Повседневная жизнь восточного гарема - Шапи Казиев

И я не видела, чтобы кто-нибудь остановился возле мясника и не потребовал бы у него жирного мяса. Сказали мудрецы: „Наслаждение в трех вещах: есть мясо, ездить верхом на мясе и вводить мясо в мясо“. А ты, о сухопарая, — твои ноги — точно ноги воробья или печная кочерга, ты крестовина распятого и мясо порченного, и нет в тебе ничего радующего ум, как сказал о тебе поэт:

Аллах от всего меня спаси, что б заставилоЛежать рядом с женщиной, сухою, как лыко пальм.Все члены ее — рога, бодают они меняВо сне, и ослабнувшим всегда просыпаюсь я“.

И ее господин сказал ей: „Садись, этого достаточно!“

И она села.

И господин сделал знак худощавой, и та поднялась, подобная ветви ивы, или трости бамбука, или стеблю базилика, и сказала: „Слава Аллаху, который сотворил меня и создал прекрасной и сделал близость со мною пределом стремлений и уподобил меня ветви, к которой склоняются сердца! Когда я встаю, то встаю легко, а когда сажусь, то сажусь изящно; я легкомысленна при шутке, и душе моей приятно веселье. И не видала я, чтобы кто-нибудь, описывая возлюбленного, говорил: „Мой любимый величиной со слона“. И не говорят: „Он подобен горе, широкой и длинной“. А говорят только: „У моего любимого стройный стан, и он высок ростом“. Немного пищи мне достаточно, и малость воды утоляет мою жажду. Мои игры легки и шутки прекрасны, я живее воробья и легче скворца, близость со мной — мечта желающего и услада ищущего, мой рост прекрасен и прелестна улыбка, я точно ветвь ивы, или трость бамбука, или стебель базилика, и нет по прелести мне подобного, как сказал обо мне сказавший:

Я с ветвью тонкой твой стан сравнилИ образ твой своей долей сделал.Как безумный я за тобой ходил —Так боялся я соглядатаев.

Из-за подобных мне безумствуют влюбленные и впадает в смущенье тоскующий, и если мой любимый привлекает меня, я приближаюсь к нему, и если он наклоняет меня, я наклоняюсь к нему, а не на него. А ты, о жирная телом, ты ешь, как слон, и не насыщает тебя ни многое, ни малое, и при сближении не отдыхает с тобою друг, и не находит он с тобою пути к веселью — величина твоего живота мешает тебя познать, и овладеть тобой не дает толщина твоих бедер. Какая красота в твоей толщине и какая в твоей грубости тонкость и мягкость? Подобает жирному мясу только убой, и нет в нем ничего, что бы требовало похвал. Если с тобою кто-нибудь шутит, ты сердишься, а если с тобою играют — печалишься; заигрывая, ты сопишь, и когда ходишь, высовываешь язык, а когда ешь, не можешь насытиться. Ты тяжелее горы и безобразнее гибели и горя, нет у тебя движения и нет в тебе благословения, и только и дела у тебя, что есть и спать. Ты точно надутый бурдюк или уродливый слон, и когда ты идешь в дом уединения, ты хочешь, чтобы кто-нибудь помыл тебя и выщипал на тебе волосы — а это предел лени и образец безделья. И, коротко говоря, нет в тебе похвального, и сказал о тебе поэт:

Грузна, как бурдюк она с мочою раздувшийся,И бедра ее, как склоны гор возвышаются.Когда в землях западных кичливо идет она,Летит на восток тот вздор, который несет она“.

И ее господин сказал ей: „Садись, этого достаточно!“ И она села, а он сделал знак желтой невольнице, и та поднялась на ноги и восхвалила Аллаха великого и прославила его и произнесла молитву и привет избранному им среди созданий, а затем она показала рукой на коричневую невольницу и сказала…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать седьмая ночь

Когда же настала триста тридцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что желтая невольница поднялась на ноги и восхвалила Аллаха великого и прославила его, а затем она указала рукой на коричневую невольницу и сказала ей: „Я восхвалена в Коране, и описал мой цвет милосердный и дал ему преимущество над всеми цветами, когда сказал — велик он! — в своей ясной книге: „Желтая, чист ее цвет, и радует он взирающих…“ И цвет мой — чудо, красота моя — предел, и прелесть моя — совершенство, ибо мой цвет — цвет динара, цвет звезд и светил, и цвет яблока, и образ мой — образ прекрасных и имеет цвет шафрана, превозносящийся над всеми цветами, и образ мой необычен, и цвет мой удивителен. Я мягка телом и дорога ценою, и я объяла все виды красоты, и цвет мой дорог в этом мире, как чистое золото. И сколько во мне преимуществ, и о подобной мне сказал поэт:

Ее желтизна блестит, как солнца прекрасный свет,Динару она равна по виду красивому.Не выразит нам шафран и части красот ее,О нет, и весь вид ее возносится над луной.

