Ольга Ермолаева - Алексей Бондин

— Все?..— спросил директор, бросив на нее доброжелательный взгляд.

— Да, я кончила.

— Слава богу,— вздохнула Шурка.

Ольга вышла к столу. Директор налил в стакан воды из графина и пододвинул к ней. Ольга машинально взяла стакан и отпила. Она мучительно вспоминала, с чего ей начать. Все, что она хотела сказать, вдруг вылетело из головы. Под ногами как будто колебался пол. Она взглянула на свой листок бумаги, но ничего не поняла в торопливо написанных строчках и растерянно посмотрела на передний ряд. Ей показалось, что люди насмешливо улыбаются.

— Ну, Ольга Савельевна, смелей, расскажи-ка, родная,— послышался голос Судина. Этот возглас немного ободрил ее. Взгляд ее скользнул по Шурке, та что-то беспокойно маячила рукой. В дверях показался Антипенко. Появление этого добродушного толстяка внезапно успокоило ее. Она почувствовала, что здесь не одна, что ее поддержат.

— Вот...— начала Ольга слегка дрожащим голосом,— здесь спрашивают, как я думаю сделать... Я думаю, что товарищам Бокову и Алыпову я сразу отвечу. Станки наши стоят не так, как нужно бы их расставлять. Я не говорю о тех станках, на которых токарь все время занят. Я говорю о таких станках, где крупные работы...

Чем больше говорила Ольга, тем легче чувствовала себя. Она не видела присутствующих, будто оторвалась от земли.

— Я думаю, товарищи, что вот, вы слушаете меня и вспоминаете, как мы бездельничаем, когда точим, ну, допустим, длинный вал. Тогда и покурить и к соседу дойти, перемолвиться словом — на все есть время.

— Правильно,— сказал чей-то голос.

— Да, правильно,— повторила Ольга тихо и продолжала более уверенно,— А по-моему, нужно каждую минуту истратить на дело. Время теперь наше, его мы тратим на самих себя. Нужно так сделать, чтобы мы все работали не порознь, всяк по себе, а все вместе, побригадно. И вы, товарищ Алыпов, не будете настраивать станок, если вы заняты, а настроит тот, кто свободен из вашей бригады.

— Вы поконкретней, товарищ Ермолаева,— сказал директор.

— Я думаю, все ясно. Я прошу и буду настаивать, чтобы мне дали два или три станка, и я докажу вам, товарищи, что я смогу на них работать одна. Есть у нас и строгальные станки, на которых тоже можно работать одному на двух. Вот взять бы хотя два станка: Шляпникова, который весь день катается на плоте станка, ногами побалтывает да сказки рассказывает, и второй станок товарища Шурышкиной. Правда, товарищ Шурышкина не катается, а стоит, как столб, у своего станка и смотрит, как резец откусывает чугун или железо по крупинке.

Взгляд Ольги упал на Шурышкину. Она сидела прямо, точно проглотила палку, и смотрела на Ольгу тяжелым неподвижным взглядом.

— Ну, насчет агитации и пропаганды,— уже более свободно говорила Ольга,— так за этим, товарищ Шурышкина, дело не станет. Каждый из нас будет агитировать и словом, а прежде всего делом. Лиха беда начать. Пора знать, что мы живем при советской власти, а советская власть — это мы!.. Все я сказала.

— Ну, теперь война начнется,— проговорила Шурка, когда Ольга вернулась на место.

— Так. Кто желает говорить? — спросил директор. Собрание молчало.

— Никто не желает?

В кабинете стало еще тише. Впрочем, кто-то скрипнул стулом, кто-то уронил коробку со спичками.

— А ну-ка, дайте я скажу,— сказал Судин. Он вразвалку вышел к столу, пригладил венчик волос на голове и кашлянул в горсть.— Можно начинать, значит?..

— Давайте, давайте.

— Та-ак,— сказал Судин, поправляя свой длинный суконный пиджак...— Я... я, товарищи, не оратор, говорить складно не умею, так что вы... уж не обессудьте, ежели я что не так скажу. Вот что.— Судин потоптался, посмотрел себе под ноги.— Я... я испытал на себе все это, о чем здесь толкуют. Вот Митрий Семеныч знает. Он пришел одинова ко мне и говорит, так и так, говорит: «Иди-ка, говорит, на беловский станок. Настраивай шестерню». Тут Ольга Савельевна подошла, то же говорит. «Я присмотрю, говорит, за твоим станком». Признаюсь, товарищи, я в те поры осердился. Как, мол, так?! Новое дело! Сдергивать человека с работы! Ну, а начальство, известное дело, раз заставляет, значит, хошь не хошь, а иди. Наше дело маленькое. Пошел, Ольгу Савельевну в те поры отругал за ее выдумку. Да и обидно стало, на вот тебе, даже женщина и вдруг... Ну, настроил, а Ольга Савельевна той порой за моим станком следила... Стружку с ней запустили на беловском станке. И вот потом смотрю я и думаю. А ведь зря я лаялся. Дело-то на сам деле серьезное и хорошее. Ольга Савельевна хотела, было, сама на беловском станке работать... А меня вдруг любопытство взяло. «Дай-ка, говорю, я, потому как мне сподручнее, и работенка моя позволяет мне, и станок беловский ближе ко мне». А у нее работа в ту пору неходовая была. Так... Ну, и отбил у нее работу. Уж не знаю, осерчала она на меня в ту пору или нет, но-о... как будто нет, незаметно было, не осерчала. Так, значит... я день проработал, два. Смотрю дело-то идет! На двух станках и делать нечего, хоть еще один станок, так впору. Сделал одну штуку, Митрий Семеныч говорит: «Ну, как?» «Никак» отвечаю. «Давай еще. Чего прикажешь выполнять?». «А вот, говорит, клапана к спеху надо». «Ну, что же? Давай, благословясь, клапана, так клапана».

