерживать «старую гвардию», поддержат правительство исходя из принципа его легитимности.

Нам известны периодически проводящиеся опросы общественного мнения, которые показывают, допустим, то, что двадцать процентов респондентов не могут правильно назвать имени премьер-министра. И мы знаем, что большая часть населения не имеет определенной связи с политикой. Тем не менее в развитых странах все, кто активно интересуется политикой, составляют в абсолютном значении очень большую группу. Спорные политические решения стимулируют и выносят на поверхность такого рода участие: формируются лоббистские группы давления, направляются письма в СМИ и в адрес политиков, организуются петиции и демонстрации, и это вносит свой вклад в постоянно продолжающийся диалог между правящими и управляемыми.

Этот диалог необязательно зависит от наличия формально демократической политической системы. Даже в однопартийных государствах, где власть принадлежит немногим назначившим самих себя лидерам, измененный по форме, но все же активный диалог вполне может существовать. Высшие органы партии могут обсуждать политические решения, а во времена относительного спокойствия эти дискуссии могут распространяться и на большое количество нижестоящих организаций и находить свое отражение в публикациях с различными точками зрения — хотя и только в рамках установленной идеологии и в рамках решений, принятых высшим руководством. Степень общественной ценности диалога, который ведется в недемократических государствах, сильно варьируется. Например, в Югославии[10] коммунистическая партия превратилась в форму для все более свободных и широких дебатов по главным политическим вопросам; пресса и парламент, хотя они и не могут отстаивать свою точку зрения так же, как их коллеги в США или Великобритании, также приняли участие в «открытии» системы. Политическим решениям уже не только аплодируют — их проверяют, критикуют, а иногда им даже и противостоят им.

Вполне вероятно, что именно такое однопартийное государство уже не является хорошей питательной средой для переворота. Научившись изучать и подвергать сомнению получаемые указания, люди могут и отказаться выполнить приказ участвовать в перевороте, так же как они не следуют более приказам правительства без того, чтобы убедиться в их легитимности и желательности.

С другой стороны, в Египте единственная партия — Арабский социалистический союз[11] — по-прежнему всего лишь инстанция, бездумно одобряющая решения руководства. Политические решения принимаются Насером и его соратниками и выполняются государственным бюрократическим аппаратом, а АСС способна только громко приветствовать их. Когда возник вопрос, согласится ли находящаяся под контролем АСС Национальная ассамблея с отставкой Насера после разгрома Египта Израилем в июне 1967 года, один наблюдатель заметил, что ассамблея «с радостью сделает то, что ей скажут»[12]. В том же положении находятся многие однопартийные государства.

Диалог между правящими и управляемыми может иметь место только при наличии значительного количества грамотных, сытых и способных на ответную реакцию граждан. Но даже тогда определенные условия могут привести к ухудшению взаимоотношений между сторонами диалога, а это, в свою очередь, может иногда создавать атмосферу апатии и недоверия по отношению к режиму, что делает возможным переворот.

События 1958 года во Франции во многих отношениях были похожи на переворот. Двадцать лет военных действий, которые включали в себя поражение 1940 года, немецкую оккупацию и, начиная с 1946 года, длительные и безуспешные колониальные войны в Индокитае и Алжире, подорвали политическую структуру страны. Постоянная смена правительств подорвала доверие и интерес к политике у большинства французов и оставила бюрократию без действенного руководства, так как сложные задачи конкретных министерств не могли решаться министрами, приходившими на очень короткий срок. Военных оставили сражаться в непростой алжирской войне без четких указаний из Парижа, потому что чаще министерства были заняты проблемами своего выживания в парламенте, чем проблемами на другом, в буквальном смысле слова кровавом поле боя.

Высокая цена войны, выраженная как в деньгах, так и в человеческих жизнях, оттолкнула общество и от армии, и от правительства, и многие французы стали ощущать тревогу и недоверие по отношению к этой армии, чьи чувства и идеология были им столь чужды — и не вписывались в дух времени.

В то время как структуры политической жизни при Четвертой республике разваливались, де Голль в инсценированной им самим внутренней эмиграции постепенно вырастал как единственная альтернатива грозившему стране хаосу. Когда армия в Алжире, казалось, уже находилась на пороге действительно решительных действий — выходящих далеко за пределы прежних театральных инсценировок на улицах алжирской столицы, — а очередное правительство опять оказалось на грани коллапса, де Голль был «призван».

Ему удалось навязать свои собственные условия. Когда 29 мая 1958 года Коти, последний президент Четвертой республики, поручил де Голлю сформировать правительство (которое было приведено к присяге 1 июня), ему предоставили полномочия шесть месяцев управлять без санкции парламента и составить новую конституцию. По условиям этой конституции, вынесенной на обсуждение в середине августа и одобренной на референдуме в сентябре, были проведены выборы, в которых большинство завоевала только что образованная де Голлем партия — Союз за новую республику (УНР). 21 декабря де Голль стал первым президентом Пятой республики с широкими полномочиями — президентом американского типа с обширной исполнительной властью, но без конгресса американского типа, который бы эту власть ограничивал.

Франция 1958 года стала политически инертной и оттого подверженной перевороту. Однако политические структуры большинства развитых стран слишком прочны, чтобы стать мишенями для возможного переворота, до тех пор, пока определенные «временные» факторы не ослабят систему и бросят тень на ее солидность. Среди этих временных факторов обычно имеются следующие:

а) серьезный и длительный экономический кризис, сопровождающийся большой безработицей или галопирующей инфляцией;

б) длительная и неудачная война или серьезное поражение, военное или дипломатическое;

в) хроническая нестабильность при многопартийной системе.

Италия представляет собой интересный пример экономически развитой, социально динамичной, но политически хрупкой страны. До тех пор, пока не была сформирована нынешняя относительно стабильная коалиция между Христианско-демократической партией (ХДП) и социалистами, ХДП — хотя она и является самой сильной партией — могла управлять, только объединяясь в тактические союзы с несколькими маленькими партиями центра, так как она никогда не могла получить на выборах абсолютного большинства голосов[13].