Похищение - Джоди Пиколт

Офис «Газеты Нью-Гэмпшира» расположен в Манчестере, но Фиц по большей части работает в собственном офисе, оборудованном во второй спальне его векстонской квартиры. Живет он прямо над пиццерией, и запах соуса маринара проникает внутрь с восходящими потоками горячего воздуха. Проклацав коготками по лестничному линолеуму, Грета усаживается у порога, где высится картонная фигура Чубаки[2] в натуральную величину. На спине у монстра крючок, на крючке — ключи. Ими-то я и пользуюсь, чтобы попасть в квартиру.

Я проплываю по океану одежды, разбросанной по полу, и стопок книг, которые, кажется, размножаются, как кролики. Фиц сидит за компьютером.

— Привет! — окликаю его я. — А ты ведь обещал проторить для нас тропинку.

Собака врывается в офис и пытается взобраться к Фицу на колени. Он почесывает ее за ухом, и она прижимается к нему, попутно смахивая со стола несколько фотографий.

Я подбираю их. На одной изображен мужчина с дыркой во лбу; из дырки торчит зажженная свеча. На второй улыбается мальчик с двумя пляшущими зрачками в каждом глазу. Я протягиваю снимки Фицу.

— Родня, да?

— «Газета» заказала мне статью типа «Очевидное-невероятное». — Он рассматривает снимок мужчины с католической мессой в черепе. — Этот удивительно находчивый парень, похоже, гастролировал по всей стране, но выступал только по ночам. А еще мне пришлось целиком прочесть медицинскую монографию — тысяча девятьсот одиннадцатого года, между прочим, — об одиннадцатилетнем пациенте, у которого в пятке вырос коренной зуб.

— Ой, да брось, — говорю я. — У всех свои странности. Эрик, например, скручивает язык листком клевера. А ты умеешь так мерзко закатывать глаза…

— Вот так? — говорит он, но я успеваю отвернуться. — А ты, к примеру, сходишь с ума, если в миле от тебя находится паук…

Я задумчиво поворачиваюсь к нему.

— Я всегда боялась пауков?

— Сколько тебя знаю. Может, ты в прошлой жизни была Мисс Маффет.[3]

— А если?..

— Я же пошутил, Ди! Если человек боится высоты, это еще не значит, что он погиб, упав с крыши, сто лет назад.

Не успеваю я опомниться, как уже рассказываю Фицу о лимонном дереве. Живописую, как на голову мне ложился венец раскаленного воздуха. Как кроваво-красно горела земля, в которой росло дерево. Как я могла прочесть буквы ABC у себя на туфлях.

Фиц внимательно выслушивает меня, скрестив руки на груди. С таким же деланным участием он слушал, как я, тогда еще десятилетняя девочка, увидела у своей кровати призрак индейца в позе лотоса.

— Ну, что я могу сказать, — наконец говорит он. — По крайней мере, кринолина ты не носила и из мушкета не стреляла. Возможно, ты вспомнила что-то из этой жизни — что-то давно забытое. Сейчас многие изучают феномен восстановленной памяти. Если хочешь, я могу заняться этим вопросом.

— Я думала, что восстановленная память касается травматических опытов. Как меня могло травмировать цитрусовое дерево?

— Лаханофобия, — отвечает он. — Это страх овощей. Логично предположить, что остальных ступенек пищевой пирамиды тоже можно бояться.

— И сколько, ты говоришь, родители потратили на твое обучение в Лиге Плюща?[4]

Фиц, улыбнувшись, берется за поводок.

— Ладно. Где ты хочешь, чтобы я проторил тропинку?

Он знает алгоритм наизусть. Он снимет свитер и положит его внизу, у лестницы, чтобы у Греты был образец запаха. Потом он побредет куда глаза глядят, на три мили, или пять, или все десять, сворачивая в переулки, на проселочные дороги и в посадки. Я дам ему фору в пятнадцать минут, после чего мы с Гретой примемся за работу.

— Сам решай, — отвечаю я в полной уверенности, что, куда бы он ни отправился, мы все равно его найдем.

Однажды мы с Гретой искали беглеца, а нашли его труп. Мертвое тело сразу же перестает пахнуть как живое, и, приближаясь к нему, Грета понимала, что что-то не так. Парень свисал с ветки векового дуба. Задыхаясь, я упала на колени, терзаясь одним вопросом: насколько раньше я должна была прийти, чтобы предотвратить это? Я была в таком шоке, что не сразу заметила реакцию Греты. Та свернулась калачиком и скулила, зажав нос лапами. Впервые в жизни она обнаружила то, что не хотела находить. И не знала, как ей быть с этой находкой.

