Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой - Джулия Л. Микенберг

Возможным это новшество стало благодаря «полнейшему устранению имущественных и религиозных препятствий и неравенства полов в браке»[414]. Парадоксально, но Стронг и человек, за которого она позднее вышла замуж, сблизились из-за продолжавшихся в Moscow News редакционных дрязг.

Стычки Стронг с редактором Аксельродом закончились, когда он ушел в редакцию Worker’s News – новой англоязычной газеты, ориентированной на рабочих. Эта новая газета была довольно низкопробной, но ее популярность быстро росла, тогда как Moscow News уже обрела репутацию «буржуазного» по духу издания. Стронг была рада избавиться от Аксельрода, но ее смущало само появление второй англоязычной газеты и злила мысль о том, что эта выскочка будет теперь конкурировать с ее детищем[415]. Трудно поверить, что она не знала о существовании классовых различий между иностранными специалистами и иностранными рабочими – различий, которые были выражены в СССР по-своему даже ярче, чем в США. Специалисты пользовались большим спросом, и потому им больше платили, они получали особые привилегии и редко общались в жизни с простыми тружениками – будь то американцы или русские. При этом принадлежностью к «рабочим» принято было гордиться, а сторониться их считалось зазорным.

При новом редакторе, краснобае Викторе Васькове, стиль в Moscow News улучшился, но о политике этого нельзя было сказать. Васьков (которого Беннет называла «чурбанищем») брал на работу хороших авторов, но обеспечивал своим отборным штатным сотрудникам привилегированные условия: номера в гостиницах, проезд первым классом и заказы с импортными продуктами, которых другие авторы дожидались месяцами. Стронг ощущала все нараставшее бессилие и раздражение. Она жаловалась Джесси Ллойд О’Коннор на то, что газета идет по неверному пути:

Все говорят, что эти перемены были неизбежны; стоит тут появиться чему-то настоящему, как его перехватывают хорошие коммунисты… Даже моего очевидного желания управлять делом так, как нужно им, явно мало; меня никогда не допускали к обсуждениям, на которых решалась судьба газеты, и я знакомилась с новым начальником уже после того, как он вызывал меня к себе в кабинет и сообщал, что теперь он тут главный.

Хотя у Стронг и возникал соблазн просто все бросить, она опасалась, что «увольнение серьезно подорвет [ее] престиж в глазах русских коммунистов». А еще Стронг казалось, что люди могут подумать, будто она согласна работать только на руководящей должности. Она понимала, что ее используют, но отчасти винила в этом саму себя: «для русских было просто непостижимо», неужели она «настолько наивна, что возомнила, будто [она], иностранка и некоммунистка, сможет тут чем-то управлять»[416]. Постепенно ее советником и наперсником стал Джоэль Шубин, ранее отвечавший за связи с прессой в Наркомате иностранных дел, а теперь работавший в редакции «Крестьянской газеты», и вскоре они стали парой. Шубин был младше Стронг на пять лет, вдовец, преданный коммунист, еврей и отец дочери-подростка. Обоим эта привязанность принесла долгожданную передышку от тяжких забот.

Наконец Стронг все-таки попыталась уволиться, но Васьков заявил, что не уполномочен принять ее уход – или даже убрать ее имя из выходных данных газеты. «Все было понятно: им не нужна была ни я сама, ни моя энергия, ни мой профессионализм; им нужна была только моя „буржуазная репутация“ – да и то лишь затем, чтобы потоптаться на ней», – размышляла Стронг в мемуарах. Она признавала и собственные изъяны, и изъяны партии, которая действительно использовала ее – но не в той мере, в какой этого хотелось бы ей самой.

Стронг предложили совершить поездку по Советскому Союзу – чтобы написать потом репортаж об американцах, работающих в разных отраслях советской промышленности. Она вспоминала об этом так: «Я восприняла это поручение как подкуп, но согласилась». Судя по статьям Стронг о промышленности в Сталинграде, Харькове и других городах, она старалась поддержать свою веру в советский проект – несмотря на то, что уже теряла веру в свою же газету.

