Суть времени. Том 4 - Сергей Кургинян

А вот потом у нас без всякого вывода из данного утверждения было сказано, что наука стала непосредственной производительной силой. И никто до конца не понял, сколь масштабными должны быть проистекающие из этого выводы.

Если наука, умственный труд в целом становятся непосредственной производительной силой (не силой, обслуживающей основную производительную силу, сопровождающей ее, а непосредственной производительной силой), то тот, кто уже не руками, а мозгами приводит в действие эту производительную силу, является не прослойкой, а классом. И это фундаментальное общественное изменение! У него абсолютно другая роль в обществе. Этот пролетариат умственного труда, коль скоро умственный труд стал производительной силой, является полноценным пролетариатом, то есть когнитариатом.

Теперь он является тем, кто приводит в действие эту производительную силу и у кого отчуждают процесс труда. Он эксплуатируемый — в условиях, когда основная производительная сила — наука. Это не снимает с повестки дня значения машин как средства производства вещей, но это постепенно выдвигает на первую роль новый класс, который называют когнитариатом.

Только в том случае, если наука является непосредственной производительной силой, в производственные отношения входит некий субъект, называемый «когнитариат», то есть полноценный эксплуатируемый класс.

Что происходит в России? В СССР на последнем этапе как раз и было сказано, что наука стала непосредственной производительной силой. Но никаких выводов по этому поводу сделано не было. Потому что это означало, что классическая бюрократия должна делиться с интеллигенцией, которая превращается в полноценный новый класс, не благами, которыми бюрократия готова была делиться (под бюрократией я имею в виду политическую номенклатуру), а властью. Но властью номенклатура, то бишь бюрократия наша, абсолютно не готова была делиться ни с кем. И уж тем более с этим новым классом. Который, в свою очередь, себя новым классом не ощущал.

Все, над чем я бился со второй половины 70-х годов вплоть до того, как это рухнуло, это попытка создать внутри данной среды прослойки, пропитанной мировоззрением. Новым мировоззрением, классовым. Этому мешало все: концепция бесклассового государства, классическая концепция диктатуры пролетариата, все остальное.

В итоге, став классом, по сути, в системе производительных сил и оставшись прослойкой по мировоззрению и по всему остальному, интеллигенция и грохнула как себя, так и народ. Она историческую функцию не выполнила. А выполнила, наоборот, функцию антиисторическую. И отвечает, прежде всего, за совершенные ею преступления. Как потому, что именно она (наряду с обыдленным мещанством и преступностью) поволокла «Коломбину» в стойло этого «Арлекина», так и потому, что она не осознала себя в новом качестве, чему в существенной степени помешали ее герои — и либеральные (типа академика Сахарова), и консервативные (типа Солженицына). Они все увели данную прослойку от осознания того, что она уже становится классом, а это мучительный переход из одного состояния в другое.

Номенклатура же не хотела делиться властью с новым классом, не хотела преобразовывать прослойку в этот новый класс, боялась до смерти этого нового класса и имела к этому определенные основания. В итоге она его грохнула вместе со страной. И решила, что лучше она превратится в буржуазию на обломках страны — в паразитарную, криминальную буржуазию, — чем начнет с кем-то делиться властью в обновленном Советском Союзе.

Слабейшим звеном во всей этой системе оказалась именно прослойка интеллигенции, которая должна была преобразовываться в этот новый класс, потому что ее-то и грохнули беспощадно, системно. Она в ту сторону поволокла процесс. Она этот процесс обслужила. По большому счету, она и обслужила ту же номенклатуру, которую привыкла обслуживать, только обслужила самую ее грязную и подлую криминальную часть. Получила свои «30 сребреников» — и после этого в качестве массового слоя или прослойки начала загибаться. И превратилась в самую потерпевшую, самую социально игнорируемую группу в стране. Никто не потерял столько, сколько она, в грубейшем социальном смысле.

Как я много раз говорил, если раньше средний рабочий, водитель, жил в несколько раз хуже профессора, то теперь он живет в несколько раз лучше профессора — не потому, что профессор живет так замечательно, а потому, что профессор просто загибается. И эта самая прослойка, весь этот интеллектуальный субстрат, будет первым уничтожен, если продолжится псевдокапиталистическая оргия. Он не нужен. Ликвидкому он не нужен. Ликвидком всячески намекает этому классу, что надо либо валить, либо самоликвидироваться. И все. Небольшая часть встроилась в эти отношения и играет роль некой обслуги, кто-то уехал, все остальные загибаются.