А затем я начну порицать тебя, о коричневая цветом! Твой цвет — цвет буйвола, и видом твоим брезгают души, и если есть твой цвет в какой-нибудь вещи, то ее порицают, а если он есть в кушанье, то оно отравлено. Твой цвет — цвет мух, и он отвратителен, как собака. Среди прочих цветов он приводит в смущенье и служит признаком горестей, и я никогда не слыхала о коричневом золоте, или жемчуге, или рубине. Уходя в уединение, ты меняешь цвет лица, а выйдя, становишься еще более безобразной; ты не черная, которую знают, и не белая, которую описывают, и нет у тебя никаких преимуществ, как сказал о тебе поэт:

Цвет пыли, вот цвет ее лица; то землистый цвет,Как прах, облепляющий прохожего ноги.Едва на нее я брошу глазом хоть беглый взгляд,Заботы усилятся мои и печали“.

И ее господин сказал: „Садись, этого достаточно!“ — и она села. И господин ее сделал знак коричневой невольнице, а она обладала прелестью и красотой, и была высока, соразмерна, блестяща и совершенна. И ее тело было мягко, а волосы — как уголь. Она была стройна телом, розовощека, с насурьмленными глазами, овальными щеками, прекрасным лицом, красноречивым языком, тонким станом и тяжелыми бедрами. И сказала она: „Слава Аллаху, который не сделал меня ни жирной и порицаемой, ни худощавой и поджарой, ни белой, как проказа, ни желтой, как страдающий от колик, ни черной — цвета сажи, — но, напротив, сделал мой цвет любимцем обладателей разума. Все поэты хвалят коричневых на всех языках и дают их цвету преимущество над всеми цветами. Коричневый цветом имеет похвальные качества, и от Аллаха дар того, кто сказал:

У смуглых немало свойств, и если б ты смысл их знал,Твой глаз бы не стал смотреть на красных и белых.Умелы в словах они, и взоры играют их;Харута пророчествам и чарам учить бы могли.

И слова другого:

Кто смуглого мне вернет, чьи члены, как говорят,Высокие, стройные самхарские копья.Тоскуют глаза его, пушок его шелковист;Он в сердце влюбленного всегда пребывает.

И слова другого:

Я ценю, как дух, точку смуглую на лице его,Белизна же пусть превосходит блеском месяц.Ведь когда б имел он такую точку, но белую,Красота его заменилась бы позором.Не вином его опьяняюсь я, но, поистине,Его локоны оставляют всех хмельными,И красоты все одна другой завидуют,И пушком его все бы стать они хотели.

И слова поэта:

Почему к пушку не склоняюсь я, когда явитсяНа коричневом, что копью подобен цветом.Но ведь всех красот завершение, — говорит поэт, —Муравьев следы, что видны на ненюфаре.И я видывал, как влюбленные теряли честьИз-за родинки под глазом его черным.И бранить ли станут хулители за того меня,Кто весь родинка? — Так избавьте же от глупых!

Мой образ прекрасен, и стан мой изящен, и цвет мой желанен для царей, и любят его все, и богатые и нищие. Я тонка, легка, прекрасна и изящна, нежна телом и высока ценою, и во мне завершились красота, образованность и красноречие. Моя внешность прекрасна, язык мой красноречив, мои шутки легки, и игры мои изящны. А ты, — ты подобна мальве у ворот аль-Лук — желтая и вся в жилах. Пропади ты, о котелок мясника, о ржавчина на меди, о видом подобная сове, о пища с дерева заккум! Тому, кто лежит с тобой, тяжело дышать, и он погребен в могилах, и нет у тебя в красоте преимущества, как сказал о подобной тебе поэт:

Она очень желтая, хотя не больна она,Стесняет она мне грудь, болит голова моя,Когда не раскается душа, я срамлю ее,Целую ту желтую, и зубы она мне рвет“.

И когда она окончила свое стихотворение, ее господин оказал ей: „Садись, этого достаточно!“ А после этого…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.