Замок Солнца - Николай Ободников

И даже мои скабрезные шутки, что тебе так нравились, об истинной природе салфеток, расположенных вокруг твоего рабочего места, больше не лезут в мою усталую голову. Год вдали друг от друга дался нам нелегко. Но у тебя, по крайней мере, был Иро.

Да и ему сейчас несладко. Он меня пугает: он постоянно сидит рядом с ним; он его всегда находит, где бы он ни был. Он не ест и не пьет, словно ждет, когда это начнем делать мы. За этот год многое изменилось, но больше всего изменились мы сами.

Случившееся изменило бы любого…

Сейчас от последней грани безумия нас вместе и каждого по отдельности держит только любовь…

Всевышний поможет нам.

14 марта 2020 года. Суббота.

Я не могу без твоих шуток. Вчера был твой любимый день – день, когда и я, и Кенис, и даже Иро боялись попасться на один из твоих розыгрышей…

И я так боюсь разговаривать с тобой, обращаться к тебе напрямую. Я боюсь, что я сойду с ума и что Кенис один со всем просто не справится. Но я всегда думаю о тебе – каждый час, каждый миг, поверь…

А с тобой, Кенис, мы уже сколько времени не были близки – ни как муж с женой, ни как два сердечных человека. Просто двое стареющих безумцев… Да это и не нужно, всё стало каким-то…»

Текст был странным. Я вежливо положил запись на зеленый бархат стола, испытывая к чужим воспоминаниям необъяснимое уважение, подкрепленное, видимо, отсутствием своих собственных.

Если эта личность описывает Кениса как человека, начинающего излагать свои мысли каждый раз с нового листа, то первая найденная запись, скорее всего, была именно его, поскольку она начиналась с самого начала и на своем обороте ничего не имела. И если, в свою очередь, отталкиваться уже от записи Кениса, где он указывал, что некая Лив объясняет чьи-то действия любовью, то прилипшая к ноге запись является, видимо, частью уже ее дневника.

Значит, желтый лист – это лист Кениса, белый лист – это лист Лив. Муж и жена… Интересное совпадение. Каковы были шансы, что мне нашлись бы записи именно двух супругов? Моя голова опять противно зазвенела, и я для себя быстро решил, что шансы для такой случайности были ничтожно малы.

Единственное, что я не совсем понимал, так это почему Лив была реалисткой, как ее назвал Кенис, если она упоминала Бога? Существовал ли вообще Бог для реалистов? Всё-таки трезвое оценивание себя, своих действий и окружающего мира, на мой взгляд, как-то плохо согласовывалось с верой.

«Да о чём я? Сам-то я во что верю?.. – поморщился я. – Трудный вопрос, особенно если учесть, что я ответов и на более простые не знаю».

Вернувшись к анализу изложенного в найденных листах, я пришел к выводу, что даже если эти двое и писали друг о друге, то они друг друга, возможно, совсем и не знали. Или же они действительно настолько изменились, что сами этого не заметили и не почувствовали, продолжая обитать во власти чего-то былого.

Было и еще кое-что, что меня заинтересовало: я никак не мог сообразить, кто к кому обращался. Когда они говорили о себе или друг друге, это было понятно. Когда Лив говорила об Иро, с этим тоже вроде было всё ясно. Но вот когда эти двое время от времени обращались к кому-то четвертому, чье имя не упоминалось…

«Их знакомый? Друг? Коллега-ученый? – Я осторожно принялся вертеть лист в своих бледных руках. – Да и один ли это человек или их было несколько? И почему я решил, что они ученые? А… а вот это косвенно следует из этих отрывков, – убежденно сказал я себе. – Жаль, по этим двум записям полную картину не составить… А может, ее не составить потому, что я не могу адекватно оценивать происходящее?.. Как бы то ни было, эта пара явно была под гнетом какого-то тяжкого переживания. Впрочем, это не мешало им рассуждать о своих усилиях, направленных на… на…»

Тут я немного растерялся, не зная, как именно назвать или охарактеризовать то, чего добивались Кенис и Лив. Похоже, они пытались покончить со всем раз и навсегда. Думать об этом мне не хотелось: я хотел, чтобы мир во всех своих проявлениях – существовал.

«Но кто же они такие? Безрассудные ученые? Опасные безумцы? Или же это просто одержимые и местью, и любовью несчастные люди? – нахмурился я. – А если… а если они и то, и другое?..»

От последней мысли мне стало совсем не по себе. Кем бы они ни были, они определенно были готовы на всё. И, если я правильно понимал их запечатленные на бумаге посылы, они явно при этом сильно и непрерывно страдали.

