Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина

— Однако так и впрямь роду твоему высокому, боярин, лучше будет, — резонно заметил практичный денщик.

— Много ты понимаешь в выгоде шереметевской! — по привычке рыкнул Борис Петрович и, помолчав, добавил: — Однако как смела и благородна чухонка наша, нечего сказать! Девице из знатнейшего семейства такая душа-то самоотверженная впору!

— Так что, везти, что ли, барин? К Алексашке, кошаку помойному, греховоднику, горлицу нашу белую…

— Вестимо, вези! Что теперь поделаешь-то, коли она сама так порешила… На все воля Божья! Бог ей в помощь и ангела-хранителя в дорогу…

Аннушка Шереметева проводила Марту слезами, нежными объятиями и пылкими заверениями никогда не оставить свою подружку и помогать ей всем, что будет в ее силах. На прощанье Марта передала ей две коротенькие, написанные второпях записки — для любимого Йохана и для пастора Глюка. Аннушка, всхлипывая, пообещала передать их по назначению.

Письмо, адресованное пастору Глюку, довольно быстро достигло цели. А трогательному и печальному посланию, адресованному Йохану Крузе, предстояло многолетнее ожидание…

Глава 5

СТРАСТЬ МЕНЖИКА

Александр Данилыч Меншиков, на удивление, повел себя с новой экономкой тонко и деликатно. На деликатное обхождение он, что ни говори, был мастер! Всю дорогу до Санкт-Питербурха Марта ехала в его собственном возке, теплом и уютном, и к ее услугам была предоставлена молоденькая смешливая горничная. Никогда в жизни не имевшая слуг, Марта обходилась с этой веснушчатой русской девушкой скорее как с подружкой-попутчицей, и та вскоре искренне привязалась к молодой иноземке.

Сам Меншиков ехал то верхом, вместе с закутанными в тулупы драгунами, то в санях, под медвежьей полостью. На остановках он наведывался к Марте, учтиво осведомлялся о том, удобно ли ей ехалось, и приглашал к трапезе. Ужинали и ночевали обычно в больших селах или городках, выбрав для постоя дом почище — поповский или дворянский. За столом Александр Данилыч развлекал Марту разными смешными или военными историями, обходился с ней, как с равной, ни к чему ее не принуждал и тем паче амурными препозициями не обременял.

В пути они то и дело обгоняли бесконечные санные обозы со строительным лесом, с провиантом, угрюмо шагавшие под охраной солдат толпы бородатых мужиков с топорами и лопатами на плечах. «Все это — в Санкт-Питербурх, новый город там ставим! — радостно объяснял Меншиков. — Мой город! Окном нам в Европу будет, торговать оттуда станем, по морским путям корабли водить! Не все же на печи клопов давить да лаптем щи хлебать!»

Новый город встретил Марту картиной огромной стройки, стуком топоров и уханьем молотов, которыми забивали в холодную землю сваи, визжаньем пил, истошным ржанием тягловых лошадей, натужным матом строителей… И заунывными причитаниями баб над неглубокими ямами, в которых наскоро, без священника, засыпали свежих мертвецов. У десятков тысяч работавших на огромных пространствах людей были истощенные землистые лица и какая-то тупая обреченность в глазах.

А вот у Александра Данилыча при виде выраставших из земли крепостных бастионов и зданий глаза разгорались дивным блеском. Он поселил Марту в своем новом доме, тотчас умчался надзирать за работами и словно позабыл про желанную красавицу! Жалованье ей выделил, на полное обеспечение поставил, и только! Дел государевых нынче было много, слишком много! Санкт-Питербурх строился! Медленно, но верно поднимался над зыбкими болотами и серо-стальной Невой, словно невиданное чудо, райский град, Парадиз. Государь отвел Меншикову, питербурхскому градоначальнику, место для строительства большого дворца, а покамест царев любимец разместился в небольшом, но уютном и хорошо обставленном деревянном доме, где благодаря стараниям Марты и расторопных слуг всегда были уют, тепло и отменно сервированный обильный стол. То, что рабочие, приказчики, солдаты и даже офицеры питались впроголодь и быстро мерли от болезней и истощения сил, отнюдь не лишало Александра Данилыча отменного аппетита. «Людей в России достанет — чай, бабы еще рожать не разучились!» — думал он, испив наливки и смачно похрустывая укропным огурчиком.

