Лут - Евгения Ульяничева

Лин отключился не сразу. Сказался завышенный болевой порог, сказались заблокированные в драке с Понедельником нервные окончания… Гарпун, пробивший плечо, был лишь началом. Когда его сдернули со стены, Первый успел извернуться и ухватиться здоровой рукой за веревку. А больше ничего путного сделать не удалось, потому что его волоком потянуло прочь, прямо по выжженной, выбеленной земле сухого, заполненного дезинфицирующим млечным туманом, канала. Оловянный чудом не откусил язык, едва не захлебнулся плотным маревом.

Вскинув голову, сумел различить в пыли силуэт низкого грузовичка и его гикающих пассажиров, а потом лебедка натянулась, его вздернуло вверх, словно рыбку подсекли — и только тогда Лин сумел отрубиться.

Привиделся ему рой смерчей на горизонте. Он видел их и чувствовал, как дрожит земля. Монотонный гул отдавался в грудной клетке, и он знал, что у каждого смерча есть имя.

Имя.

Имена вещам давали Вторые. Вещь без Имени — мертвая вещь. Если отобрать Имя — отберешь жизнь. Вот оно. Как просто. Как просто. Запомнить, запомнить.

Очнулся от уколовшей боли. Глубоко вздохнул, перехватывая управления над телом и покрываясь липким потом. Открыл глаза.

На этот раз клетки не было.

Была комната, просторная и светлая. Лин лежал на узкой койке, заботливо прикрытый легким одеялом.

Рядом стояла тумба, на ней умещалась белая птичья клетка из резной кости, заполненная цветами. Их запах был шумен и въедлив, а замок на дверце словно ржавчина лизнула. Невместно тяжелый смык, он оттягивал на себя внимание, забирал взгляды от плененных цветов. На плече сидела тугая белая повязка, и Лин нахмурился, едва касаясь ее пальцами. Плохо, подумал голосом Мастера. Даже не заметил, не очнулся, когда его перевязывали. Жизнь в Башне его расслабила.

Потянулся к клетке, тронул один из белых лепестков, выступающий за прутья. Тот лениво качнулся. Холодный, плотный. Белковый какой-то. Никогда Лин не видел, чтобы цветы держали за решеткой.

— Фагория красивейшая, искусственно выведенный гибрид воскового плюща и эйхории, способна к пожиранию как органического, так и неорганического мусора. Замечательный медонос, между прочим, к тому же съедобен.

Первый оглянулся. За ширмой, огораживающий угол комнаты, кто-то находился. Кто-то с приятным низким голосом.

— Пришли в себя?

— Да, вполне. — Первый кашлянул, оживляя сухое горло. — Благодарю.

— Не стоит. В какой-то мере вина за увечье лежит на мне.

Лин вопросительно промолчал.

Спросил без особой надежды.

— Я могу идти?

— Разумеется, — легко ответили ему, — если вы чувствуете себя в состоянии, то вас проводят до стены.

Сумка, вспомнил Лин и похолодел. Нилова сумка точно была при нем, он даже закинул ее поперек груди, чтобы точно не потерять.

— А, скажите, пожалуйста… Мои вещи…

Человек за ширмой молчал. Лин увидел, как шевельнулась тень в складках натянутой на раму белой ткани.

Театр теней, который однажды показывал ему пьяный Иванов.

— Ваши вещи, молодой человек?

В голосе невидимки скользнула тонкая металлическая нить. Как будто — еще не раскаленная. Не мои, подумал Лин. Не мои вещи.

Его молчание, видимо, сказало больше слов.

За ширмой выразительно хмыкнули.

— Ох, молодой человек… Если вас не затруднит, подойдите ко мне.

Лин спустил ноги с койки, ботинок не обнаружил. Босиком прошлепал в угол, отодвинул ширму.

Если бы не выучка, он бы непременно вздрогнул.

А так просто задержал дыхание от неожиданности, а лицо обдало жаром.

У сидящего перед ним мужчины было два тела. Точнее, тело одно, просто глумливо искалеченное природой. Совершенно нормальные правые рука и нога, и — безобразно увеличенная в размерах левая половина туловища. Уродливый шишковатый лоб, раздутый затылок, и тем страшнее были глаза — спокойные, умные и чуть насмешливые.

— Природа Лута удивительна и многообразна, не правда ли? — мужчина в свою очередь разглядывал его. — Какая фантазия, какие причудливые формы жизни. Вот вы, к примеру — идеальны. Физическое совершенство, воплощенное в музыке гармоничного тела. Генетическая архитектура. Эфеб Оловянных, белая лилия Лута. И какая жестокая участь — погибнуть во цвете, быть убитым гениальным порождением того же Лута. Злая поэтика природы.

— Вы это знаете.

— Да. И я слышал ваше выступление на Хоме Равенна. Мусор есть везде, молодой человек.

— Говоря мусор, вы подразумеваете бытовые отходы, не так ли? — медленно уточнил Лин.

— И их в том числе. Впрочем, речь о другом. Пожалуйста, подайте мне трость.

Лин огляделся, отыскал взглядом белую, как у слепого, резную трость.

Молча протянул ее человеку, ощутив точно сбалансированную тяжесть сердцевины. Свинец? Его собеседник склонил голову в знак признательности, без видимого усилия прокрутил трость.

— Мое имя Орхан. Разумеется, официальный титул длиннее, но я бы предпочел, чтобы вы звали меня именно так. Отчего-то вы мне симпатичны. Следуйте за мной.

***

К вылазке за стену готовились тщательно и быстро.

Нил радовался, что виолончель осталась у Серебрянки (какое глупое, лакокрасочное имя для истинной корабеллы). Лина он не чаял найти в живых. Что говорить? Что со стены упало, то пропало.

Возможно, парня порубили на наживку. Слопали так. Или закинули живцом.

Крокодил подавил вздох. Такой милый малый был, такая улыбка. Успел привязаться, смотри-ка…

Но за себя Нил переживал больше.

Его насухую выпотрошат — или ребята Амы, или рыбаки Горбача-Орхана.

И все, ради чего он рвал когти — и терял пальцы — все пойдет коту под хвост. Карту не найдут, даже если вскроют все орешки. Карту надо уметь открыть так, чтобы она показала себя. Это все равно что книгу читать.

Понедельник, хмуря гладкие брови, проверял снаряжение. На этот раз в его джентльменском наборе приняли участие только нож-малек и сработанная под круглое зеркало граната.

— Искренне надеюсь, что не понадобится, — приложив узкую ладонь к сердцу, серьезно сказал убийца, — терпеть не могу это шумное варварство. Где красота и умение, где благородство манер и кодекс чести, когда любой шут балаганный с огнеметом легко может уложить мастера мечей? Я всей душой за соблюдение Статута и валентность, пусть это и кажется пережитком…

Пепельная прервала его громкой отрыжкой. Ткнула Нила под солнышко.

— Значит так, Крокодил. Говорить с Горбачом будешь ты. Вещи твои стопудово у него, плети что угодно, но чтобы Карту вернул.

— А что взамен?

— Взамен отдадим тебя.

— Фу, он не согласится, — фыркнул Нил. — На что ему мои бренные кости?

Девушка, рассвирепев, мигом сгребла его за волосы. С треском натянула. Лизнула нож, самым кончиком лезвия обвела испуганно косящий глаз Крокодила.

— Да пусть хоть мыло из них варит! Сделаешь так, чтобы согласился. — Прошипела, даря запахом чесночной котлеты. — Падаль сыкливая.

— Дорогая, позволь тебя отвлечь, — чопорный Понедельник передал девушке легкую фильтр-маску.

И то верно, предстоящий путь через волны дезинфицирующего тумана