Хейтеры - Джесси Эндрюс

Вот как она выглядела: волосы обычной длины, но покрашены в молочно-белый цвет – словно бумага. Кожа при этом довольно темная, со множеством родинок. Маленькие черные глаза с очень пронзительным взглядом и четкие, прямые, как две кометы, брови придавали ее лицу перманентно обеспокоенное и скептическое выражение. У нее был симпатичный изящный нос, но почему-то при взгляде на него возникали ассоциации с лабрадором-ретривером. Я понимаю, что мое описание никуда не годится, но что поделать. Пухлые, плотно сжатые губы, круглые щеки – «щечки-яблочки» – и подбородок в форме гамака, в котором лежит большой мяч для боулинга. Ну, может, не для боулинга, а какой-нибудь менее тяжелый мяч. Большой футбольный мяч, например. Короче, обычный подбородок, как у всех.

Так. Пожалуй, с описанием внешности пора заканчивать. Смысл в том, что это была очень симпатичная девчонка, она играла на гитаре и, естественно, я тут же на нее запал, потому что так всегда происходит. Ну вот, отлично.

Нашел место рядом и стал устраиваться со своей гитарой, а она прекратила играть и посмотрела на меня. Я начал усиленно думать, что бы такого сделать, чтобы очаровать ее. Но в итоге почему-то нахмурился, сдвинул брови и кивнул. Получилось довольно отталкивающее зрелище, после чего я выпалил:

– Запилы – огонь.

– Что? – спросила девчонка. Голос у нее был тихий, как будто она предпочитала молчать.

– Запилы – огонь, – повторил я. – Круто пилишь, говорю.

– А?

– На гитаре.

– Аа.

– Круто ты пилила, говорю. Вот я и сказал: «запилы – огонь». Ну вот… кажется, разобрались.

– Что?

– Разобрались в том, что было до этого.

– Ага.

– Хорошо, – сказал я, зачем-то снова нахмурился и кивнул во второй раз, а потом демонстративно отвернулся к своей бас-гитаре и стал ее настраивать, а девчонка опять начала пилить на своей. Последующие пять минут я пытался совладать с желанием выбежать из зала и броситься под первую попавшуюся машину.

Глава 6

Посредственный джаз-бэнд имени Джина Крупы играет блюз фа мажор

Постепенно подошли другие ребята из ритм-секции. Они выглядели вполне нормальными и спокойными. За исключением второго гитариста. Его звали Тим, и он был придурком.

На его придурочность указывало то, что он словно не замечал присутствия в зале никого из нас, кроме девчонки, которую, кстати, звали Эш.

Сначала он встал прямо напротив нее. Потом принял развязную позу.

– Ого, кто это тут у нас, – проговорил он. – Меня зовут Тим.

– Привет, – рассеянно бросила она, не прекращая играть. Тогда Тим присел так, что его башка оказалась как раз на уровне ее гитары. Так он сидел некоторое время, слушая с закрытыми глазами и дебильным выражением на лице, которое, видимо, должно было означать: «мне нравится, как ты играешь».

– Ну ничего себе, – наконец произнес он. – У нас тут Роберт Джонсон в женском обличье, не иначе.

К моему сожалению, услышав это, она взглянула на него так, будто подумала: а может, он и не козел вовсе?

– Тебе нравится Роберт Джонсон? – спросила она.

– Я бы так не сказал.

– Почему?

– Потому что мне не нравится Роберт Джонсон. Я люблю Роберта Джонсона. Я его просто обожаю.

– О. Ясно. Окей.

– Говорят, он продал душу дьяволу за свой талант. Не зря продал, по-моему.

– Меня зовут Эш.

– Эш. Ну ничего себе. Шикарное имя.

– Да ладно. Дурацкое имя. Просто «Эшли» еще более дурацкое.

– Эш, для меня честь сидеть рядом с тобой в этом скромном бэнде, – произнес он вкрадчивым тоном трижды разведенного сорокалетнего сердцееда.

Я сидел, молча подслушивал и злился, что на мою территорию забрел другой самец, как лось в период гона или не знаю еще кто. Тем временем духовая секция затрубила что есть мочи. Духовики в джаз-бэнде всегда разыгрываются, надрывая легкие.

Но какофония прекратилась, когда в зал вошел барабанщик Билла Гарабедяна Дон и начал орать. У Дона были короткие черные волосы, шея шире головы и нижняя челюсть, слегка выдвинутая вперед. На белой футболке в области подмышек расплывались темные пятна, что делало фигуру Дона определенно устрашающей. Этими пятнами он словно хотел сказать: «У вас, слабаки, никогда не будет таких потных подмышек! Потому что вам никогда не стать настоящими мужиками!»

