Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Норт Клэр

После обеда Винсент продолжал кипеть энергией, и приступить к разговору было попросту невозможно. А вечером он предложил всем не уходить, остаться в лаборатории на ночь и продолжить работу.

К тому времени, когда мне удалось убедить его, что работать всю ночь напролет – не лучшая идея, мы уже успели начать. В два часа, не выдержав, я ухватил его за рукав халата, оттащил от доски с уравнениями и, развернув лицом к себе, громко сказал:

– Послушайте, Винсент!

То, что я при всех назвал его английским именем, было грубым нарушением существующих правил. Он быстро окинул взглядом помещение лаборатории, пытаясь понять, слышал ли кто-нибудь из сотрудников мой возглас, но если это так и было, ни один из них, судя по всему, не обратил на невольно вырвавшееся у меня восклицание никакого внимания.

– Да-да, я помню, – сказал Винсент, приходя в себя после всплеска исследовательской горячки. – Мы с вами собирались поговорить, верно? Пойдемте в мой кабинет.

Кабинетом Винсенту служила его спальня, а она представляла собой такую же каморку, как и все остальные, – маленькую, без окон, с трубами, змеящимися вдоль стен, и вентилятором на потолке. Рядом с односпальной кроватью стоял круглый стол, слишком низкий, чтобы за ним можно было расположиться с комфортом, и два грубых деревянных стула. Винсент указал мне на один из них, а когда я сел, достал из-под кровати бутылку виски и две рюмки и со стуком поставил их на стол.

– Мне привезли это через Финляндию – для особых случаев, – пояснил он. – Ваше здоровье.

Мы чокнулись, но я лишь пригубил напиток и поставил рюмку обратно на стол.

– Простите мне мою настойчивость там, в лаборатории, – сказал я, – но нам в самом деле необходимо побеседовать.

– Гарри, с вами все в порядке? – поинтересовался Винсент несколько встревоженным тоном. – У вас очень озабоченный вид – кажется, я еще ни разу вас таким не видел.

Я передвинул свою рюмку в центр стола и попытался привести мысли в порядок – желание во что бы то ни стало переговорить с Винсентом несколько отвлекло меня от перечня вопросов, которые мне необходимо было с ним обсудить. Наконец, сосредоточившись и собравшись с духом, я сказал:

– Вы уничтожили Ленинградское отделение клуба «Хронос».

На какое-то мгновение на лице Винсента появилось выражение удивления, но он тут же отвел глаза.

– Да, – сказал он после небольшой паузы, глядя на свою рюмку. – Я это сделал. Мне жаль, Гарри. Но я решил перестраховаться. В отчетах агентов говорилось, что вы даже не приближались к помещению клуба. Однако мне показалось, что агенты просто пытаются скрыть свои просчеты и, в частности, то, что они не смогли предотвратить ваш визит в местный филиал. Кстати, вам понравилась Софья?

– Она показалась мне довольно приятной женщиной.

– Наверное, я сейчас скажу ужасную вещь, но я считаю, что человеку иногда нужно расслабляться, давать себе волю. Да, я уничтожил Ленинградское отделение клуба «Хронос». Что еще вы мне хотели сказать?

– Вы собираетесь сообщить мне, что это было сделано ради меня? Ради того, чтобы помешать членам клуба проследить за мной и разоблачить меня как предателя?

– Разумеется. Но только мне кажется, что «предательство» в данном случае – не самое подходящее слово. Члены клуба «Хронос» заинтересованы лишь в бесконечном повторении одного и того же настоящего. Мы с вами добиваемся гораздо, гораздо большего. Вы ведь это знаете не хуже меня, не так ли? – Винсент долил еще немного виски в мою рюмку, хотя я до сих пор не выпил ни капли, и отхлебнул из своей. Я, однако, и на этот раз не последовал его примеру. – Надеюсь, вы не слишком переживаете по поводу произошедшего? Это нужно было сделать, чтобы запутать следы. И если уж вы настаиваете на употреблении слова «предательство», то позвольте вам напомнить, что я в отличие от вас никогда не был членом клуба «Хронос». Так что предательство совершили только вы, но никак не я. И это был ваш выбор, сделанный вами без принуждения и совершенно сознательно. Если бы вы не были уверены, что то, чем мы здесь занимаемся, – дело нужное и достойное, а клуб «Хронос» проводит неверную, близорукую политику, вы могли бы вышибить себе мозги из вашего пистолета еще десять лет назад. Да и сегодня вы тоже можете это сделать.

– Будь с нами или умри?

– Гарри, – поморщился Винсент. – Не стоит в споре со мной использовать слова и выражения, которые применяют простые смертные. Поймите, руководствоваться их моралью – это абсурд. Я вовсе не хочу сказать, что для нас не должно существовать никаких правил и ограничений. Но следовать правилам, установленным для смертных, – это почти так же глупо и странно, как жить вовсе без правил.

– Мораль и этика простых смертных формировались на протяжении тысячелетий.

– Законы, по которым живем мы, Гарри, тоже создавались веками, и при этом не под прессом страха и принуждения.

– Что будет дальше, когда вы закончите свою работу? – негромко спросил я. – Что произойдет с мужчинами и женщинами, которые вам помогают, с нашими… коллегами?

Винсент повертел рюмку в пальцах.

– Вы ведь знаете ответ, Гарри, – так же тихо ответил он. – Я вижу, вас это угнетает. Мне очень жаль, я не думал, что вы так сентиментальны.

– Вы не можете сказать это во весь голос потому, что вам стыдно, или просто из деликатности?

Последовала еще одна небольшая пауза.

– Люди умирают, Гарри, – едва слышно выдохнул мой собеседник. – Таков один из основополагающих законов Вселенной. Жизнь по природе своей такова, что рано или поздно она заканчивается.

– Но на нас этот закон не распространяется.

– Верно. Все, что нас окружает, перестает существовать, когда мы умираем. Но затем мы рождаемся снова. В нашей новой жизни те, кого мы любили и чью смерть видели своими глазами, тоже снова появляются на свет. Мы помним о том, что когда-то любили их, но жизнь зачастую больше не сводит их с нами, поэтому все это не важно. Все это не имеет никакого значения – ни жизнь, ни смерть. Важны лишь идеи и достижения, которые люди оставляют после себя.

(Вы что, бог, доктор Огаст? Вы единственный, чья жизнь представляет ценность?)

– Думаю, нам лучше не продолжать этот разговор, – сказал я.

Винсент поставил свою рюмку на стол, откинулся на спинку стула, скрестил ноги и сложил руки на коленях с видом учителя, который встревожен поведением ученика, но не хочет этого показывать.

– Ну что ж, хорошо, – сказал он. – Но почему?

– Боюсь, что, продолжив, мы уничтожим собственные души.

– Мне бы хотелось получить менее поэтичный и образный, но более конкретный ответ.

– Эта… машина, – заговорил я, тщательно подбирая слова, – наши исследования, глобальная теория, которую мы создаем и которая должна ответить на все наши вопросы, решить все проблемы калачакра… все это прекрасно. Это самая великая цель, о которой я когда-либо слышал, а вы, Винсент, – единственный на свете человек, способный не только сформулировать ее, но и стремящийся ее достигнуть. Для меня большая честь работать с вами.

– Но… – подсказал Винсент, и я увидел, как на шее у него вздулись вены.

– Но мы принесли в жертву прогрессу наши души.

Последовала долгая пауза. Через некоторое время Винсент залпом опустошил свою рюмку и со стуком поставил ее на стол. И снова – тишина.

– Мир гибнет, – тихо сказал я наконец. – Это сообщение передается в прошлое от одного члена клуба к другому, от поколения к поколению. Принять идею о том, что мир рушится, непросто – как и ответить на те вопросы, которые ставите вы. Но за этим стоят люди, потерянные и искалеченные жизни. И виноваты в этом мы. Мир рушится.

Винсент снова надолго погрузился в молчание. Затем встал, прошелся по комнате взад-вперед, заложив руки за спину. А потом сказал:

– Весь вопрос в том, Гарри, о каком мире вы говорите. Мы не уничтожаем мир – мы уничтожаем лишь один из миров. Мы не какие-нибудь монстры от науки и не сумасшедшие. Нельзя отрицать, что наша деятельность оказывает влияние на течение событий – это попросту неизбежно. Но при этом меняется только один мир. Однако же мы живем, умираем и снова рождаемся, а все остальное не имеет значения.