Багровое око - Даниэл Уолмер

Алмена часто отвечала ему на вопросы, которые только еще рождались в его голове и не успевали облечься в слова. Он просил ее изучить его так же слышать чужие мысли.

— Это совсем не сложно! Прежде всего надо научиться быть открытым. Ты начнешь слышать чужие мысли, когда перестанешь бояться, что кто-то услышит твои. Пока останется в твоей душе хоть что-то, что ты хотел бы скрыть от других, пока ты не станешь прозрачным и распахнутым, как пламя костра, как чистая вода водопада, ты не научишься…

Шумри задумывался: может ли он открыться полностью, не прятать от других ни одной мысли своей, ни одного стремления?.. Пожалуй, нет. Ему и представить страшно, что, к примеру, Конан узнает о его прошлом, о струсившем и сбежавшем из рыцарского дома мальчишке. Ведь тогда его мужественный спутник станет презирать его еще сильнее… Нет, видимо, читать в чужих головах он никогда не научится, как бы ни старался.

Во время самой первой их беседы Шумри поведал Алмене о мудреце из Аргоса, который научил его столь многим важным вещам, и благодаря которому он и предпринял свое странное и безрассудное путешествие, втянув в него доверчивого Конана.

— Я очень полюбил его, хотя жил у него впроголодь, много работал и почти не отдыхал. Я сам не понимаю, отчего я его полюбил — он не был ласков со мной. Он был холоден, разговаривал очень мало, перепады его настроения и неожиданные причуды то и дело ставили меня в тупик. Он прогнал меня однажды ни с того ни с сего, и это было так больно! Я не хотел уходить, я не понимал, в чем моя вина перед ним. Ни одного слова не сказал я ему поперек. Более внимательного ученика и усердного работника он больше не сможет найти, как бы ни старался!..

Выслушав его обиженные излияния, Алмена тихонько рассмеялась.

— О, не обижайся на него, Шумри! Он был настоящий Учитель. Благодари судьбу, что она подарила тебе встречу с ним. Только настоящий Учитель может прогнать своего ученика, даже самого любимого, если почувствует, что отдал ему все, что мог. Твой мудрец из Аргоса любил тебя не меньше, чем ты его, и оттого и прогнал. Он знал, что дальнейшая твоя жизнь, новые встречи, открытия и потрясения научат тебя тому, чему не может изучить он.

Шумри никогда не приходило в голову рассматривать их разрыв под таким утлом.

— Открытия и потрясения… — повторил он, как растерянное эхо. — Отчего же он не сказал мне об этом прямо, не объяснил?..

— Наверное, он предчувствовал, что ты встретишься с кем-нибудь, кто рассеет твои недоумения. Со мной, например, — улыбнулась женщина.

Чтобы рассеять как можно больше недоумений, Шумри засыпал Алмену вопросами. Он рассказал ей о странном событии, приключившемся с ним у заколдованной заводи, когда Конан на какое-то время перестал быть собой.

— Знаю, знаю, — Алмена кивнула с горечью. — Это место, куда слетаются со всего света души тех, кто при жизни занимался черным колдовством. В мире духов Жизнь их очень тяжела, поэтому они стремятся побыть в теле из плоти, хоть недолго. В любом теле — человека, птицы, рыбы, крокодила…

— Там был даже маленький ребенок…

— Дети могут заниматься колдовством не хуже, чем взрослые. Даже лучше. Подчас им удается вызвать такие силы, которые взрослым колдунам неподвластны. Правда, как правило, они не знают потом, как укротить их, и от этого случается немало бед…

— Ну, ничего! Теперь Пха больше не существует, и Ля не удается заманивать в свою ловушку случайных путников. Разве только сведут с ума своими разговорами. О, до сих пор удивляюсь, как моя бедная голова не треснула от их воплей!.. А Конан — счастливчик! — почему-то ничего не слышал.

— Да, голоса духов слышат не все, — кивнула Алмена. — И это к лучшему, ты прав. Что же касается Пха, то с ним все не так просто. Не стоит рассказывать об этом Конану, иначе он огорчится. Пха не погиб Из его мертвого тела спустя несколько дней появится молодой Пха. Таким путем эти неприятные создания размножаются. Смерть для них — все равно что новое рождение. И сам Пха, и духи благодарны Конану: ведь теперь он молод, и сил у него стало больше.

— Но он не хотел умирать! — припомнил Шумри. — Когда мы с Конаном его изранили, он уполз в свою нору, спрятался.

— Плоть его боялась и не хотела, только плоть.

