Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин - Юрий Лотман

Ср. в "Былом и думах" Герцена: "…политические новости мой отец читал во французском тексте, находя русский неясным" (ч. I, гл. V).

Однако в дальнейшем творчестве П возможно было и другое раскрытие женского персонажа, связанного с Татьяной, — образа романтической провинциальной барышни. Она могла превратиться в заинтересованную участницу литературных споров, читательницу журналов. Ср. в "Романе в письмах": "Маша хорошо знает русскую литературу — вообще здесь более занимаются словесностию, чем в Петербурге. Здесь получают журналы, принимают живое участие в их перебранке, попеременно верят обеим стор<онам>, сердятся за любимого писателя, если он раскритикован. Теперь я понимаю, за что В*<яземский> и П*<ушкин> так любят уездных барышень. Они их истинная публика" (VIII, 1, 50).

Полина из "Рославлева" и Маша из "Романа в письмах" раскрывают две возможные тенденции, потенциально скрытые в характеристике Татьяны.

XXVII, 4 — С  Б л а г о н а м е р е н н ы м  в руках… — Примечание П: "Журнал, некогда издаваемый покойным А. Измайловым довольно неисправно. Издатель однажды печатно извинялся перед публикою тем, что он на праздниках гулял" (VI, 193). Специфическое употребление П слова «благонамеренный» см. XIV, 26.  И з м а й л о в  Александр Ефимьевич (1779–1831) — поэт-сатирик и журналист. Отношение П к нему было ироническим, издававшийся им с 1818 по 1826 гг. журнал "Благонамеренный" был мишенью насмешек Пушкина, Дельвига, Баратынского и Вяземского.

XXVIII, 2 — Иль при разъезде на крыльце… — По свидетельству Вяземского, в одной из редакций было: "Иль у Шишкова на крыльце" ("Русский архив", 1887, декабрь, с. 577). Если эти сведения достоверны, то, возможно, имеется в виду поэтесса Анна Петровна  Б у н и н а (1774–1828), почетный член "Беседы любителей русского слова". Приверженность ее принципам и личности Шишкова (см. с. 352) неоднократно осмеивалась арзамасцами.

3-4 — С семинаристом в желтой шале… — "Семинарист в желтой шале" и "академик в чепце" — ученые женщины.

XXIX, 1–2 — Неправильный, небрежный лепет… — "Язык щеголей" — светский, и в особенности дамский, жаргон — отличался особой артикуляцией, небрежной и нечеткой. Ср. портрет "модной девицы": "С приятностию умеющая махаться веером и помощию оного знающая искусно развевать и разбрасывать волосы, по моде несколько картавящая и пришептывающая язычком <курс. мой — Ю. Л.>, прищуривающая томные свои глазки и имеющая привлекательную улыбку" ("Сатирический вестник…" <Н. Страхов>, ч. IV., изд. 2-е. М., 1795, с. 102).

6 — Мне галлицизмы будут милы… — Стих имеет эпатирующий характер: апология галлицизмов звучала в печати в достаточной мере вызывающе. Показательно, что, хотя галлицизмы, в особенности в качестве модели для образования фразеологизмов русского языка, активно воздействовали на русские языковые процессы, и шишковисты, и карамзинисты предпочитали обвинять друг друга в их употреблении. Характерны слова П. И. Макарова: "Антагонисты новой школы, которые без дондеже и бяху не могут жить, как рыба без воды, охотно позволяют галлицизмы…" ("Московский Меркурий". М., 1803, с. 123). Одновременно для П исключительно важно противопоставить воспроизведение в искусстве живых «неправильностей» разговорного языка литературе, ориентирующейся на условную правильность письменных норм речи.

8 — Как Богдановича стихи. — Богданович Ипполит Федорович (1743–1803) — поэт, автор стихотворной сказки "Душенька", основанной на мифе об Амуре и Психее. Пропаганда Богдановича, в котором видели основоположника русской "легкой поэзии", имела для карамзинистов принципиальный характер. "Богданович первый на русском языке играл воображением в легких стихах", писал Карамзин в 1803 г. (Карамзин, 2, 222); "Стихотворная повесть Богдановича, первый и прелестный цветок легкой Поэзии на языке нашем, ознаменованный истинным и великим талантом…" (Батюшков. Соч. Л., 1934, с. 364). В духе статьи Карамзина и восторженные оценки "Душеньки" Богдановича в лицейском стихотворении П "Городок" (1815). Однако внимательное рассмотрение стиха позволяет видеть в нем не только продолжение карамзинской традиции, но и скрытую полемику с ней: карамзинисты прославляли Богдановича как создателя нормы легкой поэтической речи, возводя его стих в образец правильности, — П ценит в нем его ошибки против языка, которые, вопреки намерениям самого Богдановича вносили в его поэзию непосредственное обаяние устной речи. Стихи Богдановича для П — документ эпохи, а не художественный образец.

13-14 — Я знаю: нежного Парни

Перо не в моде в наши дни.

Намек на слова Кюхельбекера в статье "О направлении нашей поэзии…": "Батюшков взял себе в образец двух пигмеев французской словесности — Парни и Мильвуа" (Кюхельбекер, с. 455). Отклик написан по горячим следам: том "Мнемозины", в котором была опубликована статья Кюхельбекера (1824, ч. II), вышел в свет 9 июня. П имел его в руках уже, по крайней мере, в первых числах декабря (см. XIII, 126), когда заканчивал третью главу. Парни Эварист, см. с. 129. П здесь имеет в виду элегии Парни.

