Атаман Платов - Анатолий Корольченко

Полковник Ефремов принадлежал к числу тех людей, о которых говорят: «себе на уме». Немногословный, медлительный, он казался тугодумом. Но за характером флегматика скрывалась мужицкая мудрость и надежная многоопытность.

— Главнокомандующий велел идти полку на Рязань, заманывать за собой французов. Сказал, чтобы сильней пылил.

Матвея Ивановича осенила догадка, что хитрость Кутузова состоит в том, чтобы увести к Рязани неприятельские силы, подалее от идущей на Калугу русской армии.

— Идти на Рязань и сильней пылить? — переспросил он Ефремова.

— Совершенно верно. Я фельдмаршалу сказал, что для надежности надобно б оставить еще один полк, тогда пыли будет поболее.

— И что же главнокомандующий?

— Согласился.

— Вот под свое начало и возьми полк Сысоева, а уж далее действуй, как повелел фельдмаршал. За все отвечаешь ты, полковник. Прояви умение и сообразительность.

Накануне вступления русской армии в Тарутино туда в сопровождении генералов прикатил главнокомандующий. Прибыл он, чтобы оценить избранное штабом место и дать необходимые указания, прежде чем подойдет войско.

Несколько колясок в сопровождении верховых охраны выкатили на возвышенность, омываемую спокойной рекой. Подвижный полковник Толь заспешил к коляске главнокомандующего.

— С этого места, ваша светлость, лучше всего обозревать местность.

Опираясь на плечо ездового, Кутузов тяжело поднялся с сидения и, сощурив глаз, вгляделся в заречную даль.

За рекой распростерлась пойменная луговина с островками кустарника, за ней в сизоватой дымке стеной темнел лес. По луговине тянулась дорога. Перебежав по мосту реку, она взбиралась на возвышенность, пролегала по деревне Тарутино и скрывалась с глаз в противоположной стороне.

— Никак, Карлуша, это Нара? — спросил у Толя Кутузов.

— Совершенно точно, ваша светлость. Неприятельские войска по ту ее сторону, в том дальнем лесу. А эта дорога идет на Калугу.

Избранной позицией Кутузов остался довольным.

— Теперь, господа генералы, ни шагу назад! Приготовьтесь к делу, пересмотрите оружие, помните, что вся Европа и любезное Отечество на нас взирают. Отсюда начнется изгнание неприятеля. Отсюда — и до самого Парижа.

Кавалькада направилась к небольшой деревеньке Леташовке. Лучшая изба в ней отведена Михаилу Илларионовичу. На деревянных ее воротах мелом выведено: «Главнокомандующий». У калитки застыл часовой.

— А в той избе, — указал Толь, — расположится начальник штаба. А далее — дежурная часть.

Матвею Ивановичу и генералу Ермолову для жительства была отведена изба в другой деревне, Романове, находящейся от Леташовки в версте. Там же располагались и многие офицеры штаба.

Отстраненный от командования арьергардом, Платов не утратил расположения главнокомандующего: его приглашали на важные заседания, с ним советовались, он по-прежнему начальствовал над казачьими полками. Когда один из начальников не известил атамана о действиях казачьих полков, Кутузов строго его предупредил, и тому пришлось принести Платову извинение.

А тем временем полковник Ефремов, имея в подчинении два казачьих полка, уводил за собой в сторону Рязани французский авангард. Действовали казаки столь искусно, что ни генерал Себастиани, командовавший передовым французским отрядом, ни сам Мюрат, чей корпус находился в авангарде, не смогли распознать казачью уловку.

Передовые полки французских драгун то и дело наталкивались на заслоны, вступали в перестрелку, попадали в хитро устроенные засады, от которых несли потери. Когда же, предприняв атаку, врывались на позиции, с которых только что по ним вели губительный огонь, там было пусто. Несмотря на все усилия схватить хотя бы одного казака, чтобы выведать, какие пред ними силы, сделать этого не удавалось. Русские были неуловимыми. Теряя время, французы бросались в преследование, но через несколько верст вновь попадали под огонь. А на четвертый день русские растворились совсем. Французы пустили в обход дороги легкий отряд, заслали лазутчиков, но те донесли, что никаких войск не встречали и даже местные жители не видели казаков.

Генерал Себастиани оказался в полной растерянности. Негодовал и Мюрат: «Где же русская армия? Куда могла исчезнуть?»

