Огненный крест - Н. Денисов

Мистер Дальби всё знал и понимал о большевиках, благодаря Мошину, который многое ему объяснял, рассказывал. О том, что они, в основном нерусские большевики, сделали с русским царём и русским народом в гражданскую войну и после, как уничтожали бывших царских офицеров и старую русскую интеллигенцию, губили крепкое крестьянство – «кулаков», преследовали их сыновей... Поэтому мистер Дальби особенно подчеркивал, чтоб сыны кулаков не скрывали своё происхождение, чтоб открыто и смело говорили об этом советским офицерам. А что касалось белых эмигрантов, то эмигранты до 1938 года не подлежали выдаче как политические.

Американцы решили создать в нашем лагере – для поддержания порядка и собственной охраны! – внутрилагерную полицию. Мистер Дальби поручил Мошину подобрать в полицию желающих. «Вы не бойтесь говорить мистеру Дальби, что вы военные, говорил с нами Мошин. – Он не хочет штатских в лагерную полицию, не раскланивайтесь перед ним по-штатски, а покажите военную выправку!». Бывший русский офицер Мошин построил нас в шеренгу и командовал парадом. Мистер Дальби жал каждому из добровольцев-полицейских руку, мы лихо щелкали каблуками.

Нам выдали форму немцев, воевавших в пустынях, в том числе и широкие тропические шлемы. И когда я был дежурным по лагерю, при случае носил в этом шлеме детей, развлекая их. Дежурный у входа в лагерь обязан был не впускать в лагерь незнакомых лиц, не поднимать шлагбаум никому, кроме мистера Дальби. Это было важно (держать бдительность!), когда стали приезжать в лагерь автомобили советской репатриационной миссии.

На советскую комиссию, по нашей общей договорённости, первыми пошли старые эмигранты, чтоб узнать: о чем спрашивают? В нашем лагере я пошел самым первым.

Советский полковник Шишанков сказал мне: «Садись! Хочешь закурить?» – «Нет! Спасибо, не курю». – «Имя и фамилия?» – «Александр Генералов». – «Что? Казачья фамилия?! В какой дивизии служил?» – «Нас не брали – не подданных Югославии».

«Что? Кого это вас не брали? В какую армию? В Югославии? Ты говоришь, что из Югославии, а доказательства имеешь?».

Я вынул из кармана мою студенческую книжку Белградского университета, написанную кириллицей по-сербски – такими же буквами как русские, с сербским двуглавым орлом и с моей фотографией. Он посмотрел на фотографию, на меня и сказал: «Да, вы белый эмигрант. Сомнений нет... Вопросов больше нет, вы свободны!» – и вернул мне студенческую книжку.

Я вышел и передал моим друзьям этот разговор.

Вторым пошел Володя Костенко, тоже старый белоэмигрант в немецкой форме. И сразу показал Шишанкову свой «нансеновский паспорт». Эти паспорта международный комитет выдавал не имеющим подданства русским белым эмигрантам, не пожелавшим вернуться на родину по амнистии. (В русской эмиграции знали о тех, кто вернулся в Россию по амнистии: большинство из них погибли в советских лагерях!)

Шишанков посмотрел на Володин паспорт и сказал: «Да! Сомнений нет. Вы старый белый эмигрант и, наверное, служили в немецкой армии, форму даже не сняли». И Володя ответил, чеканя слова: «Да! Я служил в немецкой армии – в Русском белом корпусе в Югославии, раньше служил и в Белой армии, и буду служить во всех армиях, которые будут воевать против вас!».

Шишанков не смутился: «Очень приятно говорить с таким храбрым и идейным человеком!»...

И Володя исполнил бы своё обещание: воевал бы в Корее, воевал бы во Вьетнаме, воевал бы в Африке, если бы не умер от рака печени в тот же послевоенный год. Рак печени – единственный скоротечный рак, случившийся среди нас в ту пору. И молодая жена Володи – только повенчались, не успели прожить вместе медовый месяц – сошла с ума от горя...

Когда мы, старые эмигранты, прошли комиссию и рассказали о ней новым эмигрантам, бывшим советским гражданам, они уже хорошо усвоили наставления мистера Дальби и исполняли их правильно.

Молодой хохол на вопрос Шишанкова, служил ли он в Красной Армии, выпучив глаза, ответил – «Нет!». Шишанков закричал: «Врёшь! В твои годы ты не мог не служить». – «Нас, классовых врагов, не брали. Сынов кулаков. Отца моего расстреляли. Мать голодом уморили». – «Довольно! Вопросов больше нет. Уходи!».

Советским офицерам не нравилось, когда их обличали при американцах. Присутствовавший при разговорах переводчик тут же все американцам и переводил.

