Дорога домой - Линда Ховард

Но не знал, была ли она когда-нибудь влюблена, не знал, что случилось с ее семьей. В ее личном деле в строке «Ближайшие родственники» было проставлено слово «Нет». Он не знал, состояла ли она в свое время в группе поддержки, и не доставалось ли ей от каких-нибудь ребяческих проделок. Не знал, почему она приехала в Денвер, не знал, о чем она мечтает.

Он знал только факты, лежащие на поверхности и очевидные для любого, но не имел представления, что или кого она вспоминает, на что надеется.

Зная о ней так мало, он боялся, что она когда-нибудь его бросит. Как он мог предугадать ее поступки, если ничего не знал о ее мыслях и мог винить в этом только себя. Он никогда ни о чем ее не расспрашивал, никогда не вызывал на разговор о ее жизни. В течение двух последних лет он жил в состоянии постоянного страха, боясь того дня, когда она оставит его, но не имея возможности сделать хоть что-нибудь, чтобы этому помешать. Он не знал, как к ней подойти, как ее удержать. Даже мысль о том, что он покажет ей свою уязвимость, делала его физически больным.

Он думал о ней и ощущал ее, такую мягкую, лежавшую рядом. В нем нарастал голод и его мужественность восстала. Если у них не было никаких других точек соприкосновения, то, по крайней мере, у них было это — почти ошеломляющая сексуальная потребность друг в друге. Прежде он никогда и ничего не хотел от женщины, кроме секса. Однако сейчас горькая ирония заключалась в том, что он использовал секс, для того, чтобы получить хоть подобие близости с нею.

Его сердце стало биться быстрее, когда он стал поглаживать ее, легонько будя и возбуждая, так, чтобы с легкостью войти в нее и забыть, хотя на время, все, кроме невероятного удовольствия от занятия с ней любовью.

Стоял один из тех солнечных дней, когда все вокруг кажется ошеломляюще ярким. Воздух был прозрачен, и для конца апреля было необычно тепло. Прекрасный, словно в насмешку, день, потому что она чувствовала, как все внутри нее умирает. Она приготовила завтрак, и они съели его на террасе, как часто делали, если позволяла погода. Она налила ему вторую чашку кофе, села напротив и, чтобы унять дрожь в руках, охватила ладонями стакан охлажденного апельсинового сока.

Саксон…

Она не могла смотреть на него, так что сосредоточила взгляд на соке. Ее тошнило, но, скорее, из-за сильного страха, чем по причине беременности.

Он просматривал местные новости и теперь взглянул на нее поверх газеты. Она почувствовала, что все его внимание сосредоточено на ней.

Я должна уехать, — сказала она севшим голосом.

Его лицо побледнело. В течение бесконечной минуты он сидел неподвижно, словно окаменев, даже не моргая. Легкий ветерок тронул газету, и, наконец, он зашевелился, сворачивая страницы медленно и тщательно, так, словно каждое движение причиняло ему боль. Время пришло, и он не знал, сможет ли вынести это, если заговорит. Он посмотрел на склоненную голову Анны, на то, как солнце искрится на ее светлых, шелковистых прядях, и знал, что он должен спросить. По крайней мере, он должен знать почему.

Вопрос, который он должен быть задать, состоял всего из одного слова, и когда он, наконец, смог его произнести, то не сказал, а проскрежетал:

Почему?

Анна вздрогнула от грубости и резкости его тона.

Кое-что случилось. Я не планировала этого. Это … просто так вышло.

Она влюбилась в кого-то другого, думал он, борясь с мучительным комом в груди и пытаясь восстановить дыхание.

Он всегда безоговорочно доверял ей, и даже мысли не допускал о том, что в его отсутствие она могла видеться с другими мужчинами, но, очевидно, он ошибался.

Ты уходишь от меня к другому мужчине? — рявкнул он.

Она вскинула голову и, ошеломленная вопросом, уставилась на него. Он тоже вперился в нее, его глаза казались жестче и зеленее, чем она когда-либо видела.

Нет, — прошептала она. — Ничего подобного.

Тогда что?

Он вытолкнул себя из-за стола и встал. Его большое тело напряглось от едва контролируемой ярости.

Она глубоко вздохнула.

Я беременна.

Какое-то мгновение его лицо сохраняло жесткое выражение, но внезапно оно стало словно каменным, невыразительным и неприятным.

Что ты сказала?

Я беременна. Уже почти четыре месяца. Это должно случиться в конце сентября.

Он повернулся к ней спиной, подошел к ограждению террасы и уставился на панораму города. Его плечи злобно напряглись.

Боже мой, я никогда не думал, что ты на это пойдешь, — протянул он неприятно сдержанным голосом, — Ты обвела меня вокруг пальца, не так ли? Я должен был бы сообразить, чего мне следует ожидать после твоего вчерашнего вопроса. Ведь брак куда выгоднее процесса об установлении отцовства? Но ты намерена получить неплохую выгоду не мытьем, так катаньем?

Анна встала из-за стола и спокойно направилась в квартиру. Опираясь на ограждение, Саксон стоял, сжав кулаки и пытаясь совладать со слепой яростью и холодным комом в груди от осознания ее предательства. Равно как с болью, которая притаилась и приготовилась наброситься на него, едва утихнет гнев.

Он был слишком взвинчен, чтобы долго здесь оставаться. Наконец он не выдержал и пошел за ней, решив установить степень собственной глупости, даже если от этого ему станет только больнее. Это походило на то, как язык непрерывно исследует воспаленный зуб в поисках источника боли. Несмотря на то, что она его полностью уничтожила, он должен во всем разобраться, а затем снова стать неуязвимым. Больше никто не сотворит с ним ничего подобного. Раньше он мнил себя неуязвимым, однако Анна нашла щель в его эмоциональной броне. Как только он совладает со всем этим, то снова станет недосягаемым.

Анна спокойно сидела за своим столом и что-то писала на листе бумаги. Он ожидал увидеть, что она укладывает свои вещи, ожидал увидеть все, что угодно, но только не то, что она сидит и марает бумагу.

Что ты делаешь?

Она чуть дернулась от его резкого окрика, но продолжила писать. Возможно, его зрение еще не приспособилось к более тусклому свету, но она выглядела бледной и изможденной. Он безжалостно надеялся, что она сейчас чувствует хоть долю того, что приходится испытывать ему.

Я спросил, что ты делаешь.

Она расписалась внизу страницы, проставила дату и протянула ему.

Вот, — сказала она, из всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Теперь тебе незачем волноваться по поводу иска об установлении отцовства.

Саксон взял листок и перевернул его, чтобы прочесть. Он просмотрел его, затем прочитал снова, с большим вниманием и растущим недоверием.

Текст был коротким и недвусмысленным: