Брежнев: правитель «золотого века» - Семанов Сергей Николаевич

Супруга Брежнева, как и он сам, получила в молодости суровую жизненную закалку. Такое не забывается никогда. Такое оставляет глубокий след в душе каждого нравственного человека, а именно такие составляют, вопреки всем пересудам, большинство людей. Вот почему скромный служащий Брежнев, сын и внук кадрового рабочего, взлетев на неописуемую властную высоту, никогда не забывал и не мог забыть о своем прошлом и, как человек положительный, всю жизнь относился с глубоким уважением к людям труда. Конечно, порой случается в жизни и обратное, когда люди презирают свое происхождение и прошлое, да, но к Леониду Ильичу такое никак не относится.

Чтобы закончить описание юношеских лет Брежнева, непременно следует рассказать о человеке, которого он любил и почитал всю свою жизнь — его мать. То была скромная трудолюбивая женщина, сугубо православная. В своих официальных воспоминаниях, которых мы будем еще неоднократно касаться, глава атеистического государства и Генсек Коммунистической партии, зачатой, по выражению Маркса и Ленина, на «воинствующем атеизме», осторожно намекнул на религиозные убеждения своей матери, очень он ее любил и почитал.

Еще при жизни и всевластии Брежнева была чрезвычайно распространена следующая легенда. Наталья Денисовна была глубоко верующей православной женщиной, воцерковленной, прихожанкой храма в Днепропетровске, города, где прожила большую часть жизни. На паперти храма обитал известный всему городу юродивый. Когда Брежнев после снятия Хрущева неожиданно для всех стал во главе Партии, юродивый якобы крикнул ей по выходе со службы: «Слушай, скажи своему, если не станет трогать Церковь, будет царствовать спокойно». Заметим, что это случилось после грубых и глупых нападок Хрущева на православную церковь. Нет сомнений, что в той или иной форме это предание стало известно Леониду Ильичу. Человек сугубо неверующий, но, как все простоватые люди, суеверный, он это наверняка запомнил. Нам еще предстоит рассказать об этом в соответствующем разделе книги.

Закончим немаловажный сюжет о матери Брежнева свидетельством небезызвестного еврейско-либерального автора Роя Медведева. Доверять ему во всем нельзя, но в фактах он подчас весьма точен (например, четко свидетельствует о еврейском происхождении Виктории). Он сообщил:

«Мать Брежнева умерла уже в 70-е годы в Москве в возрасте 90 лет. Сам Брежнев рассказывал позднее, что Наталья Денисовна ни за что не хотела переезжать в Москву и жила в небольшой квартире в Днепродзержинске вместе с семьей своей сестры. Даже тогда, когда ее сын Леонид стал уже Первым секретарем ЦК КПСС, мать его не только отказалась переехать в Москву, но отказалась даже обменять свою тесную квартиру на другую, более просторную. Она покупала продукты в обычном магазине, стояла в очередях, по вечерам любила поговорить со знакомыми соседками, сидя часами на скамейке возле дома. Только тогда, когда Брежнев после XXIII съезда стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, его матери пришлось все же переехать в Москву. Она не слишком хорошо понимала сложные обязанности сына, а его образ жизни и вся московская суета были явно не по душе 80-летней скромной женщине. Ей не могла понравиться ни склонная ко всякого рода авантюрам, грубая и алчная дочь Брежнева Галина, ни его легкомысленный и часто нетрезвый сын Юрий. Эта своеобразная обстановка, царившая в недружной семье Брежнева, доставляла ему самому немало хлопот».

Нет ни малейших сомнений, что мать Леонида Ильича была в высокой степени достойным человеком. На него, во многом грешного, образ матери оказывал большое и благотворное воздействие, в том числе на его несомненную доброту и подлинное миролюбие, что очевидно просматривается в его больших и малых политических делах. Вот почему сюжет о брежневской матери стоит заключить словами из воспоминаний ее старшего сына. Да, писал эти строки не он, а приглашенные литзаписчики, но искренность его чувств в данном отрывке выражена неоспоримо:

«Находились, как водится, люди, которые знакомство с матерью Брежнева хотели использовать в своих целях, совали ей для передачи «по инстанциям» всякого рода жалобы и заявления. И, должен сказать, я поражался ее уму и такту, высочайшей скромности, с какой держалась она. Мне опять-таки ни разу мать ничего не говорила, а узнавал я стороной, от других. Она считала, что не вправе вмешиваться в мои дела. Знала, как я уважаю ее и люблю, но если помогу кому-то по ее просьбе, скажем, с жильем, то это ведь за счет других, кто не догадался или не смог обратиться к ней. А те, может быть, больше нуждаются в поддержке. Так примерно думала мать, а говорила просто:

— Вот мои две руки. — И поднимала жилистые, изработавшиеся, старые руки. — Чем могу, я всем тебе помогу. Но сыну показывать я не могу. Так что извини, если можешь.

В 1966 году мать переехала ко мне в Москву. Она дождалась правнуков, жила спокойно, в ладу со своей совестью, была окружена любовью всех, кто ее знал, гордилась доверием, которое народ и партия оказали ее первенцу, и для меня великим счастьем было после всех трудов сидеть рядом с мамой, слушать ее родной голос, смотреть в ее добрые, лучистые глаза.

Я еще не сказал: не только отец мой знал грамоту, но и мать умела писать и любила читать, что в пору ее молодости в рабочей слободке было редкостью. Лишь повзрослев, я понял, чего стоила родителям их решимость дать нам, детям, настоящее образование. А они хотели этого и добились: девяти лет от роду я был принят в приготовительный класс Каменской мужской классической гимназии. Вспоминаю, мать все не верила, что приняли, да и вся улица удивлялась».

Толковый и работящий землеустроитель Брежнев потихоньку продвигался по служебной лестнице. В самом конце двадцатых годов на Урале началась «сплошная коллективизация». Прямого отношения к ней Брежнев не имел, но заметим, что в уральских условиях она была куда менее суровой, чем на Кубани, например, или на Украине, или в центральных областях России. В его личной судьбе гораздо важнее иное: в 1929 году он был принят в кандидаты ВКП(б), что было в ту пору чрезвычайно сложной процедурой, за «пролетарским происхождением» следили тогда очень строго (порой его заменяла принадлежность к ранее «угнетенным нациям», но это касалось в основном евреев или некоторых нацменов, украинцы в это число не входили). В следующем году Брежнев стал полноправным членом партии, которой верой и правдой прослужил более полувека без единого взыскания.

А затем — новый крутой поворот в жизни. Брежнев с детства имел несомненную тягу к образованию, хотя значительными способностями явно не обладал. Потомственный металлург, он, видимо, «не прилепился» душой к сельским делам, решил пойти по стопам отца и деда. Его супруга позже рассказала о том очень обстоятельно:

«В 1930 году Леню пригласили на работу в Свердловск, в земельное управление. До осени там работал. А в сентябре он с товарищами решил поступать в институт. Поехали в Москву, в Институт сельскохозяйственного машиностроения. Поступили. А мне куда же деваться?! Где жить? На что жить? Я Галю оставила своей маме в Белгороде. Но все равно, видим, в Москве не прожить. Тогда Леня написал в Днепродзержинск: можно ли устроить перевод в местный институт? Там жили его родители, они бы нам помогли с жильем, да и вообще во всем. Разрешение на перевод получили и в 1931 году приехали в Днепродзержинск. У Лени нет работы, а факультет вечерний, надо обязательно работать на заводе. И он поступает в теплосиловой цех кочегаром. Работали там в три смены. Получалось так: когда утром идет на работу, то вечером — в институт, а если вечером работает — утром учится. Бывало, придет, одни зубы белые: кочегар есть кочегар! Ванны не было. Воду на плите нагревали, кочегара отмывали, в студента превращали! Мы плиту коксом топили, он хорошо горит, легкий, от него меньше копоти, он чище, чем уголь. Потом, правда, сделали душ, ванну. Вот так четыре годика прокрутились. Закончил он институт в 1935 году. Диплом защитил с отличием. В условиях, в каких мы жили, да еще работы, это не так просто.