О чём шепчут колосья - Константин Борин

Римма Васильевна сорвала с яблони большой зелёный лист и протянула мне:

— Познакомься, Костя, с ним поближе. Видишь: лист как лист, но какой сложный процесс совершается в нём! Он — посредник между солнцем и жизнью на земле. В толщине листовой пластинки заложены чудодейственные хлорофилловые зёрна; они-то и улавливают солнечные лучи, образуя органические вещества, питающие растения…

Учительница не раз приходила на помощь мне и позже.

Когда встал вопрос, что делать, куда податься на заработки (в двадцатых годах верёвочное дело в Жесте— леве заглохло), Римма Васильевна посоветовала:

— Иди, Костя, в Павлово, к тамошним металлистам на выучку.

Сама она была павловской, отлично знала местных куста рей-металлистов. Одному из них — Василию Ивановичу Курычеву — она написала рекомендательное письмо.

— Курычев, — продолжала Римма Васильевна, — большой мастер. Тончайшие вещи из железа делает. Стальную блоху, как тульский Левша, подковать может.

Левша, как известно, своим мастерством двух правителей — русского царя и английского короля — удивил. Стальную блоху не только на все ноги подковал, но и на каждой подковке имя мастера поставил. О косом Левше весь мир знает.

— А ты знаешь, — продолжала учительница, — в Павлове есть мастера под стать прославленному туляку. Они сотворили замок величиной с горошину.

— Неужто и в самом деле с горошину? — переспросил я.

— Да, Костя. Диковинные замки там делают: похожие и на птичку, и на сердечко, и на мельницу с крыльями, и даже такие, что сами играют. Открываются они до часам, без ключа, в точно установленное хозяином время. Завёл он их на двенадцать часов — секунда в секунду заиграет музыка, и замок откроется.

— Хитроумные замки! — воскликнул я.

— Не хитроумные, а музыкальные, — поправила Римма Васильевна.

Замочное дело возникло в нашей округе в давние времена. По преданию, один из русских царей наказал графу — владельцу села Павлова — не загружать местных мужиков хлебопашеством, так как в те годы никто лучших замков, чем павловцы, на всей Руси не делал.

Павлово лежало на торговом тракте между Москвой и Нижним Новгородом (ныне Горький). По нему купцы возили товар в кованых сундуках. Вырученные за товар деньги клали в плоские сундучки — подголовники. Для каждого сундука нужен был замок: для большого — большой, для малого — малый. Но замки требовались не только для сундуков. И для ожерелья и для браслета. Даже в затворе пушки самое главное замок. Без него пушка не выстрелит.

В тот вечер Римма Васильевна открыла для меня нечто новое и важное: от неё я впервые узнал, как интересна работа металлиста, сколько сложных, красивых вещей можно сделать из обыкновенного металла и как народ уважает настоящих мастеров.

Решил я идти в Павлово. Сборы были недолгие. С вечера сестра заштопала мою самотканую рубаху, положила несколько заплат на посконные, из грубого домашнего полотна штаны, отрезала краюху хлеба. И утром, чуть свет, в новых лаптях я уже шагал в Павлово.

ДОРОЖЕ ЗОЛОТА

С давних пор Павлово называлось селом, хотя уже много лет имело право величаться городом. Ещё в конце прошлого века Владимир Ильич Ленин отмечал, что жизнь таких центров, как Павлово, сложилась совершенно по-городскому. У его жителей выработались несравненно более развитые потребности, привычка к более культурной обстановке и образу жизни, чем у окрестных земледельцев.

Когда я впервые попал в Павлово, всё здесь меня удивляло: и неестественно яркий свет, заключённый в стеклянном пузырьке, и машины, что сами режут железо, и люди, которые из грубых кусков чугуна делают красивые, добротные вещи.

В Павлове что ни улица, то гора: Спасская гора, Бабушкина гора, Воскресенская гора, Фроловская гора. Вдовья гора. Между тем это не горы, а холмы. Обычные холмы, на которых расположился город.

Найти кустаря-металлиста Курычева в небольшом городе оказалось, в сущности, не сложно, стоило мне только обратиться к первому встречному,

— Василия Ивановича ищешь? — переспросил прохожий. — Его мастерская в доме Емельяновых, у самой Бабушкиной горы. Там он день-деньской трудится.

Курычев прочёл записку, посмотрел на меня:

— Про твоего отца слыхал. Первейший верёвочник! А что вот из сына выйдет — сразу не скажешь. Испытать надо…

Спустя несколько недель Василий Иванович говорит мне:

— А ну-ка, Костя, выдолби канавку, — и протягивает стальную заготовку.

Беру зубило, молоток. Василий Иванович не отходит, смотрит, как с инструментом буду обращаться.

— Когда по зубилу бьёшь, куда глядеть надо? — спрашивает он меня.

— На шляпку, раз по ней бью.

— Да что ты, малый! На шляпку зубила будешь глядеть — вещь испортишь. Надо на острие инструмента смотреть… Вот так, вот с этой стороны, — показал он. — Помни: не молот железо куёт, а кузнец, что молотом бьёт.

Разговоры о мастерстве были для Василия Ивановича истинным удовольствием. О чём бы он ни толковал, непременно к мастерству возвращался. Возьмёт в руки кусок железа и начнёт:

— Скажи-ка, Костя, что из этого куска можно сделать?

— Сковородку, — отвечаю, недолго думая.

— Сковородку — это так, но и не только сковородку. Красивую женскую фигурку. Глянешь на неё — залюбуешься. Недаром в народе говорится: «Та же мучка, да не те ручки, оттого и булки сырые». Всё зависит от мастера. Вон за окном бревно лежит. Один на нём резьбу выведет, доску так отполирует, что, как зеркало, заблестит, а другой из того же дерева и простой табуретки не сварганит. И так, брат, во всём. Про певца Пирогова, нашего земляка с Оки, много пишут. Но имя у него громкое не потому, что в Большом театре басом поёт, а потому, что он мастер своего дела. А иной человек и голос имеет, да хорошо не споёт. И дела не сделает, и денег не заработает…

Деньгам Василий Иванович любил точный счёт, однако не дрожал над ними, не скряжничал.

— Деньги как птица, — любил повторять Курычев: — у трудового человека долго не держатся, прилетят и улетят. А вот знания, поверь мне, дороже- золота. Профессия человеку на всю жизнь даётся. Богатство же душу не кормит и ума не прибавляет.

— А дядя Фёдор, — заметил я, — другого мнения держится. Деньги копит, хочет капитал сколотить, чтобы потом самому не работать, в роскоши жить.

Курычев громко рассмеялся:

— Не работать, праздную жизнь вести? Это, Костя, не в моих правилах. Хлеб, не мною заработанный, есть не стану. В горле он застрянет. Без хлопот я бы от тоски помер. Иной раз проснёшься с плохим настроением, а потом возьмёшь в руки инструмент, и на душе враз повеселеет. Недаром в народе говорят: труд — лучший лекарь. А праздность вредит человеку. — Курычев снял очки, протёр стёкла носовым платком. — Слыхал ли ты притчу про Савву-замочника и мага-волшебника? Неужели не слыхал? — Василий Иванович с удивлением посмотрел на меня. — Тогда наберись терпения, послушай.