Днем рождения нового города считался один из дней в конце мая 1703 года от Рождества Христова, когда по приказу царя Петра было начато возведение фортеции, закрывавшей вход в устье Невы из Финского залива. Остров, на котором была заложена крепость, названная в честь апостолов Петра и Павла, в Питербурхе именовали Заячьим. Почему именно Заячьим — Марте никто не мог объяснить, во всяком случае, ни одного зайца она там не видела. Впрочем, в Питербурхе, как и в Москве, было немало странностей, которые Марта тщетно пыталась понять. Вопросов у нее накапливалось все больше, и не на один не находилось ответа. Ее разуму было недоступно, почему новый город так тяжело и страшно строился именно на этом влажном, заболоченном, малопригодном для строительства месте. Почему огромная армия рабочих, возводивших здания и укрепления, продолжала ютиться в ужасных условиях — в землянках, в шалашах, а то и просто под открытым небом — когда разумнее было бы начать с домов для самих строителей? Куда и как бесследно исчезали казна и провиантские запасы, которых Александр Данилович получал от государя все больше и больше, а жалованья и нормальной кормежки мастерам и военным все не было? Как могли согнанные на постройку города русские и малороссийские мужики последними словами проклинать новую забаву царя и все же послушно повиноваться его приказам? Ливонские крестьяне давно бы разбежались с этих превосходивших человеческие силы строительных работ или подняли бы бунт. Но русские и украинцы строили и только туже затягивали пояса, пока не падали от изнеможения или от страшно косивших их ряды болезней. Впрочем, украинцы-то чаще работали нехотя, вполсилы, и то и дело бежали.

В Москве Марта начала понимать природу рабского сна, в который был погружен народ этой огромной страны. В Питербурхе она окончательно ее осознала. В России все управлялось всемогущим и ужасным именем царя, которое порой казалось Марте не облеченным в плоть. Она столько слышала о Петре, но ни разу его не видела. Иногда она даже думала, что великого государя вовсе нет на свете, а существует только его имя, управляющее всем и вся. Но одного звука этого имени было достаточно, чтобы благородный и человечный, в сущности, Шереметев приказал выжигать и опустошать ее родной край, а потом покорно отослал ее саму в дом к Меншикову. Значит, свободным в России был один только царь, которого Марта называла про себя Артаксерксом. Все остальные лежали пред ним во прахе и не смели, более того, не хотели поднять головы! Никогда европейские герцоги или короли не имели такой власти… Ни один народ в мире не принимал тяжкого и унизительного угнетения так покорно и безгласно!

Меншиков гордился тем, что был тенью царя. Но тень эта, как чувствовала Марта, порой управляла своим господином. Александр Данилыч был всюду, куда устремлялся беспокойный и деятельный царь Петр. Государь воевал — и Меншиков считался лучшим из его офицеров, исключая разве что фельдмаршала Шереметева. Государь строил — и Меншиков приобрел немалые знания в инженерном искусстве. Крепость Петра и Павла своими орудиями перекрыла фарватеры по Неве и Большой Невке, а на острове Котлин вставала еще одна сильная фортеция — Кронштадт. Этой новой крепости Петр, по словам Меншикова, придавал особое значение — она должна была стать главной гаванью для задуманного им флота, обеспечить морской путь из России в Европу.

Почти полгода жила Марта в дому у Меншикова, управляя его хозяйством и постигая законы и обычаи жизни в этой чужой для нее стране. От Йохана Крузе все не было известий. Неужели ее любимый действительно погиб? Нет, не может быть! Но чем объяснить тогда его странное и мучительное для Марты отсутствие? Неужели он забыл о ней или, хуже того, счел ее погибшей? А может быть, Йохан томится в русском плену и не может прийти за нею? Отсутствие любимого становилось для Марты невыносимым бременем. Каждый день она молилась о его возвращении, но снова и снова всходило холодное северное солнце, а Йохана все не было… Душой Марты медленно, но верно завладевало отчаяние.

Она тщетно пыталась найти хоть какие-то следы Йохана, расспрашивая о своем муже приходивших в дом к Меншикову офицеров. Те отвечали односложно: «Не ведаем. Ничего сделать невозможно!» — и в их глазах читалось глубокое неумение понять ее тоску. Единственный человек, который мог что-то узнать, друг Йохана, бывший уппландский лейтенант Хольмстрем, по слухам, был где-то во Пскове, продолжая подневольно обучать русских драгун мастерству клинка. Его тщательно охраняли, чтобы столь ценный наставник не вздумал сбежать, и снестись с ним письменно или через проезжих людей не было возможно. В отчаянии Марта однажды обратилась за помощью даже к единственному человеку, на помощь которого в поисках мужа рассчитывать было напрасно, — к Меншикову. На просьбу Марты узнать, нет ли среди содержащихся в плену шведов трубача Йохана Крузе, Александр Данилыч ответил неожиданно грубо: «И узнавать не стану! Он мне не надобен, а вы его забудьте. Ради своего же блага!».