Однажды ты пожалеешь - Елена Алексеевна Шолохова

Кстати, тут он ошибся. Мама, когда успокоилась, вынесла ему вердикт: «Хороший мальчик, не то что… сама знаешь кто».

На другой день мой беспокойный Ярик снова явился к нам. Заходить, правда, отказался наотрез. Просто с порога сунул ей ещё один букет, даже красивее, чем накануне. Пробормотал, краснея и запинаясь от волнения, «простите-извините» и сбежал.

Маму это вдруг растрогало, так что она опять повторила: какой все-таки хороший мальчик!

25.

После каникул мы с Яриком сблизились ещё больше. Он стал часто бывать у нас дома и уже не так стеснялся моей мамы. К себе, правда, не приглашал, но я и не рвалась побывать в доме директрисы. К тому же, как я поняла, отношения у него с матерью были очень сложные.

Он не жаловался, но иногда проскальзывало. Когда я сетовала, что моя мама слишком меня опекает, аж душит этим, Ярик возражал, что это прекрасно и он бы многое дал, чтобы о нем хоть наполовину так заботились.

Было у нас и общее. Его отец бросил их много лет назад, просто сгинул в неизвестном направлении, и жили они с матерью тоже вдвоем. Так что тут мы с ним друзья по несчастью.

В первые дни четверти одноклассники мне еще припоминали мое выступление на алгебре. Особенно Черемисина и Чепов. Видать, задело их. А Дыбовская вообще заявила, что я до сих пор жива только потому, что про неё ничего тогда не сказала. Но с Яриком любые нападки переносились гораздо легче. Он и меня поддерживал, и одноклассников осаживал, как мог.

А самое главное, он сумел приструнить классную. Уж не знаю, чем он ее припугнул, – сам Ярик почему-то уходил от ответа – но она перестала ко мне цепляться. Не любила, конечно, по-прежнему, но молчком. Без демонстрации.

Меня распирало от любопытства, как он так смог. Но Ярик сначала вообще утверждал, что он тут ни при чем. Однако я своими глазами видела, правда, случайно, как он остался с ней в пустом классе и что-то сказал. Очень тихо. Притом она нервничала и как будто оправдывалась, Ярик же казался абсолютно невозмутимым.

Потом он все же раскололся.

– Да ничего такого. Серьезно. Просто сказал, что если она не угомонится и будет дальше тебя третировать, я кое-что расскажу про неё матери. Я даже уточнять не стал, что именно расскажу. Честно говоря, я и не придумал, просто на понт взял, но, видать, у нее и правда рыльце в пушку.

Таким я Ярика никогда не видела. Твердым, холодным, уверенным. Никак не вязался он с милым скромнягой, к которому я уже привыкла. Впрочем, мы же все ведем себя по-разному в разных ситуациях. Так что это нормально. Важно то, что его ход сработал. Вероника от меня отстала. За весь ноябрь – у нас с ней не произошло ни единого конфликта.

Более того, она вдруг прекратила так откровенно флиртовать с Исаевым. Относилась хорошо, но ничего лишнего себе не позволяла. Ни игривого тона, ни сладких улыбочек, ни двусмысленных фраз, ничего. И заниматься она его больше не оставляла, да и просто после уроков не задерживала, как раньше. По-моему, она даже смотреть в его сторону стала в сто раз реже.

Что касается самого Исаева, то он попросту ломал мою психику, потому что его я не понимала совершенно. Он и раньше ставил меня в тупик своими перепадами, необъяснимыми метаниями без всякой причины от демонстративного игнора к злым насмешкам и тупым выходкам. Но иногда вдруг оборачивалась и ловила на себе его пристальный взгляд, который он сразу же отводил.

Взгляд ведь многое может выражать. Так вот в эти моменты Исаев смотрел совсем без злости, серьёзно так смотрел и очень выразительно. Мне даже на секунду начинало казаться, что он может быть нормальным, но потом опять…

В начале декабря наша русичка поскользнулась и сломала ногу. Кто как, а я ужасно расстроилась. Среди местных учителей она одна из немногих, кто мне понравился и по-человечески, и как педагог. А мои однокласснички-идиоты обрадовались, потому что замену ей пока не нашли и нас попросту отпустили домой.

Только радоваться им долго не пришлось – на другой день мы узнали, что, пока русички нет, вести у нас будет сама Эльза Георгиевна. Все скисли и поникли. Но больше всех напрягся Ярик.

Потом я поняла почему.

Эльза Георгиевна никакой материал нам не давала, а просто весь урок гоняла по разрозненным вопросам из тестов ЕГЭ за прошлые года.

– Каким размером написано стихотворение Лермонтова «Тучи»?

Все молчали, а она злилась.

– Ну! Ямб? Хорей? Дактиль? Мухина!

Света, заикаясь, промямлила, что забыла.

– Рановато у тебя, Мухина, начались проблемы с памятью. Черемисина!

Катрин аж скукожилась под грозным взглядом директрисы и не вымолвила ни слова.

– Позор! Лиддерман! – повернулась она к Ярику.

– Ямб, – неуверенно ответил он.

Господи, как она на него уставилась! Как на презренное ничтожество, честное слово. Как будто он сделал что-то непотребное, растоптал все ее надежды, опозорил себя и всю их фамилию. Даже на Чепова она так не смотрела.

– Лиддерман, насколько я помню, у нас отличник, – произнесла Эльза Георгиевна ледяным и в то же время язвительным тоном. – Даже его фото висит на доске почета в фойе. Но этот отличник не в состоянии ответить на простейший вопрос! Молодец. Гордость школы, нечего сказать.

Я скосила глаза на Ярика. Он сидел прямо и неподвижно, будто окаменел. Только желваки заострились и на виске, вздувшись, дергалась голубая венка. Бедный…

– Стоянова, – продолжала директриса свой расстрельный опрос.

– Дактиль, – выпалила я