Каждому вызванному на комиссию Шишанков предлагал папиросу. Один наш сказал на этот вежливый жест НКВДэшника: «Предлагаешь папиросу? А когда будет наган в зубы?». – «Какой наган? Что ты говоришь?». – «А когда меня раньше допрашивали в НКВД, мне сперва так же дали папиросу в зубы, а потом и наган в зубы всунули!». – «Уходи! Вопросов больше нет».

Вызвали грузина. И он, отвечая на вопросы, запутался в датах, не вспомнил, в каком году он выехал из России. И выйдя из терпения, закричал: «Пиши 20-й! Пиши 30-й! Пиши 38-й! Пиши, какой хочешь. Моя все равно на родину не поедет. Моя политыческий!».

Когда вошла на комиссию старушка, Шишанков усмехнулся: «Мадам! Нам с Вами не о чем говорить. Вы старая эмигрантка!». Старушка строго глянула на полковника: «Не-е-т, новая! Совсем новая. Вы моего мужа расстреляли! Мать с голоду умерла. А меня немцы спасли. Дай Бог им здоровья! Вывезли и на станциях горячей похлёбкой кормили... А теперь американцы, дай им Бог здоровья, и кормят, и поят!» – и старушка тут же, перед комиссией, стала раздеваться, показывать, «как её тепло американцы одели!». Переводчик переводил американцам, те хохотали, а Шишанков кричал: «Уходи, старуха! Уходи, сумасшедшая...».

Все советские граждане, наученные мистером Дальби, правильно отвечали на вопросы и избежали насильственной выдачи. Только двое сплошали. Первый на вопрос: «Служил ли в Красной Армии?», ответил: «Служил в рабочем батальоне». Шишанков кивнул: «Запишем – дезертир из рабочего батальона Красной Армии». Другой бывший красноармеец уже не по оплошности вовсе, а сознательно стал обличать большевиков перед американцами: «Да, служил в Красной Армии, в пехотном полку, политруком. И был хорошим политруком, идейным коммунистом. Попал в плен к немцам раненый, без сознания, не смог исполнить приказ товарища Сталина: «Не сдаваться в плен, застрелиться». Немцы положили меня в свой лазарет, вылечили. Я бежал, вернулся к своим. Меня судили и приговорили к десяти годам концлагеря и послали на передовую».

Тут вступил в разговор американский офицер: «Я не понимаю, как это могло быть, чтоб вас осудили на десять лет каторги и в то же время послали на войну?». – «Вы не понимаете потому, что у вас в армии подобного не могло быть, ни в одной армии мира этого не может быть! Во всех армиях мира бежавшего из плена и вернувшегося к своим награждают, а в СССР осуждают на десять лет концлагеря и посылают на войну, на передовую линию. И если до конца войны не будешь убит, то должен будешь сидеть после войны в концлагере на каторжных работах эти десять лет».

Шишанков тут вовсе рассвирепел, закричал: «Запишите! Дезертир из Красной Армии. И злостный пропагандист против Советского Союза».

Через несколько дней за двумя дезертирами-красноармейцами пришел автомобиль советской репатриационной миссии и автомобиль американской военной полиции. Мистер Дальби сказал Мошину: «Передай начальнику лагерной полиции, чтоб эти двое русских сейчас же бежали из лагеря задними воротами, а я скажу советским, что данных лиц в данный момент нет в лагере».

Бывший политрук бежал тотчас. Второй, что из рабочего батальона, находился на разборке развалин. Но НКВДэшники, сволочи, следили за нами, знали, где разбираем развалины. Поехали туда. Стали искать среди лагерников, выкликая по фамилиям. И «виновник» откликнулся. Хотел сразу же сесть в автомобиль советской миссии, но американец перегородил ему дорогу и сказал: «Нельзя так – без вещей. Соберите вещи, попрощайтесь с женой и... не торопитесь!».

Вернулся он быстро. При небольшом узелке. И только собрался садится в советский автомобиль, как американец опять перегородил ему дорогу: «Стойте! Не торопитесь. Вы, наверное, что-нибудь забыли. Вернитесь!».

Опять ушел. И опять быстро вернулся. Но американец в третий раз вернул непонятливого русского. Да и все в лагере говорили ему: «Дурак! Ты что, не понимаешь, американец даёт тебе возможность убежать. Убегай скорей!» – «Нет! Хуже будет, если убегу. Все равно нас всех выдадут рано или поздно. И кто скрывался, тому ещё тяжелей будет».

Дальше американец уже не проявлял усилий выручить бедолагу. Так и сел он в советский автомобиль со своим тощим узелком...

Лагерь наш Ицлинг, на окраине городка Зальцбурга – место живописное, берег речки Зальцах, берущей начало на горе Зальцберг, на которой до сих пор сохранились кресты и могилы суворовских солдат. От Ицлинга, как во всех католических городках, идёт дорожка на «Голгофу» – к трём крестам с распятыми фигурами Христа и двух разбойников. Вдоль дорожки – часовенки, на которых изображения истории страданий Христа. Суд Пилата и – всё по порядку.