— О, если бы мы знали, что он оживет! — сокрушенно воскликнул немедиец. — Тогда мы обязательно сожгли бы его тушу, как ни противно это занятие… Из пепла бы он не родился?

— Из пепла бы он не родился. Но родилось бы нечто иное, не похожее на Пха внешне, но сохранившее его злую сущность. Ведь там собрались души самых умелых и изощренных колдунов со всего света. Змеекрыс Пха — их совместное творение. Они бы выдумали что-нибудь новенькое, только и всего. Так что даже к лучшему, что вы не сожгли его и оставили все как есть.

Не сразу, во время третьей или четвертой беседы, Шумри решился рассказать Алмене об Айя-Ни и ее любви к Конану. Может ли так быть, что душа ее живет теперь в его груди, чтобы оберегать возлюбленного и разговаривать с ним? Либо это темные дикарские выдумки? Но как же в таком случае объяснить все умения и знания, которых не было у него раньше?..

— Не жди у меня ответов на все вопросы! Я вовсе не мудрый учитель, познавший все на свете и знающий на все ответ. Впрочем, таких учителей и нет вовсе, и быть не может. Если эта девушка сильно любила, сильно любит, — поправилась она, — многое для нее возможно. И наверное, какая-то часть ее души живет в тебе, и предостерегает, и помогает. Но вся душа так же необъятна, как это небо, — она засмеялась и обвела рукой звездный купол над своей головой. — Ты можешь представить себе два бескрайних небесных свода, слившихся воедино?

— Да, могу. Мне кажется, так бывает.

— Ты прав, так бывает. Но очень редко. В любви двоих.

Глава 5. Объяснение

Шумри был прав относительно причины мутно-бурых всполохов в душе Конана. Фруктовый пост изнурял его. Нет, он не становился слабее или болезненнее, сила по-прежнему бурлила в его мышцах, тело повиновалось не хуже, чем прежде. Но неудовлетворенная привычка к мясу подтачивала настроение, вползала в сны. В ночных видениях он поглощал в огромном количестве жареные бараньи ножки, телячьи почки под острым соусом, хрустящие на зубах крылья фазанов и куропаток… Проснувшись, он какое-то время еще вдыхал их запах и ощущал вкус на своем языке, отчего переход к бодрствованию сопровождался тяжелым вздохом.

Была и вторая причина, еще более важная. О ней также Шумри не мог не догадываться. Однажды ночью Конан решил для разнообразия поспать в гамаке. Плетеные сети висели довольно близко друг от друга, и каким-то образом ему удалось утянуть в свой сон немедийца, мирно посапывающего рядом. Утром киммериец стремглав бросился в прохладные воды озера, стремясь как можно скорее смыть из памяти ночную оргию, где было очень много голых женщин с масляно блестящими, бесстыдными телами и очень много мяса, вареного, жареного, печеного и сырого, наваленного горами на низких дубовых столах. Если бы Конан просто истосковался по женскому телу, это было бы не страшно. В своей жизни ему случалось переносить и более длительные периоды воздержания. Но нет, его влекло не к женщинам вообще, но к одной определенной женщине! И влекло не только телом. О, тело свое он сумел бы обуздать! Но как справиться с тем непонятным и неуловимым, что Алмена называет душой? Конан к своим двадцати семи годам неплохо изучил женщин. Без труда разбирал он язык их взглядов, будь это опытная кокетка, прикрывающая алчные губы веером, либо стыдливая тринадцатилетняя девственница. В женских глазах — что отличало их от глаз мужчин, детей, птиц и животных — всегда плескалась игра. Горела извечная искра, проскакивающая при сближении двух изначальных, не могущих жить друг без друга противников — мужчины и женщины. Игра принимала разные формы. Это мог быть вызов: «А ну-ка, покори меня! Посмотрим, сколько сил, ума и отваги ты на это затратишь!» Это мог быть откровенный, чувственный призыв (что, говоря по правде, лишало игру главной ее прелести): «Ко мне, ко мне, милый!» Наигранная надменность и холодность: «Никогда! Никогда! Скорее солнце свернет со своего пути, и луна скатится с небес!» Притворная робость: «Я так чиста и пуглива! Не надо! Даже взгляды ваши оскорбляют меня и оставляют на коже ожоги!» Совсем необязательно играющие дамы в конце игры поступались своим целомудрием. Чаще всего грехопадение происходило в воображении и занимало несколько мгновений. Верные и добропорядочные во мнении толпы жены лишь томно вздымали ресницы и наполняли нежной влагой уголки глаз: «Давай займемся любовью, но только на уровне взглядов, на уровне мимолетной мечты!..»