— Вы покороче и ближе к делу,— нетерпеливо прервал его директор.

— А я что, не дело говорю?.. Вы уж меня не сбивайте С толку-то. Я не умею говорить так, как вон Шурышкина, «соответствующий» да «несоответствующий», а попросту, от сердца своего говорю, что думаю, то и говорю.

Речь Судина заглушили аплодисменты. Он поднял руку:

— Вы погодите в ладошки-то бить, ни к чему это,— Судин замялся и, переступая с ноги на ногу, почесал свой лоб,— Вот, греховодные, спутали. Забыл теперь, про что говорил.

— Про клапана говорил,— крикнул кто-то.

— Совершенно верно. Про них... Так... Вот я, значит, обдумал. На станке у меня работа ходовая. Пошел к Ольге Савельевне, посоветовался. Она говорит: «Как не можно». Ну миром да собором чорта поборем. Настроили и опять того... Дело идет.

— Покороче,— позвонил директор в стакан.

— Опять короче. Уж я как умею.

— Говори, говори, Ерофеич,— послышались голоса.

— Знамо говорить буду. Никто мне не запретит, не стара пора. Так вот десять дней и отбрякал на двух станках. И так это хорошо. Раньше, бывало, идешь на работу, так себе — ни шатко, ни валко, ни на сторону, ну, думаешь, работа не волк, в лес не уйдет, а тут, батенька мой, подмывает, забота какая-то вдруг появилась, интерес! Оно и на самом деле интересно! Помимо своего станка вылетают и вылетают готовые детали из беловского станка. И в наряде у себя смотришь, растут рубли-то, не по дням, а по часам растут.

— Сколько заработал?..— спросил кто-то.

— Не знаю еще, не получал. А есть будто, напрело изрядно. Жалко стало расставаться, когда на работу Белов Андриан вышел.

Снова захлопали в ладоши.

— Хлопайте, только не мне, а Ермолаевой, вон она сидит. По-моему, товарищи, надо благодарить ее за это. Сколько времени мы сидели возле своих станков, от нечего делать, сколько дум передумали. Верно потому, что не тем кондом думали.

— Вы кончили?..— спросил директор.

— Да будто кончил. Еще бы надо кое-что сказать, там насчет цветочков в цехе, да в другой раз уж.

— Каких цветочков?

— Ну, насчет того, что в цехе у нас на окошках цветочки Появились, как в горнице... Ну, насчет их потом.— Судин, громко топая каблуками сапог, пошел к своему месту.

Собрание оживилось. Люди заговорили. Иные с жаром отстаивали предложение Ольги, другие сомневались, третьи вовсе не хотели этого.

Выступила и Шурышкина. Она долго и пространно говорила, что Ермолаева своевременно сигнализирует, что вопрос серьезный, нужно его повернуть и согласовать с соответствующими организациями.

От ее надутой выспренной речи собрание заскучало, завозилось. Где-то в углу громко зашептались, захихикали.

Шурка со вздохом прошептала:

— Подь она к чорту, развела волынку. То да потому, да опять с конца.

На стене часы пробили уже десять, а собрание продолжалось. Наконец, выступил директор.

— Товарищи, я не буду затруднять ваше внимание. Скажу коротко... Мысль Ермолаевой замечательна, я бы сказал больше — изумительная мысль! Все, что она предлагает, создаст новые условия работы, уплотнит рабочий день, даст возможность максимально использовать механизмы. Словом все! Мы тщательно изучили этот вопрос. Подошли к нему со всех сторон, И, знаете, что я вам скажу, с чем мы столкнулись? — Директор вышел из-за стола, сунул руки в карманы брюк.— Я не хочу обидеть товарища Ермолаеву, не хочу разочаровывать, не хочу погасить у нее творческую мысль. Это будет с моей стороны жестоко и не по-советски. Но я должен вам, товарищи, сказать правду... создать бригады, чтобы кругом была взаимопомощь, это хорошо, и чтобы у каждого токаря, работающего на двух-трех станках, были под руками эти станки — все это хорошо продумано и обосновано. Но вы знаете, во что это обойдется?.. Я, товарищи, смотрю на это дело не с точки зрения фантазера, а практически подхожу к делу, как хозяйственник. Ведь по ее мысли выходит так, что все станки нужно переставить — перенести с места на место, словом сделать полную перетасовку... А поэтому на определенное время мы вынуждены будем часть наших станков вывести из строя и, таким образом, лишиться возможности обрабатывать на этих станках нужные детали. Вы понимаете, что это значит?