Случайная женщина - Джонатан Коу

— Неслабый взгляд получится. (Шарлотта кивнула.) А сколько времени обычно длится твой взгляд?

— Недолго. Несколько секунд. — Она забрала у Марии листок.

— Не хочешь сначала попробовать на мне?

— Спасибо, Мария, не хочу. Взгляды — очень интимный язык. На этом языке я должна говорить с ней и только с ней. С тобой — это все равно как с китайцем объясняться по-гречески.

Мария так и не узнала, произвел ли взгляд желаемый эффект, и потому решила, что затея провалилась. Впрочем, Шарлотта вскоре нашла новый объект для своей привязанности, парня по имени Филип, о котором мы упоминали выше в связи с маленьким размером его ушей. Их бурный роман длился почти год. Отношения между ними оставались исключительно платоническими, разве что время от времени, очумев от сексуального голода, они запирались в спальне, где гремели пружинами часами напролет, словно речь шла о жизни и смерти. Когда такое случалось и Мария была дома, она уходила к себе и читала книгу. Доносившиеся звуки казались ей отвратительными. В те времена, разумеется, дамам не дозволялось принимать джентльменов по ночам, отчего блудить приходилось днем, — замечательное правило, благодаря которому всем удавалось выспаться. Любовь Шарлотты к Филипу поначалу развивалась гладко, однако Мария ни секунды не верила в ее искренность. Спустя несколько месяцев начались сложности. Как обычно урывками, Мария уразумела следующее: до Шарлотты дошли слухи, что Филип на какой-то вечеринке в разговоре с кем-то отозвался о ней неуважительно; тот человек поделился информацией с другим человеком на другой вечеринке, а тот другой — с третьим на третьей вечеринке, где присутствовала Шарлотта. По мнению Марии, это лишь подтвердило порочность одной из догм Шарлотты, провозглашавшей никчемность любого суждения, если оно не достигало, неважно сколь кружным путем, ушей особы, о которой судили. В результате инцидента Шарлотта и Филип перестали разговаривать друг с другом. Естественно, общаться они продолжали, но лишь с помощью запутанной цепочки посредников, среди которых невольно оказалась и Мария. Роль посредника требовала от нее умения разбираться в нюансах эмоций, речи и толкований, нюансах тонких, как колбасная нарезка, что заставляло сомневаться в их состоятельности. Взять, к примеру, такой диалог.

— Он больше меня не любит. — Излюбленный зачин Шарлотты.

— Это неправда, — с тоской возражала Мария. — Всего пару часов назад он был здесь и говорил, что любит тебя.

— Да, но ты слышала, каким тоном он это сказал?

— Ничего особенного в его тоне я не заметила.

— А вот Джудит считает, что, судя по его тону, он сказал это только потому, что не успел придумать иной темы для беседы. А как тебе модуляции его голоса?

— Что?

— Ты разве не уловила сарказма в его голосе? Или если не сарказма, то по крайней мере намека на неуверенность? А если не намека на неуверенность, то уж во всяком случае половинчатого осознания того, что этими самыми словами он завуалированно признается самому себе в том, что вне контекста его речь не обладает истинностью, которую нельзя было бы оспорить хотя бы на скрытообъективном уровне?

— И Джудит все это заметила?

— Нет. Она сказала, что, по ее мнению, он любит меня. Но как она это сказала!

Джудит в последнее время продвинулась далеко вперед в списке подруг Шарлотты и теперь занимала первую верхнюю строчку. Одновременно Джудит пришла к выводу, что Мария ей совсем не нравится, особенно как личность. Она заявила, что понимание Марией человеческих контактов нельзя, при всей снисходительности, назвать иначе как примитивным. Понятно, что Мария узнала о выводах Джудит от Шарлотты. Сама Джудит была искушена в вышеупомянутых тонкостях, из которых она выплетала свои отношения с людьми и на которых держалась любовь Шарлотты к Филипу. Она улавливала интонацию, опровергавшую смысл слов, и взгляды, резонирующие с их значением.

— Ты его видела? — осведомлялась Шарлотта, стоило Джудит переступить порог.

— Да.

— И о чем он говорил?

Мария прислушивалась.

— Ну, он сказал, что твое поведение в какой-то степени требует объяснения.

— Ах, так? В какой степени?

— Он думает, что ты подразумеваешь, будто он производит впечатление человека, который думает, что ты ему нагрубила.

— Он сказал, что я ему нагрубила?

— Ну, он дает понять, что ты ему имплицитно нагрубила.

— Как я могла быть имплицитно грубой, если любое стремление к большей эксплицитности само по себе оказалось бы за порогом чувствительности? Он имеет в виду, что если бы я сказала то, что он хотел от меня услышать, вместо того чтобы оставить невысказанным, он бы не знал, что ответить? Так он сказал?

— В общем, именно это он и пытался мне внушить.