За время ее отсутствия в редакции произошли новые перестановки. В августе уволили Кеннелл – за отказ внести изменения в рецензию на фильм. Она сама, похоже, обрадовалась такому повороту и написала родным, что, если бы ее не уволили, она, наверное, так и не решилась бы уйти из газеты, где ее таланты только растрачивались впустую. Презрение Кеннелл к Moscow News (а в ту пору – и к ко всему советскому строю) окрашивалось в резкие антисемитские тона:

Поскольку мой преемник – представитель избранного народа, теперь весь штат – за исключением одной только вышибалы АЛС, которую саму, вероятнее всего, скоро отсюда вышибут, – сделался на сто процентов кошерным[417],[418].

Кеннелл начала сотрудничать с Chicago Daily Tribune, где главным корреспондентом был Вуд. Правда, она написала еще один материал – в качестве «корреспондентки» – для Moscow News: жизнерадостную статью с рассказом о посещении бывших кузбасских колонистов, все еще живших в Кемерове. «Старые кузбассцы» давно успели стать для Moscow News славными героями; их отважная затея превозносилась как отправная точка, с которой начала отсчет все еще продолжавшая поступать помощь американских рабочих советскому государству. В частной же переписке Кеннелл рисовала куда более мрачную картину промышленного «прогресса» в годы пятилеток. Она писала родным:

На меня нагонял ужасную тоску один вид этого гигантского современного сооружения, выраставшего над непролазной грязью, где перепачканными муравьями сновали туда-сюда между каркасами и траншеями люди – занятые и замученные. Если не считать этой лихорадочной новой стройки, электростанций, коксовых и доменных печей и новых домов, ничего здесь не изменилось. Чем больше люди строят, тем тяжелее становится их жизнь[419].

Должно быть, на отношение Кеннелл к тому, что она наблюдала в той поездке, влияло ее собственное состояние: в ту пору она находилась на девятой неделе беременности. Впрочем, то, что она видела, было вполне реальным.

Беннет, несмотря на свою «кошерность», ожидала, что и ее вот-вот выгонят из газеты. Она утверждала, будто слышала, как Васьков жалуется, что «в Moscow News окопалась чертова прорва буржуек. Он говорил, что разгонит их всех… Ну, вот Рут-то он уже вышиб». Она полагала, что придет и ее черед: «Как-нибудь исхитрится выгнать и меня, не учиняя скандала»[420]. В ту осень Стронг вернулась из командировки, намереваясь наконец уволиться, но Васьков по-прежнему отказывался отпускать ее, а Межлаук вообще не отвечал на ее письма и телефонные звонки.

Как раз в ту пору, когда Кеннелл собиралась уезжать из Москвы (на сей раз – навсегда), а Стронг кипела от возмущения, в журнале American Mercury вышел сатирический очерк Беннет и Кеннелл, в котором высмеивались американские «паломницы», стекавшиеся в «красный Иерусалим» и обивавшие порог Moscow News. Публикация вызвала небольшой скандал. По США поползли слухи, будто после выхода очерка Кеннелл выслали из СССР, а Беннет уволили. Кеннелл уверяла, что вернулась на родину добровольно, и замечала, что, хоть Беннет и действительно едва не уволили за «литературное приспособленчество», главный цензор в итоге «просто посмеялся и сказал, что никакой крамолы не увидел». Все это, по ее словам, свидетельствовало о том, что «Россия не боится критики или шуток на свой счет». Благополучно покинув СССР, Кеннелл вдруг ощутила, что за границей ей гораздо легче сохранять просоветские взгляды, – и в самом деле, она сохраняла их до конца жизни. В середине 1930-х она вступила в компартию и впоследствии выражала глубокое раскаяние в том, что когда-то публиковала в American Mercury те глумливые очерки[421].

Беннет удалось (на время) не вылететь с работы благодаря заступничеству Стронг. Той, как оказалось, польстило внимание к ее персоне, привлеченное публикацией в Mercury статьи «Все они едут в Москву», а позже даже сама именовала себя «старейшей резиденткой» Москвы – как ее там насмешливо окрестили. По меньшей мере еще один репортер Moscow News счел тот материал «шикарным» и «просоветским», однако в редакционной статье Беннет и Кеннелл получили разнос, а рядом было помещено открытое письмо Беннет с извинениями.

Пережив эту бурю и окунувшись в утешительные отношения с Константиновым, продлившиеся чуть больше года, Беннет, похоже, чувствовала себя счастливее,