Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество - Г. Беневич

Утрата Бога, происшедшая в 1906 г., не привела Кузьмину–Караваеву к атеизму: она избежала его, поскольку тяжело переживала утрату того, что ей было дано как первоначальный дар благодати. Даже ее"языческий"период отмечен тоской по Богу, поиском духовной родины (Иерусалима), найти которую пока не удавалось.

Преградой между поэтессой и Богом часто вставал другой человек,"Господь"и"господин", смешивались в одно:"Мне не быть рабой господней, / Не носить его вериг… / Я раба без господина, / Не могу главы склонить"(35). Результатом таких отношений была невозможность общения, ни с Богом, ни с мужем. Все это – отношения, при которых"царь ей могилы дороже, / Ему – ее взгляд и молитвы"(41) – кончается усталостью ("Рабыней царя она стала. / Путь пройден последний, единый… / Царица устала, устала…"(41)) и одиночеством:"Опять одна, всегда одна… / А парус плещется опав."(38).

В безблагодатном состоянии, в котором пребывает лирическая героиня, единственным утешением, быть может, является отображение этого состояния. В самом деле, в любом состоянии духа, каким бы отчаянным оно не было, для человека культуры остается еще возможность – передавать,"выражать"его. Этим, вероятно, объясняется то, что Кузьмина–Караваева, несмотря на острое желание вырваться из мира петербургской богемы, довольно долго оставалась в нем. Только постепенно пришло понимание чуждости и"Цеху поэтов". Свое отличие от Н. Гумилева, А. Ахматовой и других акмеистов Кузьмина–Караваева сформулировала в"Последних римлянах". По ее мнению, путь акмеистов не был отмечен таким напряженным исканием Бога, веры, грядущего мира, как путь"мудрых"(т. е. символистов). Кредо акмеистов, в первую очередь лидера этой группы Гумилева, она понимает так:"Единственным достойным делом на земле он считал быть поэтом. Остальное все принадлежит к умирающей современности; остальное все временно и сроки ему поставлены краткие, – поэт же один творит для грядущего, поэту одному дано избавить современный мир от смерти и вынести осколки его в будущую жизнь"(569). Вспомним О. Мандельштама (самого философствующего из акмеистов), который в"Утре акмеизма"(1912) писал:"Существовать – высшее самолюбие художника. Он не хочет другого рая, кроме бытия, и когда ему говорят о действительности, он только горько усмехается, потому что знает бесконечно более убедительную действительность искусства"[11]. Истинным бытием, противостоящим"действительности", для акмеистов было само творчество. Что касается религии, то Н. Гумилев считал ее (в отличие от поэзии) делом не личным, а коллективным, но в принципе исполняющим ту же роль – "руководства в перерождении человека в высший тип"[12]. В этой перспективе роль поэзии для человека (личности) едва ли не превосходила роли религии.

Именно такие взгляды, в конечном счете, и не разделила Кузьмина–Караваева. Уже в"Скифских черепках"чувствуется, как она мучима тоской по Богу, по истинной любви. И хотя она всю жизнь не переставала писать стихи, они никогда не были для нее большей (или хотя бы такой) реальностью, чем опыт любви к Богу и ближнему. Искусство для нее не имело абсолютной ценности, дело творчества было подчинено любви (это касается как поэзии, так и живописи и религиозной философии). Если"мудрые"(гностики) не были озабочены разрывом между словом и делом, то для акмеистов этот вопрос решался просто: их слово и было их главным делом – они были поэтами. Что касается Кузьминой–Караваевой, то она свое главное,"православное дело"пока не нашла.

Несомненно, с точки зрения качества стихов, позиция акмеистов была весьма плодотворной. Поэзия А. Ахматовой, О. Мандельштама, многие стихи Н. Гумилева являются эталоном, классикой, чего не скажешь про большинство стихов Кузьминой–Караваевой, но вот личность матери Марии, ее судьба, духовный путь, представляют не меньший интерес и вызывают не меньшее уважение, чем личности ее соратников по первому"Цеху поэтов". Свою задачу она увидела в ином, нежели создание совершенных произведений искусства. О своем отношении к Н. Гумилеву и А. Ахматовой она написала:"Ни с ним, ни с ней не по пути"(623). В свою очередь Н. Гумилев, написавший в рецензии на"Скифские черепки", что задачей автора было"создать скифский эпос"[13], оказался на удивление слеп к духовному существу стихов. Он отметил, что автор открывает в качестве прародины русских древнюю Скифию и"воспоминание"об этой родине – главное в сборнике. Религиозный же аспект стихов, их личностное измерение ему было неинтересно и непонятно.

Между тем, религиозной проблематикой пронизан весь сборник, особенно его заключительная часть и предисловие, где более всего обращает на себя внимание тема"чуда"("дети всегда просили о чуде, но не хотели отдать за него царствия небесного"(27). Эта тема разрабатывается у Кузьминой–Караваевой и дальше: в переписке с Блоком, в философской повести"Юрали"(1915), в"Руфи"(1916), мы остановимся на ней позднее.

Завершая тему"язычества", обратимся к сборнику"Дорога"(1912–1913). Весной 1912 г. поэтесса, измученная отношениями с первым мужем, уезжает лечить сердце в Бад–Наугейм, после чего, вероятно, приняв решение о разводе, отправляется в Анапу. В рукописи"Дороги"указаны эти два места ее написания. В январе 1914 г. Кузьмина–Караваева направила рукопись этой книги (56 стихотворений) А. Блоку[14], который критически отозвался о качестве стихов, и книга так и не увидела свет. Часть стихов из нее вошло впоследствии в сборник"Руфь", часть не была опубликована. Тем не менее, рукопись с пометками А. Блока сохранилась. В настоящее время она находится в рукописном отделе РНБ. им. Салтыкова–Щедрина в Петербурге. Эта рукопись представляет особый интерес для исследователей, как творчества Кузьминой–Караваевой, так и Блока. Для нас она важна как переходное звено между"языческим"и"пророческо–библейским"периодом в творчестве Кузьминой–Караваевой, переход от"Скифских черепков"(1912) к"Руфи"(1916).

В период создания сборника"Дорога"значение А. Блока для Е. Ю. Кузьминой–Караваевой все больше возрастает. Она встретилась с ним впервые в 1908 г., но эта встреча, хотя и произвела на нее сильнейшее впечатление, не привела к установлению между ними никаких отношений. Состояние духа А. Блока было тогда чрезвычайно тяжелым, и он целомудренно отстранил от себя,"погибающего", молодую девушку:

Что же? Разве я обижу вас?

О нет! Ведь я не насильник,

Не обманщик и не гордец.

А. Блок посоветовал Лизе Пиленко найти для себя какой‑то"выход в природе, соприкосновении с народом". Он сказал:"Если не поздно, то бегите от нас, умирающих…"(621).

Е. Пиленко не последовала тогда совету Блока, она вышла замуж, вошла в декадентскую культуру Петербурга. После замужества они вместе с мужем неоднократно встречались с четой Блоков. По свидетельству поэтессы,"этот период, не дав ничего существенного в наших отношениях, житейски сблизил нас, – скорее просто познакомил"(626). Мы согласны с А. Н. Шустовым, который, разделив отношения Кузьминой–Караваевой с Блоком на три периода, назвал первый (декабрь 1910 – весна 1912) – "житейским"[15]. Трудно, однако, согласиться с его предположением о том, что"многие из стихотворений, которые вошли в первый сборник ("Скифские черепки" – Г. Б.)… можно рассматривать как своеобразное объяснение в любви Царевны"Владыке" – Блоку"[16]. Это не вяжется с утверждением самой поэтессы о"житейском"характере их отношений, о том, что они в этот период не дали ничего, кроме хорошего знакомства; стихи первого сборника возникли на основе любовных, страстных отношений, каковых с Блоком у нее тогда быть не могло.

По–настоящему влияние А. Блока на поэтессу стало сказываться после ее разрыва с мужем, брак с которым был заключен как бы вопреки совету Блока"бежать от умирающих". Поэтесса не согласилась с этим советом, впрочем, и акмеисты, в отличие от символистов, не были"умирающими". Как бы то ни было,"Скифские черепки"являются своеобразным оправданием необходимости вкусить"яда"познания, оправданием ухода от простоты и детской веры. Вспоминая свои разговоры с Блоком во время семейных и литературных встреч этого периода, мать Мария писала:"Я доказываю Блоку, что все идет так, как надо. И чувствую, что от логики моих слов с каждой минутой растет и ширится какая‑то только что еле зримая трещинка в моей собственной жизни"(625). Уже по этому эпизоду видно, что Блок даже в"житейский"период их отношений играл роль человека, судящего искренность ее мыслей и чувств. Она перед ним пыталась оправдываться, но себе солгать не могла. Тем не менее, их отношения, по временам глубже, чем"житейские", не были еще близкими, интимными.

Зато после разрыва с мужем влияние А. Блока стало сказываться непосредственно. Кузьмина–Караваева уезжает в Анапу, где много работает вместе с местными жителями в своем имении на виноградниках, возвращается к природе, к земле и морю, здесь же она находит свою любовь – "простого человека", о котором ничего не известно, даже его имени. От этой любви в 1913 г. рождается дочь Гаяна. В сущности, Кузьмина–Караваева совершает все то, что предначертал ей сразу после их первой встречи в 1908 г. А. Блок: