Русь Черная. Кн1. Темноводье - Василий Кленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На ночь вставали рано, покуда не стемнело, так что за день проходили мало. Быстро сооружали наветренную стенку, палили костер жаркий и заполняли себя горячей кашей да кипятком — чтоб ночь пережить. Спали вповалку, грея друг друга.
Странная страна по Амуру. Лето жаркое, пожарче, чем на самой Руси. Но зато и зимы лютые — не сильно якутским морозам уступают. По счастью, уже был март, так что казаки сдюжили.
За четыре дня поднялись вверх по Зее, опосля чего Араташка велел сворачивать в холмы — к стойбищу князя Галинги. Здесь было совсем иначе, чем по берегу Амура. Словно, гладкое полотно низины взяли и сморщили. Вся земля здесь пошла длинными складками-холмами, которые вытягивались в длинные волнистые цепи, извивались змеями, прерывались провалами. Большая часть их густо поросла лесом, но имелись и солидные степные клинья — на них, видимо, род Чохар и пас свой скот.
— А тут тоже неплохие места, — выдохнул Козьма, сколупывая лед с усов.
— Земля все-таки по Амуру лучше, — возразил Дурной. — Но тут — хороший лес. А вообще, в амурской земле столько неплохих мест — пол России можно расселить! И всем всего в волю будет. И даже местных особо теснить не придется. Видишь, как они редко живут — мы пятый день никого не встречаем.
— Да уж, — кивнул Тютя. — Тут им вольготно. А на Руси-матушке у мужиков наделы — скатеркой накрыть можно.
Повздыхали. Перевели дух. И пошли дальше.
Стойбище Галинги заприметили издалека. Место то, что Араташка называл — Кунгур Нотог — по-даурски значило Родной Холм. Князь там каждую зиму ставку разбивал, когда с летних кочевий уходил. Вот холм казаки и увидели.
Сначала две гряды, что шли бок о бок, начали расходиться. Словно луки изгибались, окаймляя ровную долину в несколько вёрст в поперечнике. А посередь той сковороды стоял круглый, словно, выпуклый пуп — холмик. Невысокий, широкий и совершенно безлесый. Правда, может, он таким стал из-за дауров. Которые раскинули огромный табор прямо на нем.
У мужиков аж глаза заболели: кругом бело да бело… А тут — скопище людей, жилья, скота! Шумят — за версту слышно! Казаки замешкались: непривычно было вот так к местным идти. Малым числом, просто доверяя их гостеприимству. Только Дурной (на то он и Дурной!) лишь яростнее зашоркал лыжами. Из горла уже одни хрипы от усталости, но глаза горят, морда красная!
А туземцы их и сами уже заприметили.
— Глянь-ко! — взволновался Гераська. — Конные… До нас конные!
Взрывая наст снежными брызгами, прямо на них неслось более десятка всадников. С посвистом, с гиканьем, с завыванием леденящим, как только татары да монголы и делают. Лыжники тут же все копья да пальмы перед собой выставили. Даже Дурной слегка вразумился и встал на месте. Поневоле оробеешь, когда на тебя конники тучно прут. Но тут Араташка помог. Взапрыгнул на лошаденку свою, от санок не отвязанную и ну ее пятками по бокам лупить! Выскочил, встал поперек ватажников и что-то заголосил по-ихнему. У Гераськи душа в пятках, так что он и не понял ничего.
Но мелкий пакостник не подвел: чохары (если это были люди Галинги) перешли с рысей на шаг, степенно подъехали к казакам. Глядели всё еще дерзко, с вызовом, но ничего грубого не говорили. Дурной, покачиваясь, так как лыжей на лыжу наступил, лез вперед и всё здоровался на даурский манер. Говорил сбивчиво, что Галинга и сын его Делгоро, их сюда сами пригласили. Через какое-то время сам Делгоро-тучный подъехал.
— Сашика! — широко улыбнулся тот. — Наконец-то! Ждем-ждем — не едут лоча в гости. В роду уже беспокойство началось.
— Да чего уж тут беспокоиться-то? — удивился Дурной.
— Так, а как свадьбу справить? Жених уже месяц в стойбище гостит, уже все дары проели. Так и позора не избежать.
— Погоди, — Дурной затряс головой. — Какая свадьба?
— Так Чакилган же! — радостно пояснил княжий сын. — Прознала земля, что любимая дочь Галинги в дом вернулась — и пришел жених славный и с дарами! А сестра моя молчит и молчит. Неудобно.
Гераська невольно глаза опустил — на Дурнова смотреть было страшно.
— Так… так, а мы-то причем?
— Так, сестре неймется! — веселился Делгоро. — С женихом — молчит. Бормочет только: надо ножик отдать, надо ножик отдать… А вы всё не идете!
— А, — коротко бросил Сашко, ровно ему понятно всё стало. Постоял задумчиво, часто головой кивая и губы потрескавшиеся облизывая. — Ну да… Надо, конечно… Да, надо!
И принялся нервно выдергивать одну лыжину из-под другой. Та, конечно, не поддавалась, мех на исподней стороне уперся. Дурной от своих же толчков не удержался, да завалился набок.
Дауры дружно заржали.
— Чего гогочите, суки! — зло выкрикнул Гераська.
«Ну же, Сашко! — молил он своего спасителя. — Ну, вставай, дурило! Ты ж казак…».
А тот даже не шевелился. Первым неладное почуял Козьма. Скинул лыжи побежал к лежачему: а тот глаза закатил, дышит со свистом, и лицо горит жарче печки!
— Эй! Помогите его до юрты донесть! — испуганно заорал толмач.
Год (7)162 от сотворения мира/1654. Жених
— —
Глава 40
Санька не хотел разлеплять глаза. Голова раскалывалась так сильно, что хотелось раздавить ее руками (одно счастье — сил не хватало руки поднять). Каждый вдох раздирал грудь. Но хуже всего было от зеленой тоски, что разлилась по всему телу. От нее вообще жить не особо хотелось. Тем более, когда жить — так больно.
«Прихворнул я в дороге, — начал анализировать Санька ситуацию. — Не тягаться все-таки мне с местными, нельзя спать на голом снегу. Если это пневмония — мне капец».
— Да и пофиг! — выкрикнул Известь в небеса… Вернее, хотел выкрикнуть, а вышло только слегка просипеть.
Тут же, словно, в ответ, неподалеку что-то зашелестело, зазвякало. Санька с усилием приоткрыл глаза — и вот тут уже заорал. Слабенько, но от души.
На него надвигалось чудовище. Высоченная тварь с ветвистыми рогами на голове, с длинными лапами. Всё тело монстра ходило ходуном, жило какой-то множественной жизнью. Всё шевелилось, мельтешило, позвякивало — словно сотни крупных жуков или червей копошились под ним.
Чудовище надвигалось, Санька явно видел жуткие,