– Тише! – заорал он. – Эй! Примерно на девяносто процентов тише. Поняли? Я даже в коридоре свой голос не слышу. Окей. Настроились? Надо еще раз настроиться? Настраивайтесь, если нужно. Только тихо. Окей, давайте начнем. Добро пожаловать в команду Джина Крупы. Меня зовут Дон. Иногда занятия буду вести я, иногда – другие учителя. У вас есть расписание? Там все должно быть написано. Всем раздали расписание? Возьмите у других, если надо. Ладно. У меня не слишком большой опыт преподавания… я сам только учусь, как и вы. Так что не доставайте меня особо, ладно? Вы не будете меня доставать? Отлично. И не забудьте о главном – мы здесь, чтобы хорошенько повеселиться.

Он на секунду умолк и окинул нас взглядом, в котором читались одновременно уныние и абсолютный ужас. Потом продолжил:

– Итак, разминка – блюз фа мажор. Начнем с ритм-секции – давайте… ээ… Кори, Уэс, Джереми и… Тим. Каждый сыграет по двенадцать тактов. Не больше, потому что вас много. Джереми, вперед. Пять, шесть, семь, пошел.

Так началась наша блюзовая пятнадцатиминутка, в ходе которой каждый на языке джаза надеялся сообщить другим, что он крут и ему есть что сказать.

Увы, наши надежды не оправдались.

Это была жесть. Блюз фа мажор оказался сложной и коварной мелодией. Она разом выявила все недостатки музыкантов нашей группы, которым не терпелось показать друг другу, кто чего стоит. Трубы то ворчливо тявкали, то пытались взять самые высокие и громкие ноты. Тромбоны неумело выводили пассажи типа «Полета шмеля», но выходило это у них по-дурацки, и в итоге они капитулировали с атональным пуканьем, похожим на крик неуверенного в себе слона. А сольные партии саксофонистов звучали, как спотыкающийся разговор, какой обычно ведешь с мамой приятеля, пока та тебя стрижет.

Что до меня, я ненавижу играть соло. По-моему, бас-гитара вообще не предназначена для соло. По крайней мере, все мои соло на басу обычно напоминают саунтдрек к мультику про толстого медведя, который пытается танцевать в женском платье.

Кори тоже не удалось блеснуть. Отыграв примерно восемь приятных и незапоминающихся тактов на малом барабане, он вдруг застыл и молча просидел все оставшееся время. Дон нахмурился и задумчиво кивнул. У него было такое лицо, как будто очень маленький ребенок только что сообщил ему, что бога нет.

После Кори мы услышали первое достойное соло за день – минималистичное джазовое хокку от Тима, пронизывающее до самых костей. Этот парень умел играть так, что не казалось, будто в мелодии слишком много нот. Так играют ребята, которые в совершенстве владеют своим инструментом, но при этом глубоко чувствуют музыку. И это, конечно, был отстой. Выходило, что самый тонкий и блестящий музыкальный ум в этом зале принадлежал полному придурку. Впрочем, меня это не слишком удивило. В музыкальном мире это обычное дело.

Мы сыграли половину этого длинного и монотонного блюза, и тут Дэн передал партию второй ритм-секции. После чего бэнд воспрял духом, потому что те играли гораздо лучше нас.

С одной стороны, меня это расстроило. С другой – их было приятно слушать. По крайней мере, троих-четверых из них. Второй барабанщик – коренастый чувак с бледным лицом – оказался намного круче Кори; контрабасист с хвостом и большими ручищами выдавал гораздо более глубокий, более «джазовый» звук, чем я на своем Fender, а пианист, похожий на капитана команды по плаванию, вполне удачно косил под Билла Эванса, величайшего джазового пианиста всех времен. Вторая ритм-секция вдохновила сольных исполнителей гораздо больше, и даже Дон расслабился и периодически бормотал себе под нос: «ну вот, другое дело» и «угу».

Но с третьей стороны, я расстроился, что слабым звеном второй ритм-секции оказалась Эш.

Первой ее проблемой являлся звук. Она звучала ни разу не джазово. Джазовые гитаристы играют мягко, без резонанса. Но Эш лупила по струнам так, что те аж хрустели; звук у ее гитары был резким, грубым, искаженным и совершенно не вязался с тем, что выдавали другие музыканты из ритм-секции. Еще одна проблема заключалась в том, что она явно не знала джазовых аккордов. Брала мощные аккорды, как гаражный рокер, а в джаз-бэнде такая игра совершенно не катит.

В общем, это было похоже на репетицию балетной труппы, где все степенно выделывают па в пышных пачках и трико, а Эш в сторонке в футбольной форме танцует брейк.

Это продолжалось некоторое время, а когда вступил баритоновый саксофон, Тим попытался вклиниться.

– Эй, Эш, – сказал он. – Детка, мне нравится, как ты играешь. Но давай я тебя поднастрою, чтобы звук был почище.

Эш не ответила и даже не взглянула на него. Но ее щеки залились пунцовым цветом.