Путь-дорога фронтовая - Сергей Вашенцев

Потом легла на деревянный топчан, стоявший в углу, и уснула как убитая.

Приснилось ли ей или это было наяву — до ее слуха донеслись звуки выстрелов. Вскочила, заметалась по избушке. Но все было тихо. Уже стемнело. Сколько же она проспала? Что сейчас — вечер, ночь?

Страх с новой силой охватил ее. Скорей, скорей отсюда! Лучше всего укрыться в лесу, где ее никто не заметит. Жилища — ненадежные пристанища во время войны. Она хорошо поняла это.

Бросилась из хаты и исчезла в кустах, окружавших поляну.

Минут пять спустя на поляну выехали верхами несколько человек, закутанных в плащи, и, увидев хату, остановились.

— Пан Ковальский, — недовольным тоном сказал один из них, являвшийся, по-видимому, начальником, так как все держались с ним особенно почтительно. — Не говорил ли я вам, что мы сбились с пути. Устройте ночлег хотя бы в этом доме.

— О нет. Мы найдем более удобное помещение, — ответил тот, кого называли Ковальским. — На пути еще будут имения.

— Хорошо, поедемте дальше, — последовал сухой ответ.

Всадники тронулись. Хата осталась сзади. Они поехали не в ту сторону, куда ушла Павла.

Она шла на восток.

Муж со своим министром двигался к югу.

Ее нашли два красноармейца-разведчика. Она лежала без движения у дороги. Платье было порвано и висело клочьями.

— Смотри-ка, женщина, — сказал один из них. — Должно быть, подбили.

Тронул ее ногой. Она шевельнулась и застонала.

— Живая.

— Надо отвести в штаб, — сказал другой. — Бес ее знает, кто такая. Может быть, притворяется. Гражданочка, — проговорил он затем веселым голосом. — Простудитесь на сырой земле. Подымайтесь.

Она немного понимала русскую речь. Слова красноармейца дошли до ее сознания откуда-то издалека. Они показались ей странными, каждое слово в отдельности было ясно, но смысл ускользал.

Она продолжала лежать.

— Гражданочка! Вам говорят — пойдемте! — серьезно сказал красноармеец.

Она уловила приказание и стала подниматься. Ей удалось это с трудом, она очень ослабла. Встала и пошатнулась. Если бы не поддержали, красноармейцы, упала бы.

— Куда идти? — прошептала она.

— Очень недалеко, гражданка, — сказал один. — Не заметите, как дойдем.

— Места здесь прямые, не заблудишься, — добавил другой, не то простодушно, не то со скрытым смыслом.

Бойцы не знали, как держаться с этой женщиной. Ее изможденный вид и рубища, в которые она была одета, вызывали невольное сочувствие. С другой стороны, возникало недоверие, как ко всякому неизвестному человеку, оказавшемуся в расположении части.

Заметив, что ей трудно идти, они взяли ее под руки и осторожно повели по дороге. Без их помощи она вряд ли сумела бы дойти.

Так добрались до селения и предстали перед майором, которому и сдали ее, указав, где нашли и в каком состоянии она была.

— Кто вы такая? — спросил майор.

— Играю на скрипке. Музыкант.

— Как фамилия?

— Ковальская.

— Однофамилица вашей известной скрипачки?

— То я сама, — тихо ответила она.

— Вы — Павла Ковальская! — удивленно поглядел на нее майор. Он был большой любитель музыки и по радио не раз слышал ее игру.

— Пан знает мое имя?

— В Советском Союзе высоко ценят настоящих мастеров искусства, — подчеркнуто оказал майор.

Комок слез подступил ей к горлу, она скомкала платок, который держала в руке, и закрыла рот, боясь разрыдаться.

— Успокойтесь, — сказал майор. — Вы сегодня отдохнете. Я вас помещу вместе с машинистками. А утром отправлю на машине во Львов.

— Меня там арестуют? — недоверчиво взглянула она на него.

— Почему арестуют? Вероятно, как музыкант вы захотите играть на скрипке или, может быть, вам угодно вернуться в Варшаву?

— Нет! Нет! Только не в Варшаву! Прислугой, горничной, но где-нибудь здесь…

Она стояла босая, усталая…

— Извините, пожалуйста, — поднялся майор. — Совсем не подумал… Товарищ Горчаков! — позвал он адъютанта. — Быстро достать, во что одеться гражданке. Вряд ли у нас найдутся туфли, — обратился он к ней, — но сапога и ватник мы вам дадим. Во всяком случае, будет тепло.

Вскоре принесли сапоги, теплые носки, юбку, гимнастерку без петлиц и ватник. Оставили ее одну в комнате.