XXX, I — Певец Пиров и грусти томной… — Евгений Абрамович  Б а р а т ы н с к и й (1800–1844), один из наиболее выдающихся поэтов пушкинской эпохи. В период создания третьей главы поэтическая карьера Баратынского еще только начиналась и он воспринимался как поэт-элегик, а также как автор двух поэм: шутливой "Пиры" и романтико-психологической "Эда", в которой он показал себя тонким мастером психологического анализа.

10 — Но посреди печальных скал… — Реминисценция из стихотворения Баратынского "Финляндия":

Громады вечных скал, гранитные пустыни,Вы дали страннику убежище и кров!(Баратынский, II, 105).

12 — Один, под финским небосклоном… — Намек на то, что Баратынский вынужден был в это время служить унтер-офицером в Нейшлотском пехотном полку в Финляндии. Находясь в Пажеском корпусе, Баратынский совершил непростительную шалость, за которую был сурово наказан: ему была запрещена всякая военная служба, кроме как в чине рядового. Жуковский и литературные друзья Баратынского стремились возбудить общественное сочувствие к опальному поэту. Такой же смысл имел и намек в EO.

XXXI — Назвав два «ложных адреса» для характеристики образцов стиля письма Татьяны к Онегину (Парни и Баратынский), П предлагает читателю третью версию: письмо Татьяны характеризуется теперь как подлинный документ, вмонтированный в роман. По авторитетному свидетельству Вяземского, подтверждение которому можно видеть в черновом прозаическом наброске текста письма, поэт вначале стремился к столь далеко идущей имитации «человеческого документа»; что предполагал "написать письмо прозою, думал даже написать его по-французски" (Вяземский П. А. Полн. собр. соч., т. II. СПб., 1879, с. 23). Но и включив письмо Татьяны в своем «пересказе», П дал его текст вне обычной строфической структуры романа, выделив тем самым его инородность на общем фоне повествования.

13 — Или разыгранный Фрейшиц… — Фрейшиц — "Фрейшютц" ("Вольный стрелок") (1820) — опера К. Вебера (1786–1826), в период создания главы была популярной новинкой.

Письмо Татьяны к Онегину

Прямое указание П на французский оригинал вызывало разноречивые суждения исследователей. В. В. Виноградов склонен был видеть в этом утверждении мистификацию П: "Ведь язык письма Татьяны, вопреки предварительным извинениям автора, — русский, непереводной. Он не предполагает стоящего за ним французского текста" (Виноградов В. Язык Пушкина. М.-Л., 1935, с. 222). Близок к такому пониманию и С. Г. Бочаров, предлагающий такое понимание: "Пушкинское письмо Татьяны — "мифический перевод" с "чудесного подлинника" — сердца Татьяны" (Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974, с. 78–79). Однако подобная постановка вопроса не отменяет того, что текст письма Татьяны представляет собой цепь реминисценций в первую очередь из текстов французской литературы. Параллели эти очевидны и много раз указывались (Сиповский В. В. Татьяна, Онегин, Ленский. — "Русская старина", 1899, май; Сержан Л. С. Элегия М. Деборд-Вальмор — один из источников письма Татьяны к Онегину. — "Изв. АН СССР. Серия лит. и яз.", 1974, т. 33, № 6). Целый ряд фразеологических клише восходит к "Новой Элоизе" Руссо: "То воля неба; я твоя" — "un éternel arrêt du ciel nous destina l'un pour l'autre" (part. I, lettre XXVI).

Сопоставление это тем более убедительно, что, как отметил Набоков, именно в этом месте и в письме Татьяны, и в письме Сен-Пре происходит смена «вы» на «ты» (правда, стилистический эффект такой смены в русском и французском текстах не адекватен). Целый ряд фразеологических параллелей можно найти и в других письмах романа Руссо. Л. С. Сержан высказал предположение, что основным источником письма Татьяны является элегия Марселины Деборд-Вальмоp (1786–1859) — второстепенной французской поэтессы, сборник стихотворений которой вышел в 1819 г. и потом несколько раз переиздавался (эту же параллель, но в значительно более сдержанной форме и не делая столь далеко идущих выводов, указал Набоков). Причину обращения П к элегии французской поэтессы исследователь видит в том, что "в этих стихах наш поэт нашел, очевидно, то, что он так ценил в творчестве А. Шенье <…>: изумительную, неподдельную  и с к р е н н о с т ь" (разрядка Л. С. Сержана, ук. соч., с. 545). Текст элегии Деборд-Вальмор, действительно, имеет ряд точек соприкосновения с письмом Татьяны, позволяющих утверждать, что он был известен П и был у него на памяти во время работы над «письмом». Однако выводы Л. С. Сержана представляются весьма преувеличенными. Элегия Деборд-Вальмор — своеобразный набор штампов (что, конечно, не отменяет субъективной искренности поэтессы, которую акцентирует исследователь, рассказывая о ее трагической биографии, а лишь вытекает из размера ее дарования), и ряд сходных поэтических формул мог восходить у П и к другим источникам. Приведем пример: одно из наиболее разительных, по мнению Сержана, сопоставлений — конец второй строфы элегии и стихи в EO.