Теперь задача состоит в том, чтобы привнести в эту группу классовое полноценное сознание, что, в принципе, в условиях регресса невозможно и в условиях такой разгромленности этой группы тоже невозможно. В России XXI века нет когнитариата, равно как не было полноценного пролетариата в России XIX века.

Соответственно, Маркс мучительно думал о том, что будет делать Россия. А Ленин разрубил этот гордиев узел очень просто и абсолютно антимарксистским путем. Он сказал: «Да, полноценного пролетариата в России нет, что поделаешь! Я понимаю. („Развитие капитализма в России“ называется — очень интересная книга. Такая современная, что дальше некуда!) Но если даже этого класса нет, а за ним будущее, то надо создать партию этого класса — и тогда создастся класс».

Если бы Маркс что-нибудь такое услышал, он бы пришел в неописуемый ужас. Но Ленин не только это произнес — он это сделал. Была создана партия пролетариата, фактически отсутствующего (или крайне слабого и наиболее эксплуатируемого в России — более чем в любой другой стране мира). Была создана его партия. Эта партия действительно создала полноценный пролетариат — полноценный рабочий класс. Вот это-то мы создали с чудовищным трудом. И это сейчас уничтожено.

Если говорить о подобного рода социокультурных технологиях или о подобного рода конструированиях, то сейчас этап такого конструирования возможен. Существует раздавленный субстрат, который в этом раздавленном виде даже проще превращать в класс, чем в идиотски самодовольном, в котором он пребывал в конце советского периода.

Необходима партия когнитариата при полном понимании, что когнитариата нет. И тогда когнитариат будет, и страну удастся вывести за капиталистические рамки, потому что когнитариат и есть локомотив истории в послекапиталистическом варианте развития. Тогда как буржуа есть локомотив истории в капиталистическом варианте развития.

Если для капиталистической фазы легитимацией, оправданием, идеологией, смыслом или «надстройкой» (так говорили марксисты, недооценивая, как я считаю, масштаб проблемы) являлся Модерн, то для послекапиталистического варианта найдено должно быть нечто другое. Другой проект. Ибо ни проект «Модерн», который остается в Юго-Восточной Азии, как я уже много раз говорил, ни проект «Контрмодерн», ни проект «Постмодерн» нам не светит. Значит, нужен четвертый проект. Наш когнитариат — это субъект. А четвертый проект — Сверхмодерн.

Вот такая пара — субъект — проект — способна (я не знаю, с какой вероятностью — в 1%?) действительно куда-то, к фантастическим новым рубежам, выволочь Россию. И это будет и новая империя (под которой я имею в виду государство, реализующее некий великий проект, вот этот Четвертый проект), и действительная перспектива для человечества, и великое будущее для тех, кто в этом живет. Все это будет.

Шансов на это безумно мало. Поэтому если бы можно было исправить буржуазию и вписаться в какой-то (пусть ублюдочный) вариант капитализма, чтобы выжить, то затеваться под такую судорогу было бы не нужно. Но вся беда заключается в том, что это а) фактически неисправимо и б) не может быть исправимо извне, оно должно быть исправимо изнутри. А я не чувствую ни малейших импульсов, говорящих о том, что кто-то тут чего-то хочет, что какая-то часть класса всерьез думает об этом, при том, что, простите, ей придется думать о такой смешной вещи, как построение капитализма в отдельно взятой стране. За что боролись, на то и напоролись.

Но и об этом речи не идет. Речь идет просто о том, чтобы этот капитализм, не выходя из стадии первоначального накопления, дожрал страну. И после этого умер вместе с ней. Но в той мере, в какой мы хотим, чтобы страна жила, мы не можем допустить этого.

И здесь возникает еще один вопрос к Пьеро или даже целая серия вопросов. Этот Пьеро так и будет «пьерить», хватаясь то за оружие, то за бутылку? Или он способен себя вытянуть на эти новые горизонты, превратиться во что-то другое? Это первое.