Она пощупала одежду, взяла ее, примерила, ища зеркало. Его не было. Сделала несколько шагов. Ноги едва передвигались в тяжелых сапогах. «Совсем странно», — подумала она. Ее проводили в комнату машинисток.

Когда она ушла, майора взяло сомнение. «Легче всего, — подумал он, — назваться каким-нибудь известным именем и пролезть в доверие… Хотя, с другой стороны…»

Он позвал адъютанта и сказал ему:

— Там я видел коллекцию скрипок. Выберите одну из них, которая постарее, и снесите гражданке.

— Есть!

Комната машинисток, куда привели Павлу, была раньше помещичьей гостиной. Она обставлена дорогой мебелью. Здесь разместились старинные столики красного дерева, резные креслица французской работы, чудесный диван, огромное зеркало на подставке. Посреди комнаты стоял рояль.

Вся мебель оставалась в полной неприкосновенности, а на полу лежали тюфяки, набитые сеном. На них спали машинистки. Гостье предложили диван. Машинистки, узнав, кто она такая, наперерыв ухаживали за ней и так ее заговорили, что она была рада остаться одна, когда их вызвали на дежурство.

Она тотчас уснула, проспала несколько часов. Когда проснулась, было светло. После сна в тепле почувствовала себя совершенно здоровой.

Подошла к роялю, взяла несколько аккордов. Какой удивительной показалась ей сейчас музыка! Она с волнением прислушивалась, как замирали звуки. С тоской подумала о скрипке, оставленной в Варшаве. Когда же она играла на ней в последний раз? Три, четыре дня назад. А кажется, что не дотрагивалась до нее много, много лет.

Ковальская посмотрела на свои руки. Как огрубели они!

Невольно улыбнулась, представив себе ужас на лице знакомых, если бы она появилась перед ними в таком виде. А эти сапоги!..

Поднялась со стула, подошла к зеркалу и долго разглядывала себя, поворачиваясь во все стороны. Потом отошла к окну.

«Пусть будет так», — беззаботно прошептала она, отгоняя тяжесть мыслей, готовых напомнить ей о сложности ее положения. Что ждет ее в этой новой стране? Как мало она знала о ней! Вот теперь она сама все увидит. Ну, а дальше? Где муж? Встретится ли она с ним? Жив ли он? Как здесь отнесутся к ней?

Ее взгляд блуждал за окном, где солнце осени золотило последними лучами дальние поля. Внизу, под горой, бежала река, в зелени деревьев белели хаты. Через реку переброшен мост. У моста махала крыльями мельница и рос вековой дуб. Чем-то знакомым, сладостно-далеким пахнуло на нее. Она с возраставшим изумлением вглядывалась в поразивший ее пейзаж. «Не может быть! — подумала она. — Не может быть!» Это был пейзаж ее детства, такой неповторимый и чудесный, как само детство. Вот-вот, казалось, прозвенит голосисто птица, пролетая в поднебесье. Пропоет свою призывную песню свирель пастуха. Замычат коровы. Из окна учителевой хаты выглянет черноглазая девочка и, взяв в руки старинную отцовскую скрипку, переходившую из рода в род, заиграет на ней. И остановятся прохожие и будут стоять и слушать. И перестанут бегать и баловаться ребятишки на пыльной дороге. И скажут крестьяне, идущие на полевые работы: «Спасибо, маленькая Павла! Ты нас всегда провожаешь музыкой». И прокричит петух, подошедший к окну со свитой из десятка кур: «Спасибо, маленькая Павла». И прощебечут воробьи, вспархивая веселой стайкой: «Спасибо, спасибо…»

Вот оно, далекое, незабываемо-прекрасное детство!

Как сжалось ее сердце, какое волнение охватило ее всю, как будто махавшая вдали крыльями мельница была той самой волшебной мельницей детства, которая навеяла ей счастье.

Счастье, правда, пришло позднее, когда отец переехал в город. Отказывая себе во всем, он учил дочь на скрипке, дорогую цену платил профессору-итальянцу. Девочка делала огромные успехи. Профессор был в восторге. Он подготовил Павлу к конкурсу, который сделал ее лауреаткой и принес известность.

С тех пор изменилась ее жизнь. Кончилась бедность.

В нее влюбился и предложил руку и сердце пан Ковальский, чиновник из министерства, — это был выгодный брак, «партия», о которой раньше не могла и мечтать учителева дочка, внучка украинского хлебороба.

Она переехала на казенную квартиру на Маршалковской.

Перед ней раскрылись двери варшавских салонов. Знатные дамы милостиво отнеслись к ней. Она стала забывать годы нужды.

Отец не дожил до этих дней, умер в бедности перед самым конкурсом.

«Бедный, бедный, родной мой отец», — подумала она сейчас о нем. Глаза заволоклись слезами.

В дверь стукнули. Вошел адъютант и сказал с суховатой деловитостью: