Дети мёртвых - Эльфрида Елинек

Ну, кто первый? Этот молодой человек из бывшего запасного состава национальной сборной, как бишь его зовут, Эдгар Гштранц, мужчина с запада, который, несмотря на это, имеет свои заслуги, а не просто на побегушках у своего тренера. Сегодня Эдгар двинулся — ведь разнообразие радует, а? — на восток, видали его хорошую, чуть ли не развязную фигуру? Вдали. Уровень, посмотрите на масляный щуп, вовсе не так плохо, а, сын земли! Ладно, идите! Блаженно потягиваются в нём, просясь наружу, следующие победы: в лиге супер-Г, в год Снега по австр. летоисчислению (то есть вечность тому назад), в разряде «юношеский-2», многим пришлось довольствоваться гораздо меньшим. Этот молодой человек обрёл спасительное убежище в одном спортивном магазине, чтобы всё самое новое из одежды приобретать по цене производителя и потом подсказывать покупателям решение их домашнего задания. Они не знали, верить ему или журналу новостей, который говорил и показывал совсем другое. Это в некотором роде даже креативно — потерпеть неудачу в почти неносимом. Так нам и надо. Вот место, где Эдгар будет употребляться конечным потребителем, некоторое время: после того, как он поставил крест на запасном составе национальной сборной, но до того, как он окончательно пал. Конец иногда гораздо ближе, чем думаешь. Эдгар лежит в шезлонге, и несколько старых людоедок перешёптываются, что вроде бы они читали года два назад — или то было года три назад? — в газете, что он якобы погиб в автокатастрофе. С другой стороны, разве можно верить газетам, даже если они называют источники, из которых черпают свои новости. Быстрые машины для прыткого водителя, это самое святое нашей путеводной рекламы, до добра не доведут. Поскольку спортсмен не может завестись сам, тренер должен запустить его стартер, и стартер Эдгара явно запущен. Теперь он живёт в столице — слышат, когда его расспрашивают о несчастном случае, происшедшем больше двух лет назад. Ведь вы же погибли, господин Гштранц, — такого не говорят, кто же признается в столь откровенной ошибке. Хотя другие даже на экран вытаскивают свои болячки и расчёсывают их. Расчёски так и мелькают, каждому хочется показать свою жизнь с лицевой стороны, — а у Эдгара жизнь, видимо, протекала с оборотной стороны. И что-то безвозвратно вытекло. Но приходит второе дыхание, в душу вдыхают новую жизнь, — как неприятно было перевернуться и падать, врезаясь в память снега, которому и без того приходится много чего выносить.

ВОТ УЖЕ ДОВОЛЬНО ДАВНО этот молодой человек бывает у нас, за постоянным столом для спортсменов, по понедельникам вечером, бедный рыцарь, который служит нам для развлечения. А мы его за это травим! Сколько раз он оказывался безоружным перед нашими дорогими зрителями, Лишь бы чуточку побыть в их квартирах, на это у него хватало сил, хотя бы по результатам последних тренировок. Несчастный случай тогда ему ещё не грозил. Ведь это он въехал в стену дома, вместо того чтобы продолжить свой путь по дороге? Или то был не он? Чутьё подсказывает. Странно, что собаки на него не лают, как на остальных гостей. Чемпионов диск-жокеи всегда пускают в наш ресторан, где они уходят в улёт и погружаются в бесконечность наших бездн, которые мы здесь соорудили специально, чтобы можно было пропустить вечер или пропустить рюмочку, смотря по настроению. Мы, зрители, сидим перед аппаратом, который выдаёт знакомые позывные, и, пока мы клювом вытаскиваем из себя занозы рабочей недели, на экране перед нами терпит бедствие какой-то человек, он откидывает копыта, его песенка спета, по снегу тянется кровавый двадцатипятиметровый след. Но ничто не нарушает покоя нашей беседы о сыновьях, которых мы послали на поле спортивной бранили о дочерях, которые подогрели наше потрясение (оно у нас всегда готово остыть, если не хватит нескольких сотых долей секунды) победой в слаломе. Теперь на нём хоть суп вари, дорогая Австрия, ты достаточно долго терпела везение, теперь пора чинить рукава и стёсывать углы; а бум переживают США, о боже. Ярко иллюминированный домашний шкаф воспаряет, восемьдесят пять процентов из нас дают себя высосать ни за понюшку табаку, и спортсмен слетает на финише, не уместившись в тесноту микросекунд. Слова истекают из нас ещё до того, как мы нашли устье, в которое будут впадать все те кнедли, что уже переварились в нас. То же происходит и с талантами, которые были растрачены до срока, без учёта, что они ограничены и что хозяйство поэтому лишь ограниченно отвечает за них. А мы никак не можем остановиться. Доказательство: Формула-1. В которой победит каждый из нас под собирательным именем Герхард Бергер, ему для этого достаточно проделать лишь один круг на привычном стуле. В этом деле нужно держаться великих, но и они не смогут нас искрошить в наших малолитражках! Они бессильны против нас! Они не пригодны для использования на второй срок, поэтому нам, наконец, нужны новые лица.

Чего он хочет добиться, Эдгар Гштранц, своим крупнозернистым проявлением? По ту ли сторону он от смерти или по эту? Некоторые божатся, что. два года назад он играл одну из главных ролей в вечерних новостях, так что, наверное, это не он. Но почему он называет себя так же, как и тот, преждевременно, то есть до появления около него оператора, пострадав шим? И внешне похож на того. Лазарь, навостривший своё ложе, э-э… свои лыжи на роликах; кажется, он воскрес как пред-ставитель нашего существования, собственно говоря, как под-ставитель, чтобы у нас не подкосились ноги. Но почему не попытаться! Короче говоря, он должен испытать здесь, на покатых предальпийских склонах, новый травяной скейтборд для своего спонсора, который дал ему работу в магазине спорттоваров. Это же можно сказать и короче: Эдгар должен показать себя на глазах у того, кто снисходит к нему в тёмном облаке: предвечный. Хуже не будет, ведь Эдгар, возможно, уже неживой. Что с ним случится. Время в островерхом колпаке не дастся нам в руки; свет робеет перед внезапно потемневшей пустотой и медлит чуть дольше, чем можно. Итак, Эдгар берёт свою доску, свою закуску и уходит, чтобы, поскольку он сам уже однажды был закуской для природы, ещё раз подать этой всеядной разогретую на колёсах еду, — может, она и добавки попросит, в которой уже копошатся приветливые создания: yersinia enterocolitica, salmonella enteritidis, salmonella Panama, salmonella Braenderup, Agona, Montevideo, Senftenberg, Bredeney, Infantis, Heidelberg, а также e. coli 0157:H7. Да, природа с её оплеухами. Если ты недостаточно натренирован, чтобы уйти от её нюха, за тобой вдогонку бросятся машины с мигалками. Ну мы покажем этой природе! Эдгар не сядет сегодня на горный велосипед, он встанет на роликовую доску. Летом, к сожалению, ограничен выбор приборов, способных тебя переносить. Зато тебя, если ты их растрогаешь, переносят люди, которые сами почти совсем тронулись. Некоторые в состоянии проникнуть в других, но не так уж далеко они могут зайти. Эдгар пришёл сюда, смеясь, приплясывая и покатываясь, совсем неплохо для умершего. Наденет ли он сегодня поношенные джинсы или другие брюки, под кожу, в которой, вообще-то, уже начинается человек? Ага, он надевает велотрусы — собственно, это трико на подтяжках, по которому гуляют цветные полосы, яркие символы и пристальные взгляды, то и дело поскальзываясь на этом холмистом склоне из эластика, они скользят и взмывают вверх, как снежинки, эти взгляды, но им надо вниз и надо следить за своим жаром, который они таят, чтобы он не угас, даже после нас.

Быстро влить в себя ещё одну колу, проглотить язвительное замечание женщины средних лет, хотя это замечание, собственно, неудобоваримое и более сальное, чем можно проглотить безнаказанно со стороны весов. Что-то обрисовывается на теле, но то, что выступало вперёд, на полпути куда-то пропало, и тайное так и осталось неявным. Вечный рисовальщик заслоняет свой лист, чтобы никто не подсмотрел. Он снова выиграет! Ещё один быстрый взгляд, брошенный, как острый камешек, туда, на шезлонг, где студентка Гудрун Бихлер — строение заурядной архитектуры, однако одно из немногих, что ещё не покосились здесь, — итак, где эта самая Гудрун сидит и готовится к экзаменам. Она поднимает глаза и зачерпывает себе полную ложку Эдгара и, по старой привычке, даже позволяет себе поддать ещё добавки, да, к сожалению, ей немало доставалось от чужих людей, которые учили её уму-разуму. Приятная молодая женщина, склонившаяся над своими конспектами. Она делает это вот уже более пяти лет, с тех пор как улеглась в ванну и вскрыла себе вены, в уверенности, что ей никогда не выдержать экзамены. Что немедленно и сбылось, когда Гудрун извлекли из красного бульона ванны, чуть не из свекольника, капающий тюк понапрасну сэкономленных прокладок, чуть не разварившуюся. Об этом не писали в газетах, поэтому вы не должны возмущаться, что не знали про это. Где тогда были шрамы из-за неживого и нелюбимого, там они остались и сегодня. Это хоть и было беспочвенно, но не было одной лишь видимостью. Стать счастливой не посчастливилось и оставалось только пострадать в несчастном случае либо поспособствовать ему. Надрез справа, надрез слева, молодая женщина постоянно носит длинные рукава, даже в жару. Этот челов. инструмент, Гудрун, настроен однажды смертью и потом брошен в расстроенном виде, потому что её хорошие струны всегда быстро ослабевали, а в оркестре сведущих и жаждущих (которые прутьями водознающей лозы стегают нас по икрам, чтобы отворить нам жилы и выпустить что-нибудь из нас, раз из них самих ничего не вышло) не терпят таких слабых музыкантов. Для Гудрун это по-прежнему свежо и современно, в учении она тоже не продвигается вперёд, потому что будущего, в котором она могла бы себя исправить, нет. Каждый день — всё один и тот же, мысли утихают к вечеру, чтобы наутро вернуться и подвергнуться терзаниям со стороны Гудрун. Эдгар выудил её из отдыхающих, инстинктивно опознав в ней родственное существо: мёртвую, которая не истлевает. Так же, как и он. Уже почти год, как её родители прекратили траур по ней и обратили свои заботы на второго ребёнка, сына, у которого уже начались трудности с выпускными экзаменами. Нельзя раздвоиться в пользу мёртвых, иначе последуешь за ними, а они не очень-то этого хотят, у них своих хватает для отборочных соревнований; их, честно говоря, даже скорее избыток, по хорошей порции святого на душу не всем достаётся, а это как постер любимой звезды, которая, к сожалению, тоже когда-то умрёт. Тогда мы все сгорим, уже как живые, в геенне огненной нашего бесконечного поклонения. Я едва могу этого дождаться. Гудрун — естественный человек, она не красится. В нормальных обстоятельствах она бы даже замены резины не заслуживала, говорили те, кто согласился на опрос, и теперь они собрали вокруг себя все голоса, которые сами же и собрали. И тем не менее: особенность отпуска, когда ходишь исключительно в театр, в котором сам же и выступаешь, состоит в том, что и остальных артистов выбираешь сам. Пробуждение Эдгара относится к довольно давнему времени, когда он ещё жил, а тут случайно и девушка, у которой всё как у него, она ходит туда-сюда, но ничего не меняется. Веет ветер, веет дух, но не задевает их структуры. Что-то в них, должно быть, прочно заперлось, когда они умерли, потому что вечный сон не может к ним пробиться. Слесарь всё ещё подбирает свои отмычки, которые могут превратить жизнь человека в ад, но эти двое молодых людей как ни силятся пройти в дверь, всё так и остаются на ресепшен, в то время как другим уже давно вручили ключи от комнат и они уже полёживают в горячих ваннах (может, именно горячая смертная ванна Гудрун придала ей последний толчок, но странным образом не через Главные Ворота, а через множество второстепенных, комбинацию игольных ушек, через которую она не может пройти, потому что не такая тонкая, как рыбные палочки из рыбы-иглы. Кто не хочет есть эти славные панированные опилки из рыбных отбросов, те сами будут наструганы и не попадут на небо, где их могли бы встретить красиво разнаряженные дети. Горные лыжи, падение, бесконечный подъём назад — в наши дни это больше ничего не даёт, но во времена Тони это было обычным делом, можно было лесенкой топать себе в гору и ещё и выигрывать! Да, наши материалы стали более скоростными), итак, полёживают в горячих ваннах и уже поставили закипать свои страсти в виде простых букв из яичной вермишели.