Фиц водит нас кругами: от пиццерии — к самому сердцу главной улицы Векстона, за заправку, через узкий ручеек, по отвесному склону к вымытому водой оврагу. Находим мы его в шести милях. Я по колено в воде. Грета замечает его, сидящего на корточках, в жидком подлеске, чьи влажные листья блестят, словно монеты. Фиц хватает плюшевого лося, с которым Грета особенно любит исполнять команду «апорт!», и бросает его подальше — это награда за успешно выполненную операцию.

— Кто тут самый умный? — поет он. — Кто самая умная девочка?

Я отвожу его домой, потом еду забирать Софи из школы. Дожидаясь звонка, я снимаю ожерелье. Пятьдесят два камушка — по одному на каждый год, который мама провела бы на земле, если бы не погибла. Я перебираю их, как будто это четки, и молюсь, чтобы мы с Эриком жили счастливо, чтобы с Софи не случилось ничего плохого, чтобы Фиц нашел себе спутницу жизни, чтобы папа не болел. Когда желания заканчиваются, я начинаю нанизывать воспоминания — по одному на жемчужину. Тот день, когда она привела меня в зоопарк, на площадку молодняка; все воспоминание зиждется на единственной фотографии, которую я увидела пару дней назад. Мутная картинка: она босиком танцует на кухне. Ощущение ее рук на голове: это она втирает мне в кожу детский шампунь.

И вспышка: она плачет на кровати.

Я не хочу, чтобы это было последним изображением, а потому перетасовываю воспоминания, будто колоду карт, и останавливаюсь на танце. Каждое воспоминание я представляю песчинкой, на которой нарос перламутр — твердая защитная скорлупа, что не даст песчинке уплыть.

Научить собаку настольной игре пришло в голову Софи. Она увидела по телевизору повтор «Мистера Эда»[5] и решила, что Грета умнее любого коня. Как ни странно, Грета принимает вызов. Мы начинаем играть, и когда подходит очередь Софи, наша гончая наступает на куполообразную пластмассу «Неприятностей»[6] — и игральные кости сыплются по клеткам.

Пораженная, я могу лишь рассмеяться.

— Папа! — кричу я отцу, который наверху складывает выстиранное белье. — Ты только посмотри!

Звонит телефон, и комнату наполняет голос Фица, обращенный к автоответчику.

— Эй, Делия, ты дома? Мне нужно с тобой поговорить.

Я вскакиваю и тянусь к телефону, но Софи, опередив меня, нажимает кнопку «сброс вызова».

— Ты обещала, — с укоризной говорит она, но ее внимание уже перехватило что-то у меня за спиной.

Следуя за ее взглядом, я вижу красные и синие огни на улице. Три патрульные машины перегородили подъезд, к двери идут двое офицеров. На крыльца высыпали соседи.

Внутри меня все каменеет. Если я открою им, я услышу то, чего слышать не хочу. Что Эрика арестовали за вождение в нетрезвом состоянии. Что произошла авария. Или что похуже.

Когда в дверь звонят, я не двигаюсь. Я обхватываю себя руками, чтобы не рассыпаться на части. Опять звонок. Я слышу, как Софи поворачивает дверную ручку.

— Мама дома, золотко? — спрашивает полицейский.

Я однажды работала с ним: мы с Гретой помогли ему найти грабителя, скрывшегося с места преступления.

— Здравствуй, Делия, — приветствует он меня.

Голос мой гулок, как эхо в пещере.

— Здравствуй, Роб. Что-то случилось?

Он мнется.

— Нам нужно поговорить с твоим отцом.

Меня тотчас омывает волной облегчения. Значит, это не связано с Эриком.

— Одну минуту, — отвечаю я, но, обернувшись, вижу, что он уже здесь.

В руках у него пара моих носков, которые он аккуратно складывает и протягивает мне.

— Чем могу быть полезен?

— Эндрю Хопкинс? — уточняет второй офицер. — У нас есть ордер на ваш арест по обвинению в бегстве от правосудия в связи с похищением Бетани Мэтьюс.

Роб достает наручники.

— Вы ошиблись, — не веря собственным ушам, бормочу я, — мой папа никого не похищал…

— Вы имеете право сохранять молчание, — зачитывает Роб. — Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеет право потребовать адвоката, который может присутствовать при допросе…

— Позвони Эрику, — просит отец. — Он знает, что делать.

Полицейские уводят его. У меня возникают сотни вопросов. Что вы делаете? Как вы можете так ошибаться? Но звучит всего один, с трудом прорвавшийся через сжавшееся горло.

— Кто такая Бетани Мэтьюс?

Отец не сводит с меня глаз.

— Это была ты, — говорит он.