Автономное плавание - И. А. Намор

от сырости пальто и шляпу с уже обвисающими полями приняла большая вешалка с рогами в виде якорных лап, предусмотрительно намертво прибитая к полу. Полусонный гарсон принял заказ на ранний обед или вчерашний ужин. Количество и выбор блюд не вписывались в убогие рамки континентального завтрака.

«Хорошо, что кафе недалеко от порта, – подумал Виктор, – никого не удивит столь контрастирующий со временем суток заказ».

Оглядевшись, Виктор с невеселой усмешкой заметил, что в очередной раз инстинктивно – или, подчиняясь рефлексам «реципиента»? – выбрал самое стратегически выгодное место в кафе: столик в углу справа от входа, рядом с матовым стеклом витрины.

– Прошу прощения, месье, – гарсон возник почти неслышно, – вы готовы подождать свой заказ полчаса? На кухне нет свежих яиц, поставщик задерживается.

Лицо гарсона излучало, несмотря на некоторую утреннюю помятость, искреннее смущение нарушением заведенного порядка вещей и было настолько забавным, что Виктор улыбнулся, «Кажется, впервые за неделю, – почти автоматически отметил внутренний наблюдатель, – ну и хорошо, хватит носить на морде служебно-розыскное выражение. Люди шарахаться начинают».

– Нет проблем, э-э-э…

– Робер, месье.

– Вот что, Робер, принеси мне пока кофе, большую рюмку кальвадоса и свежие газеты.

– Хорошо, месье. Сей момент, – ответил гарсон и так же бесшумно, как подошел, удалился.

Виктор вынул из кармана пачку «Галуаз Бле» и спички, положил на столик, придвинул пепельницу. Ее хоть просить не надо, на курящего здесь и сейчас никто не косится.

«Вот и славно, трам-пам-пам… Что ж погано-то так…»

Следующие несколько часов пролетели не то что бы незаметно, но как-то нечувствительно. Осознание реальности пришло на опустевшей пачке сигарет и пятой рюмке кальвадоса.

«Так. Шестая будет лишней», – казалось, мысль Виктора единственная реальная вещь в наплывающем мороке опьянения, но и эту реальность он осознанно погасил, ну и хрен с ней.

– Гарсон, повторить!

Гарсон, чуть помедлив, повторил, но Виктор не торопился опрокинуть и эту порцию мерзкого, по правде говоря, яблочного самогона.

«Фигово, видать, герои Ремарка жили, раз глотали это пойло в товарных количествах. Да кто бы сомневался!» – думал Федорчук, зажав рюмку в ладонях, согревая резко пахнущий напиток.

В дальнем углу кафе только что пришедший пианист уже «орюмился» прямо за инструментом, судя по мелкой таре, какой-то огненной водой и, потирая озябшие руки, оглядывал полупустой зал. Выдержав приличествующую случаю паузу, заиграл что-то вроде регтайма.

Музыка, даже такая примитивная, вызвала у Виктора ностальгию по тем временам, когда он сам садился за инструмент и для себя или друзьям исполнял что-нибудь «душевное».

«Какая такая ностальгия, – почти разозлился он, – этого нет, не было и, возможно, не будет совсем. Ты понимаешь, идиот, совсем не будет!»

Виктор усмехнулся сам себе, встал из-за стола и решительно направился к пианисту.

– Месье позволит? Не беспокойтесь, у меня музыкальное образование…

Музыкант огляделся по сторонам, как бы ища поддержки или спрашивая совета у окружающих, но не нашел ни того ни другого.

– Да, конечно.

«Клиент всегда прав!» – усмехнулся Виктор. Сел за пианино, закрыл глаза и для разминки начал играть «К Элизе». Пианист иронично улыбнулся, услышав не совсем уверенное исполнение такой «ученической» вещи. Но руки Федорчука приноравливались к незнакомому, к тому же и не очень хорошо настроенному инструменту.

И откуда-то из глубины, из прошлой жизни, к Виктору пришла мелодия, а вслед за ней явились и слова:

Дай вам Бог, с корней до кронБез беды в отрыв собраться,Уходящему – поклон,Остающемуся – братство[62].

