Властитель - Михаил Соколов

Так была совершена первая часть праздника. Шаман бил в свой бубен и громко кричал:

– Бог-Отец видел нас сегодня, видел наши деяния и был доволен.

– Бог-Отец доволен! – вопили уставшие массы.

– Возобновим завтра наше служение, чтобы Бог-Отец был еще больше доволен!

– Возобновим служение! – повторяли кентавры.

Нас развязали и, за исключением Арсуна, которого отдалили до утра, всех поволокли во тьму за пиршественными столами. Там нас дожидалась глубокая яма, вырытая давно, так что стены и дно успели прорасти мхом. И непонятно было, кто вырыл эту западню со стенами, отвесными и даже расширяющимися внутрь, – кентавры из-за особенности своей анатомии землекопами были еще теми.

Поверху бросили деревянную решетку, выставили часовых и оставили нас в покое.

До утра.

29

В ТЮРЕМНОЙ ЯМЕ

– Рождаться, страдать, умирать… К чему? Мы думаем, что живем, а сами лишь проекция на экране, призраки, жаждущие надежды и любви. Жизнь зажигается и рассыпается пеплом. Пустыня, беременная зимним холодом, тьма подземелий, шум крыльев невидимых птиц… Множество убитых на рассвете и днем и удушенных ночью, и стены тюрем, и смрад падали, в которую Бог-Император превратил детей своих. К чему? Неужели для того, чтобы кто-либо один из миллиардов постиг высокое? Чтобы мужественно умереть?

В темноте нашей ямы голос Семена Кочетова задавал эти вопросы не спеша, очень спокойно, как бы предлагая обсудить существенные дела, не более.

Из мрака плотного, как нечто осязаемо-твердое, ответил Малинин:

– Не будем раздумывать над смыслом всей суммы перерождений. Этого не дано понять и нашему дражайшему Богу-Императору, который, как известно, и не Бог вовсе, а лишь управитель той сложной интеллектуальной машины, которую оставили нам предки. Своими стараниями человек заслуживает гармонию в следующих перерождениях, ибо если в одном месте чего-то много, в другом уже меньше. Я давно покончил бы с жизнью, если бы не уверенность в существовании загробной справедливости. Иначе нельзя принять очевидно временные несправедливости бытия.

Нашел в себе силы и Исаев:

– В тебе говорит слабость, наш бедный философ. К чему нам, уже считай неживым, топтаться на алтаре, отшлифованном самоутешающимися слепцами. Не надо искать подпорок в истории, оглянись на нашу жизнь и ответь, почему побеждают всегда Хитрые, лживые и подлые? Вот возьми зеркальную копию нашего предводителя, копию несостоявшегося Премъер-Министра Николая Орлова. Все знают, что его обвинили зря, что он был не виновен, и никто – никто! – не выступил против дикого обвинения тогда, десять лет назад.

– Я это знал и говорил, – вмешался я.

– Да кому интересно ваше мнение, дражайший Сергей Владимирович?

– Мне. Может, я и в паломничество пошел, чтобы найти справедливость у Бога-Императора.

– А может, и нет? – язвительно спросил Исаев. Я промолчал.

– Ах, Кирилл, Кирилл! Твоя революционная страсть делает тебя нетактичным, – сказал Малинин.

– Прости, – с неожиданной теплотой отозвался Исаев. – Я никого не хотел бы обидеть. Я знаю, как трудно жить каждому, я просто хотел когда-нибудь спросить его прямо; зачем? Зачем он позволяет эти мучения, эту ложь, эту дикость? Зачем он оставил людям стремление доминировать?

– Увы, ты не хочешь думать о системе и тонешь в частностях. Быть может, наш путь – наименьшее из зол? – мягко упрекнул его Малинин.

– Нет, – вмешался Кочетов, – просто Кирилл умеет думать.

Воцарилось молчание. В тишине было слышно шуршанье жучков, изредка сонный перестук копыт стражников. В тесной яме, измученные пытками, мы лежали почти касаясь друг друга.

– Я не понимаю вас, – сказал вдруг Мстиша. – Все так просто: есть общий враг, есть, Бог-Отец, который ведет нас к победе… К чему спорить?..

– Это потому, мой друг, – ответил Малинин, – что вы живете в племени. А человек и был создан изначально для маленького коллектива, для жизни в составе рода, семьи. И людьми были только члены рода, все другие были не просто чужие, они были нелюди. И нелюдей так много, что спасает только родовое братство. А мы жили в обществе, где миллионы, миллиарды людей, а нелюдей – нет. Остается свобода подводят…

– Ты хочешь сказать, что человек ищет врага, потому что он так создан? – задумчиво спросил Мстиша.

– Примерно так, хотя есть еще масса других качеств и инстинктов, которые, в свою очередь, делают нашу жизнь адом.

– Моя жизнь была ошибкой, – внезапно сказал Кочетов. – Я думал, что в Империи можно сохранить честность, непоколебимость убеждений. Я не заметил, как стал робким. Я жил трусом. Вместе с другими ничтожествами. Я был крупицей безответной толпы. Я спокойно наслаждался нравственной жизнью. Никто в Империи не может ни изувечиться, ни задохнуться. Я не жалею о своей гибели.

– Ты, мой побратим, не трус, – вмешался Мстиша. – Я горжусь, что сражался рядом с тобой.

– Спасибо… мой побратим. Может… Снова молчание в темноте, настоящая темнота пещер или подземелий. И звезд не видно, тучи…

– Семен! – позвал Малинин. – Ты жестоко осудил себя. Однако ты ведь жил чем-то?

– Я пытался найти правду в истории. Я пережил нашу республику и отверг ее.

– Почему? – спросил Исаев.

– Не было в истории Империи, которая бы существовала не ради грабежа. Всегда метрополия извлекала все из провинций. Империи кормили свой центр, как мы столицу, и приручали жителей к тунеядству, каждый гражданин центра участник грабежа. Империя живет за счет налогов. А человек – мы тут говорили – создан для жизни в племени. Империя – это слишком много. Управлять ею можно только силой и ограблением подданных. А наш Бог-Император, наш Бог-Отец – творец этого грабежа.

– Вот не думал, что здесь смогу найти сторонника, – с горечью сказал Исаев. – Хотя…

– А может, Бог-Император сам в тисках необходимости? – вдруг первый раз за все время отозвался Илья.

Темнота молчала долго-долго. Времени не было, время остановилось. Потом громко затрещали цикады. И вновь молчание.

30

ТИРАНОЗАВР

Утро было прохладным, и наши израненные тела зябли. Однако чувствовал я себя неплохо. Накануне, перед тем как сбросить нас в эту яму, раны наши смазали травами пахнущей мазью и сверху, для совершенной законченности, густо присыпали еще и горячим пеплом.

Туман, проплывая, опустился и к нам. Капельки росы оседали на наши грязные тела. Хотя наверху и слышался приглушенный гул огромной массы живых существ, нас не тревожили. И было непонятно, хорошо ли это? Или плохо?

Между тем стало теплее; солнце, букашки, мелкие жители трав, и птицы со всей убедительностью показали, что день начался.