Дела шли все хуже и хуже. Чудовищные попытки Шарлотты и Филипа сохранить хоть какую-то взаимную приязнь стали общей темой для разговоров.

— Я чувствую себя дешевкой, — объявила Шарлотта. — Моя любовь больше мне не принадлежит. О ней все говорят. Она превратилась в шоу.

— Как я тебя понимаю! — подхватила Джудит. — О да! Хуже ничего быть не может. Позавчера я беседовала об этом с Харриет в «Ягненке под флагом». «Бедная Чарли, — сказала я. — Ее чувства выставлены на всеобщее обозрение». И тут Джоанна, сидевшая за соседним столиком, подалась ко мне и сказала: «Представляешь, все только о них и сплетничают!» И даже бармен, который собирал грязную посуду, сказал: «Чарли? Такая с темно-каштановыми волосами? Могу представить, каково ей».

— Так и сказал? Очень мило с его стороны.

Если Мария кого и жалела, то Филипа. Не слишком сильно, потому что, по общему мнению, а тем более по мнению Марии, он был придурковат. Но все же она испытывала к нему некоторую жалость, поскольку он явно страдал больше прочих. В тот день, когда все закончилось, когда все действительно закончилось, он сидел в ее комнате на кровати, закрыв лицо руками. Мария пыталась заниматься, и Филип ей особенно не мешал. Шарлотта в своей комнате рыдала на плече у Джудит.

— Любовь разрушает, — произнес Филип сквозь пальцы. — Она — яростный огонь, который согревает тебя, а потом сжигает, превращая в золу, серую и остывшую. — Внезапно он встал. — Извини, но я хотел бы это записать.

Мария протянула ему карандаш и бумагу. Он уставился на свое отражение в зеркале.

— Посмотри на меня, — попросил он, — я развалина.

Опровержения не последовало.

— Не убивайся, — бросила Мария, не оборачиваясь.

— Когда-нибудь… на этих руинах… — в его голосе зазвучали решительные нотки, — я отстрою себя заново.

— Вот и молодец. — Мария принялась чертить по линейке.

— Новая жизнь. Новое… понимание жизни. Да, точно. — Он пристальнее вгляделся в зеркало. — И по-моему, я знаю, с чего начать. Знаю, что надо изменить. Я… отращу усы.

Тут Мария его покинула и вышла на улицу, на солнечный свет. Ярко-голубое лето. Она гуляла в центре города, толкалась среди покупателей, глазела на дома, сидела в кафе, пыталась ощутить себя частью толпы. Не получилось. Она слышала шум, различала слова, видела лица, но на расстоянии, и на существенном расстоянии. Одна. В одиночку она вышла из кафе и направилась к мосту Магдалины. Свет играл на воде, простреливая ее сочными зелеными бликами, искрился в волосах Марии, когда она медленно повернула обратно. Она брела, сознавая, как красиво вокруг, радуясь теплу и тому, что день клонится к вечеру. Легкий трепет радости, не более, едва заметный и вряд ли достоверный, ибо лишь она одна его переживала, — как всегда, одна.

3. Два спутника

На следующий год Мария получила отдельную комнату и с облегчением перевела дух. Теперь она могла без помех стоять у окна, наблюдая, как серые сумерки сгущаются до черноты. Сначала чернели листья, потом воздух. Шарлотту она почти не видела. Иногда их пути пересекались, как и положено путям, и ничего с ними не поделаешь, и сперва Мария беспокоилась: неужто их случайные встречи неизменно будут начинаться для нее с панической ноты, с этих коротеньких лихорадочных секунд подготовки, за которыми следовал вымученно-жизнерадостный «привет!», посланный куда-то в пол? Но Шарлотта, как вскоре выяснилось, не желала отныне с ней здороваться, что Марию абсолютно устраивало.

На ее лестничную площадку выходило шесть комнат. Предполагалось, что Мария станет пользоваться общими туалетом и ванной с соседями, против чего она не возражала, ибо на практике такой порядок означал, что туалетом и ванной ты гарантированно пользуешься в одиночку. С кухней дело обстояло иначе. Марии предстояло и кухню делить с соседями, что было совершенно неприемлемо. Для того чтобы распоряжаться на кухне одной, ей пришлось бы готовить еду в немыслимые часы, например в полночь. Именно такую привычку она и завела. Но даже в это время она не всегда оставалась у плиты одна, ибо у Марии появилась подруга, новая подруга. Из пятерых соседей четверо были обычными безобидными сумасшедшими, но в пятой девушке, по имени Сара, Мария обнаружила нечто вроде родственной души и, если уж говорить всю правду, испытывала по отношению к ней нечто подозрительно похожее на дружеские чувства. По этой причине Сара и Мария часто общались, заходили друг к другу в гости, разговаривали, и Мария задавалась вопросом «Ну и что?» куда реже, чем в те дни, когда дружила с Луизой.