Виктор не осознавал поначалу, что не только играет, но и поет. По-русски. Поет, забыв об осторожности, конспирации, наплевав на все условности.

Вспоминайте наш снежокПосреди чужого жара,Уходящему – рожок,Остающемуся – кара.

Последний раз он пел эту песню, когда провожали Олега на ПМЖ в Израиль. Тогда все изрядно набрались и, не стесняясь, плакали друг у друга на плече, так, как это могут только русские мужики. Степан все порывался что-нибудь сломать. Еле удержали.

Всяка доля по уму,И хорошая и злая,Уходящего – пойму,Остающегося – знаю.

«Крыса ты, Федорчук, энкаведешная. Душегуб. Хапнул миллиончик и скрылся, каторжанин, – с неожиданной яростью подумал Виктор, – сука ты, братец-кролик!»

Но в конце пути сияй,По заветам Саваофа,Уходящему – Синай,Остающимся – Голгофа.

Виктор сжал зубы, хотя глаза и выражение лица выдали бы его сейчас – что называется – «с головой». Решение бьющейся в подсознании все последние дни проблемы – созрело. И тут на его плечо легла рука пианиста.

– Я не знаю, о чем вы сейчас пели, месье. Простите, я не понимаю вашего языка, но послушайте меня, пожалуйста! Жизнь дается человеку всего одна, всегда есть возможность исправить ошибку, если же вы покончите с собой, ваши грехи останутся здесь как неоплаченный долг. Еще раз простите…

– Спасибо, месье музыкант, и прощайте.

Виктор встал из-за пианино и прошел прямо к вешалке-якорю, по пути бросив на свой столик несколько купюр, оделся, подхватил чемодан и вышел из кафе.

Дождь продолжал моросить, Федорчук шел прочь от порта в сторону железнодорожного вокзала. Долги нужно возвращать. Всегда. Но для этого необходимо вернуться в Париж.

Виктор Федорчук, Париж – Ницца – Париж.

14–16 января 1936 года

Сообщение Виктор получил через тайник на Монмартре – один из многочисленных «почтовых ящиков» Особой группы НКВД в Париже и расшифровал спустя час на квартире, снятой на имя Гастона Руа, места «для маневров» ему не оставили. Тут уж или служи, или беги. «Куратор», своевременно извещенный о смене паспорта и личности Вощинина, назначал встречу в Ницце, в отеле «Альгамбра». На завтра, послезавтра «и далее – по стандартному графику». Нельзя сказать, что дисциплина в «группе Яши» в полной мере походила на военную, тем более – по отношению к некадровым сотрудникам Иностранного отдела, но и вольности дозволялись лишь в строго отмеренных пределах. Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте…

Вытряхнув пепел от сожженного сообщения и блокнотного листка с расшифровкой в раковину умывальника, Федорчук задумчиво помешивал остатки обгоревшей спичкой, пытаясь осмыслить содержание только что полученного распоряжения. «Прибыть по указанному адресу в назначенное время» – тут все предельно ясно и двойной трактовки не предусматривает, но что означает требование соблюдать «особую внимательность и осторожность при подходе к месту встречи»?

Зачем, спрашивается, повторять прописные истины при жестком ограничении объема текста, способного вместиться в обычную телеграмму? Картинка не складывалась, хоть убей!

«Или ситуация развивается таким образом, что и встречу отменить нельзя, и… очко играет?»

Возможно, кто-то встал на их след, и теперь куратор перестраховывается, пытаясь и дело сделать, и под раздачу не попасть.

Осторожно пустив воду – холодную, разумеется, а какой еще ей быть в недорогой меблирашке, из вычурного бронзового крана, Виктор смыл пепел, руки намылил куском сероватого мыла с резким химическим запахом и тщательно ополоснул.

«Черт! – ругнулся он, среагировав наконец на запах. – Мыло-то, похоже, хозяйственное… вот поленился достать из несессера свое, туалетное, теперь мучайся. А раздражение если на коже?.. – и тут же, без паузы оборвал себя: – Ты о чем думаешь, умник? Кожу ему, видите ли, жалко! Белая кость, голубая кровь… Тут