Не имея более других мыслей и занятий, я решительно встал, насколько мне позволяла моя слабость. Бережно положив запись Лив на стол, я нежно погладил эти чужие и одновременно далекие воспоминания. Затем, тихо шаркая, я направился к выходу из комнаты.

Новые повороты меня почему-то очень беспокоили, словно за углом меня могло ожидать нечто столь ужасное, что и вообразить было невозможно. С этим предубеждением я аккуратно – только бы не упасть! – выглянул в новый коридор. Его правая часть обрывалась влажной кладкой, тогда как его левая представляла собой небольшой арочный туннель из массивных булыжников, в конце которого яростно сияло огненное око Солнца, безжалостно рассекавшее тени.

Увидев меня, Солнце, к моему изумлению, умерило свой пыл и тактично отплыло в сторону, оставив после себя залитый небесными лучами ход.

«Мне… мне это не показалось?.. – растерянно сощурился я. – Показалось… Словно крыса в лабиринте – должен идти по единственно доступным проходам! И еще неизвестно, что меня ожидает: лакомый сыр, конец пути или коварная ловушка».

Внезапно обильное и вязкое слюноотделение цепко вцепилось в слабое место моих рассуждений – сыр. Я хотел есть. И пить. Опять. Того напитка было явно недостаточно, особенно если учесть, что я и втянуть-то смог его совсем немного. Но сыр… продукт молочнокислого брожения – такой мягкий, упругий, скрипящий и оставляющий после себя слегка масленые губы. Его разнообразные виды – соленые и рассыпчатые, сладкие и нежные, пряные и пластичные – я тоже помнил.

Как же я хотел есть! Было ощущение, что внутри меня, где-то в области солнечного сплетения, настойчиво скребли вакуумной ложкой, чьи раздражающие прикосновения создавали маленький комок голода, всасывавший мою плоть. И даже вмешательство нового слова «вакуум» не смогло отвлечь меня от этого.

Тщась выкинуть из головы провоцировавшие слюноотделение мысли, я двинулся к манившему сиянию Солнца. По дороге я заметил, что стены коридора имели полости – проходы в иные помещения.

«И сколько вас тут? – устало заморгал я. – Один, два, три, четыре… Пять? Или четыре? – Я с усилием потер глаза, пытаясь избавиться от зеленоватого пятна, оставшегося на сетчатке после слепящего света. – Ладно, примем за основу четыре-пять. А интересно, если числа бесконечны, действительно ли они бесконечны между собой? – вдруг задумался я, наткнувшись в себе на нечто любопытное. – Главное, не возвращаться к сыру…»

Этим самым любопытным оказалась одна загадка.

«Согласно ее условиям, заяц… млекопитающее… Значит, питает молоком… Молоко… – Я тяжело сглотнул. – При таком дефиците внимания я ничего не добьюсь. Надо как-то держать разум в узде. Но как можно удержать в узде то, что напоминает своевольную кляксу, в чьем гардеробе бессчетные миллиарды форм и обличий?!»

Решив заглянуть в ближайший ко мне ход, я снова попытался воспроизвести про себя задачку. В этом мире пустоты и Солнца у меня всё равно ничего не было, кроме собственных шумящих мыслей.

«Заяц… – сосредоточенно начал я. – Да нет же, там был не заяц! Кто же тогда?..»

Эфемерная медуза моих рассуждений вновь разом растеклась во все стороны, предлагая расслабиться и пустить мысли на самотек – хотя бы о том же самом желтовато-ноздреватом лакомстве…

«Нет! – твердо сказал я себе, пытаясь совладать с разноцветными картинками в голове. – Заяц и черепаха поспорили, кто быстрее…»

Заяц был наглым и самоуверенным, но черепаха была мудра и опытна. И вот надумала она как-то проучить зайца, доказав тому, что тот не так скор и быстр, как думает. Решили они бежать наперегонки, но только с одним условием: заяц должен был находиться позади черепахи на расстоянии в тысячу шагов. И заяц, конечно, согласился, не чувствуя подвоха и не имея сомнений в своей победе.

Несмотря на такую разницу, состязание черепаха и заяц начали одновременно.

И за то время, что заяц пробежал разделявшее их расстояние, черепаха в ту же сторону проползла всего сто шагов. Соответственно, когда заяц преодолел и эти сто шагов, черепаха была впереди лишь на десять. Десять на один. Один на одну десятую. Одна десятая на одну сотую. Сотая на тысячную – и так далее. Таким образом, процесс будет продолжаться до бесконечности, и заяц никогда не догонит коварную черепаху1.