Десять дней после занятия Москвы Наполеон находился в полном неведении, где сосредоточились и что делают русские войска. Он, казалось, попал в западню, из которой не было выхода. Никто не вручил ключей, не предлагал перемирия. Лишь на одиннадцатые сутки стало известно, что русская армия находится у деревни Тарутино, перекрыв идущую на юг из Москвы дорогу. Наполеон едва сдержал себя, чтоб не разразиться проклятием в адрес Кутузова. И здесь он его провел!

Заняв позицию у Тарутино, русские надежно прикрыли южное направление, преградили путь в благодатные губернии, которыми Наполеон намеревался воспользоваться при возвращении. Недоступными оказались для него и большие провиантские склады в Калуге.

И ко всему, русская армия как бы нависала над дорогами, по которым шло снабжение французов, угрожало их коммуникациям. Нужно было постоянно думать о своей безопасности, чтобы не допустить внезапного нападения русских.

Обстоятельства складывались так, что Наполеон все чаще думал о перемирии. Оно нужно было как воздух, без него пребывание войск в Москве теряло не только смысл, но становилось угрожающим.

23 сентября в Тарутино прибыл посланник Наполеона генерал Лористон.

— Разрешите вручить вам письмо от императора, — подал он пакет Кутузову.

«Князь Кутузов!

Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша светлость поверили тому, что Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю всевышнего, чтобы он хранил вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом.

Наполеон».

Прочитав послание, Михаил Илларионович положил бумагу на стол.

— С чем еще вы прибыли, генерал?

— С надеждой о мире, ваша светлость. Мой император выразил желание заключить мир.

— Заключить мир? Что вы, генерал? Ведь я на сие не имею права. Да и какой может быть мир? Пока вы не уберетесь из России, о мире и думать нечего. Вы полагаете, что со взятием Москвы война кончится. Нет! Она только начинается!

«Великая армия» оказалась в мышеловке. Зимовка в Москве исключалась: армия тогда совсем бы оказалась в кольце. И до Петербурга не близко. Уходить назад? Но как Европа оценит это?

Возвращаясь однажды из Леташовки, Матвей Иванович догнал молодого улана. Тот шел, опираясь на палку, сильно хромая.

— Останови-ка, — коснулся он плеча ездового, когда коляска поравнялась с бредущим.

— Что, братец, покалечило? — участливо спросил Матвей Иванович. — Садись, подвезу до Романова.

— Благодарю, ваше превосходительство.

Кривясь от боли, улан ступил на подножку, опираясь руками, поднялся, устроился рядом с генералом.

— Где это вас так угораздило? — вглядываясь в лицо юноши, полюбопытствовал Платов.

— У Бородина, ядром контузило. Ступить-таки невозможно.

— Лечить надобно, милейший, не то худо будет. — Вид раненого и страдальческое выражение лица вызывало сочувствие. — Сам-то откуда?

— С Сарапула.

— А ныне где служите?

— Был ординарцем у генерала Коновницына, Петра Петровича.

— Вот как! У самого дежурного генерала! Большая честь, скажу я вам. Как же ваша фамилия?

— Александров.

— Александров? Уж не тот ли вы храбрец, о котором так много говорят?

Лицо улана зарделось. «Словно красная девица», — отметил Матвей Иванович.

— А куда сейчас направляетесь?

— В Романово. Соберу вещички — и к себе домой, в Сарапул. Сам Михаил Илларионович дал разрешение. «Полечись дома, — говорит. — Домашний уход не заменят никакие лазареты и госпитали».

Молодой человек расположил к себе Матвея Ивановича, и тот, прощаясь, предложил:

— Нужен будет конь или коляска, скажи, помогу. И казака дам в сопровождение. Доедешь до Калуги, а там уж на перекладных.

— Спасибо. Я собирался о том просить, да не решался.

— Чего там! Приходи, моя изба — третья с правой руки.

В избе были гости. Слышались возбужденные голоса.

— К Ермолову, что ли, прибыли? — спросил он ординарца Степана.

— Никак нет. Сам генерал со вчерашнего дня отсутствует. А это партизанские офицеры, с ними тутошние друзья.

В Тарутино по вызову командования, с докладами и просьбами наведывались командиры партизанских отрядов. И часто останавливались у хлебосольных Ермолова и Платова.